Волшебный свет
Шрифт:
Дилан с ужасом вспоминала все, что пережила за последние месяцы.
– И все-таки надо было сказать. Ты-то считал, что поступаешь правильно, а я мучилась.
Он наклонился и поцеловал ее.
– Прости, родная, честное слово, я меньше всего хотел тебя обидеть. Но от этого дикого воздержания у меня совсем испортился характер.
– Не говори! Иной раз я тебя просто ненавидела! Ну почему было не рассказать, не поделиться со мной?
Он сокрушенно покивал.
– Я только теперь это понимаю. Но я ведь по натуре не слишком разговорчив, наверно, потому и выбрал себе такую профессию. Давно привык быть один в лесу и общаться только с деревьями. До сих пор мне этого хватало.
– К этим деревьям я ревновала тебя больше, чем к Сюзи. Я же вижу – ты любишь их сильней, чем меня!
– Никого и ничего не свете я не люблю сильней, чем тебя, – услышала она прерывистый шепот, и губы соскользнули вниз по шее, к налитой груди. – Господи, твой запах! Как я скучал по нему!
Дилан робко погладила его темные густые волосы; они прилипали к ее пальцам, как наэлектризованные. Малютка Руфь уснула на сгибе материнского локтя; крохотный розовый ротик приоткрылся в улыбке. Дилан смотрела на сонно прильнувших к ней мужа и дочь, и глаза ее тоже слипались. Давно она не была так счастлива.
Через несколько минут их разбудила, войдя в комнату, Руфь. Росс тут же вскочил и смущенно пригладил волосы.
– Стучу, стучу, никто не откликается, – с улыбкой сказала Руфь. – Все трое уснули. Ну еще бы, после такого дня! Росс, я вам постелила в маленькой спальне, и бутылку с горячей водой под одеяло положила, так что не озябнете.
Росс потянулся и зевнул.
– И правда, хорошо бы выспаться. Я прошлую ночь почти не спал, и позапрошлую тоже. Чувствую: адреналин на исходе.
– Ступайте, – кивнула Руфь. – Дилан, девочку я тоже у вас забираю. К ней ночью вставать надо – перепеленать, дать водички, а вы уж выспитесь хорошенько. А если чего будет нужно – крикнете: я чутко сплю, сразу услышу.
– Да зачем? Оставьте ее здесь, я справлюсь. Дома ведь у нас нянек не будет.
Но Руфь уже подхватила корзинку.
– Вот и запасайтесь сном, пока возможность есть. После родов надо отдохнуть хорошенько, верно, Росс?
– Да, – послушно кивнул Росс. – Отдыхай, милая. Спокойной ночи. Спасибо вам, Руфь.
Он поцеловал жену в макушку и вышел, а Руфь осторожно взяла у Дилан свою маленькую тезку и уложила в корзинку. Малышка недовольно почмокала, сдвинула бровки, потом смешно зевнула и снова погрузилась в сладкий сон.
Руфь спала беспокойно, то и дело просыпалась от крика младенца. Еще не рассветало, а она расхаживала с красной, надсадно орущей новорожденной взад и вперед по кухне.
– Шшш… шшш… – успокаивала ее Руфь, похлопывая по спинке, а после, когда это перестало помогать, стала тихонько петь ей колыбельную, слышанную в детстве. Всех слов Руфь не помнила и большей частью просто мычала, но девочке, как видно, понравилось: она затихла, прислушиваясь.
– Приятный голос. Тебе бы в церковном хоре петь, – сказал с порога Генри, и Руфь вздрогнула от неожиданности.
Он был чисто выбрит, седые волосы аккуратно приглажены, а глаза лучились улыбкой. Взглянув на него повнимательнее, Руфь с удивлением узнала свой синий свитер, надетый на вчерашнюю рубашку.
– Не сердишься? В твоем гардеробе позаимствовал. А то вставать уж очень холодно.
– Нет, ну что ты. Странно, что он тебе подошел. Возьми себе, я его не ношу, а тебе идет.
– Спасибо. С Рождеством!
– Господи! Я и позабыла, что Рождество! Вот ведь дура старая!
– Ну да, с младенцем на руках еще не то позабудешь, – засмеялся он. – К тому же гостей полон дом. Чем кормить собираешься? Рождественской индейки что-то не видно, да и пудинга тоже.
– Я праздновать не собиралась. Какой интерес, когда живешь одна?
Генри сказал, посерьезнев:
– Я тебя понимаю. У меня тоже не было потребности праздновать. Открытки пошлешь, подарки купишь, а чтобы готовить или омелу наряжать – и в голову не приходило. Меня всегда куда-нибудь приглашали.
Еще бы, с легким раздражением подумала Руфь. Одиноких женщин в деревне хватает, а он чем не жених? Видный, серьезный, обеспеченный мужчина – такие в праздник одни не остаются.
Вот ей никто приглашения не пришлет: кому нужна скучная старая дева в такой уютный, веселый, исключительно семейный праздник?
– И чье же приглашение ты принял? – полюбопытствовала она, прижимая к себе малышку и чувствуя, как маленькое тельце трогательно обмякло у нее в руках: убаюкала все-таки!
– Твое, – удивленно отозвался он, как будто это само собой разумелось.
Она вытаращила глаза.
– Я тебя не приглашала!
– Однако я здесь и намерен остаться на весь день. Давай-ка я сварю кофе, а ты пока отнеси девочку матери. Потом вместе приготовим завтрак и подумаем, как устроить праздник твоим нежданным гостям.
Сегодня он совсем на себя не похож. Куда девались ворчливость, резкость, глухой, насмешливый голос? Даже морщины, изрезавшие лицо с тех пор, как от него сбежала жена, будто разгладились.
– Что это ты нынче такой живенький? – буркнула Руфь.
– Это называется «дух Рождества». Погоди еще, вот отнесешь ребенка, и я тебя подловлю где-нибудь под омелой.
К ужасу своему, Руфь почувствовала, что заливается краской.
– Язык у тебя без костей! – Она поспешно отвернулась и пошла к двери.
– Точно, без костей! – ухмыльнулся он. – Ведь омелы-то все равно нет. Ну и не надо! Когда хочется кого-то поцеловать, можно и без омелы обойтись.
У нее перехватило дыхание. Давным-давно она себе сказала: «Стара ты, чтоб мечтать о чужих мужьях. Не смеши людей, а то подумают: старуха из ума выжила». Себе самой она внушила, что они с Генри просто добрые друзья, а вот его бывшую жену провести не сумела. Гвен своим хватким, как капкан, умом сразу почуяла неладное.
Еще совсем недавно Руфь скорее умерла бы, чем признала, что Гвен права. После того как Гвен открыто обвинила ее в том, что она преследует Генри, Руфь при встречах с ним надевала маску холодной вежливости, а в душе переживала: что, если Гвен все расскажет Генри и они вместе будут смеяться над ней?