Воля под наркозом
Шрифт:
Руководство к тому времени уже было растревожено экстренным сообщением о чрезвычайно подозрительных переговорах по домашнему телефону объекта наблюдения, причем сам объект, судя по всему, на этот раз действительно пропал. Пожурив для профилактики подчиненного за сокрытие важной оперативной информации, но также высказав полное понимание его недоверчивому отношению к коллегам – доверяй, но проверяй, – руководство устроило короткое оперативное совещание и отдало указание к вышеупомянутой операции приступить незамедлительно.
Масла в огонь подлил дежурный отделения милиции, телефоном которого так неосмотрительно воспользовался Крутиков. Позволив подозрительному субъекту беспрепятственно покинуть отделение,
Когда ударные силы компетентного органа – чужих к операции решили не привлекать, учитывая возможную утечку секретной информации, – проникли на территорию указанного загородного дома, то, вскрыв входную дверь, немедленно обнаружили еще одну, тоже запертую и такую же неприступную. Поэтому быстрого и бесшумного проникновения на дачу не получилось. Когда же сотрудникам удалось, наконец, добраться до кабинета «профессора», то там они увидели прикованного к креслу полуголого мужчину в невменяемом состоянии, а также подозрительного вида молодую женщину, впоследствии оказавшуюся старшим научным сотрудником секретного объекта и числившуюся в указанный день в однодневной служебной командировке.
Иных лиц в доме и на прилегающей территории обнаружить не удалось, зато в огромном количестве были найдены и отправлены на экспертизу разные хитроумные приборы и технические приспособления. Результаты проведенной экспертизы держались в строжайшем секрете, но, судя по последующим событиям, определенные плоды они все же принесли.
Мишкину лабораторию несколько дней подряд потрясали неожиданные смерти сотрудников. В спешном порядке лаборатория была закрыта на карантин, а муссировать подробности загадочных смертей коллег – всегда при странных, а нередко страшных обстоятельствах погибло семь человек – остальным сотрудникам лаборатории строжайше не рекомендовалось. Но кое-какая информация все же пробивалась наружу и долго будоражила умы немногочисленных родственников и знакомых погибших.
«Школьный приятель» Чехова получил от руководства благодарность за «добросовестное отношение к службе», денежную премию и вскоре пошел на повышение.
Колобок, добравшись до дачи вторично, еще с дороги углядел скопление около ворот машин, часть из которых была с красными крестами на белом фоне, благоразумно решил, что его помощь там потребуется едва ли, и поспешил убраться восвояси.
Чехов перебираться в нашу клинику наотрез отказался, заявив, что ему и тут сносно – доктора вполне компетентные, а пожрать жена принесет. Сотрудников больницы, в которой он находился, заявление это, кажется, не порадовало, но все капризы и требования больного выполнялись незамедлительно, в том числе его перевод в соседнюю палату. Полученная черепно-мозговая травма на характер полковника особого влияния не оказала, но это и неудивительно.
Мне скучать не давали и уже на следующий день пребывания в «специальной» начали активно прослушивать, просвечивать и проводить иные манипуляции, а также мурыжили разными каверзными вопросами. При этом предварительно нередко старались накачать какой-нибудь гадостью. От подозрительных инъекций я всячески увиливал, получалось это, правда, не всегда, а многочисленные таблетки выплевывал и незаметно спускал в унитаз. На вопросы, однако, отвечал охотно. Скрывать мне было нечего, я честно выкладывал все, что знал, слышал и видел, умолчав только о некоторых незначительных подробностях. Например, об активном участии в случившихся событиях нашей троицы. По моей версии, все, что произошло, было лишь результатом случайных совпадений и досадных недоразумений. Не знаю, поверили мне или не совсем, но однажды все-таки выписали. И даже немного подлечили.
Одно странно – после «выписки» я почему-то искренне верил, что действительно перенес пневмонию, а о том, что произошло на даче, вспомнить смог только при помощи Колобка, да и то не сразу.
Мишку Колесова тоже попытались перевести из нашей клиники в другую «специальную». Но он к тому времени уже делал потрясающие успехи и, своевременно сговорившись со своим лечащим врачом, «вспомнил», что, прогуливаясь поздно вечером по какому-то парку, споткнулся, упал и сильно ушибся головой, в результате чего временно потерял память. В конце концов от него отвязались и даже оплатили еще несколько дней пребывания в клинике. Мишкина матушка о сыне беспокоилась не более чем обычно, так как до конца своих дней продолжала считать, что он провел два замечательных месяца на каком-то курорте.
Сразу же, как только смог, я съездил к Мишкиной матушке, наплел ей с три короба, в результате чего получил ключи от квартиры в Лыткарино. Я подумал, что если Катя сказала мне правду, то единственным местом, где Мишка мог бы хранить кассеты с записью своих чудовищных экспериментов, да еще так, чтобы Катя имела возможность посмотреть их «на досуге», была его новая квартира. К тому же мне припомнились видеокассеты с непонятными записями на ярлыках, которые я видел в первый свой приход в Мишкину – тогда я еще не знал, что она Мишкина – квартиру. Может, тогда их Катя и просматривала, а убрать с глаз долой забыла или не посчитала нужным.
Просто удивительно, что компетентные органы до сих пор не устроили в квартире обыск. Может, не решились взламывать двери или не сделали этого по каким-то другим причинам, но кассеты я нашел, правда, не сразу.
Всего их оказалось около двадцати, каждая тщательно пронумерованная. Первые записи были сделаны еще два с небольшим года назад, а последние – за месяц до того, как Мишка оказался в нашей «Скорой».
Я долго сидел над кассетами в пустой квартире и все не решался включить видеомагнитофон. Я думал о Мишке, о Кате, о смысле жизни и еще черт знает о чем. Мишка к тому времени так ничего и не вспомнил из своей прошлой жизни, кроме нескольких обрывочных образов из детства. Кассеты я все-таки посмотрел. Не все, конечно, а так, выборочно. Катя меня не обманула. Я смотрел на одухотворенное лицо Мишки, на знакомую комнату, на кресло, в котором сам побывал не так давно, – теперь в нем сидели другие люди, их лица то и дело снимались крупным планом, так что я в подробностях смог увидеть, чем Катя собиралась меня осчастливить, – слушал закадровые Мишкины комментарии. Подробнее говорить на эту тему мне бы ничего не хотелось.
Уже на рассвете я покидал без колебаний все кассеты в спортивную сумку, осмотрел еще раз каждый уголок в квартире, не осталось ли еще каких записей. Потом ушел подальше – место, где можно посидеть в уединении, в Лыткарино без труда найти можно минут за десять – и разжег небольшой костер с помощью прихваченных в квартире общих тетрадок, от корки до корки исписанных мелким Мишкиным почерком. Что именно там написано, я читать не стал, все равно не разобрался бы, понял только, что записи как-то перекликаются с касссетами. А потом спокойно и методично, как будто занимаюсь этим каждое утро, разбивал кассеты булыжником, вынимал из них пленку и бросал в огонь. Колобок говорит, что неизвестно, вернется ли к Колесову когда-нибудь память. Возможно, что нет. Зато Мишка очень быстро осваивает все, ранее ему известное, заново, особенно то, что касается его специальности. Колобок только руками разводит и говорит, что Мишка уже владеет знаниями на уровне выпускника мединститута.