Воля судьбы
Шрифт:
— Ваше высочество, зачем вам знать это?
— Чтобы вернуть вам расходы.
Новая улыбка явилась на лице графа. Он опустил руку в карман своего бедного коричневого камзола и достал оттуда целую горсть бриллиантов.
— Вы видите, у меня еще хватит на подкуп не одного только кучера. Желаю вам счастья, ваше высочество!
Про графа Сен-Жермена говорили, что он обладает тайной искусственно воспроизводить бриллианты чистейшей воды. Екатерина вспомнила это и, не сказав больше ни слова, но еще раз кивнув, с особенною, только ей свойственной улыбкой, своему новому другу, вышла из комнаты.
XX
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО КНЯЗЯ
Неожиданный прием, оказанный Проскуровым великому князю и свите, вышел столь блестящим, что Андрею Николаевичу оставалось только самому удивиться, как это все было хорошо. Самый придирчивый человек не мог бы сделать никакого замечания. Гости были очень довольны приемом.
Великий князь и великая княгиня благодарили хозяина. Но все-таки Андрей Николаевич мог свободно вздохнуть лишь тогда, когда вся эта блестящая толпа села в экипажи и лошади тронулись. До самого конца нельзя было ручаться, что непривычная ко двору прислуга Проскурова не сделает какой-нибудь неловкости, или мало ли что может произойти.
Но зато, когда все кончилось, вздох довольства и радости вырвался из груди старого князя, долго стоявшего на крыльце и не спускавшего взора с удаляющегося поезда.
Кузов последней кареты исчез из вида, и князь повернулся, чтобы идти в дом.
Часы, которые он пережил, были так хороши, так льстили его болезненому самолюбию, что он, нарочно подымаясь тихими шагами по лестнице к себе наверх, медлил, чтобы продолжить удовольствие вынесенных впечатлений и не сейчас окунуться снова в ту разладицу, которая явилась теперь в его доме и должна будет охватить его, едва лишь войдет он в кабинет. Там он снова из чарующего мира блеска и двора очутится в мире неприятностей, где этот неблагодарный Артемий, больная дочь и неудавшееся сватовство ее с сыном старинного приятеля.
Но не успел он дойти до кабинета, как уже должен был сводить свои счеты с этим миром. В приемной его ждал тот, кого он знал под именем доктора Шенинга.
— Верите ли вы теперь моим словам? — встретил он князя вопросом.
Проскуров крепко провел рукою по лбу.
— Ну, да, государь мой! Что же вы хотите?
— Я говорю о вашей дочери.
— Да, да… Все это очень удивительно! — заговорил Андрей Николаевич с расстановкой. — Да… И великая княгиня назвала вас удивительным человеком… Да… Вы говорили, что болезнь Ольги серьезна?…
— Очень серьезная, князь.
Андрей Николаевич хмурился с каждым словом.
— Но она все-таки молода, ее натура может выдержать… я надеюсь, — проговорил он.
— Ее натура слишком впечатлительна, и в этом все несчастье; причина ее болезни нравственная. Она любит. Только свадьба с любимым человеком может спасти ее… Я это повторяю вам, как отцу, который, вероятно, не захочет смерти единственной своей дочери.
Руки князя помимо его воли начали конвульсивно сжиматься.
— Да знаете ли вы, что вы говорите? — вдруг подступил он. — Знаете ли вы, что она выдумала?… Она, дочь князя Андрея Николаевича Проскурова, выдумала заразиться амурным сумасшествием к найденышу, к человеку без рода, без племени, за которого нельзя отдать ее.
Доктор пожал плечами и спокойно возразил:
— В таком случае вам приходится выбирать между самолюбием и жалостью к дочери, жизнь которой в ваших руках.
Князь чувствовал, что это спокойствие, с которым говорили с ним, действует на него внушительно.
Неужели в самом деле ему приходилось выбирать между жизнью и смертью дочери?
И вдруг ему ясно, отчетливо-правдиво вспомнились последние минуты жены, как она, бледная, лежала неподвижно на кровати и как он следил за чуть заметным колебанием ее гофрированной сорочки, боясь не увидеть его. И Оля, его дочь Оля, так же угаснет на его глазах?… И начнутся те страшные муки отчаяния и горя, которые он пережил уже однажды.
И старый князь, тяжело дыша, бессильно опустился на один из стульев, вытянутых в струнку по стене приемной.
— Да разве другого исхода быть не может? — почти с мольбою в голосе спросил он.
Доктор, внимательно следивший за внутренней борьбою князя, ответил, сжав брови:
— Ни в каком случае не может!
Андрей Николаевич закрыл лицо руками, а затем вдруг вставая проговорил, как человек твердо решившийся:
— Хорошо! Если ей суждено умереть — пусть, но имени своего она не опозорит… Не один князь Проскуров умирал за честь этого имени и встречал не дрогнув свою смерть. Если ей суждено — пусть… До сих пор наше княжеское имя носилось с достоинством, для которого жертвовали жизнью наши предки… Пусть и она пожертвует! Значит, такова судьба…
Голос Проскурова был слаб; руки его дрожали и челюсть ходила из стороны в сторону.
— И это — ваше последнее слово, князь? — спросил доктор.
— Да, последнее. Оставьте меня!
— Но вы позволите еще раз мне пройти в комнату больной?
— Ах, идите, куда хотите, хоть к… — и, не договорив, князь взялся за голову и, бросившись в кабинет, с силой хлопнул за собою дверью.
Весь этот день, за исключением времени, проведенного на террасе, Ольга просидела в своей комнате, куда к ней изредка доносился отдаленный гул великокняжеского приема. Дуняша, в отчаянной борьбе между собственным любопытством и преданностью своей барышне, то бегала вниз посмотреть на небывалых гостей, то являлась к Ольге с рассказами. Княжне временами казалось, что где-то, когда-то, она как будто видела эти кареты и все то, о чем передавала ей Дуняша; но где, как и когда — она не могла себе дать решительно никакого отчета, хотя все-таки ей чудилось, что это было уже как-то.
Однако среди своих рассказов Дуняша не забывала о самой Ольге. Она сообразила, что поднявшаяся в доме суматоха более чем удобна для свидания Артемия с княжною, и старалась добыть заветный ключ, под которым сидел молодой человек.
Но все слуги, и дворецкий, и буфетчик Сергей сбились с ног и забыли об Артемии. Только когда гости уехали, вспомнили, что с утра никто не был у заключенного, хотя Дуняша и напоминала о нем, но ее не слушали.
Наконец она, пугнув буфетчика Сергея вечною своей немилостью, добилась того, что он спросил ключ у дворецкого и понес Артемию обед.
Дуняша прибежала сказать Ольге, что теперь, когда старый князь заперся в кабинете, а дворецкому, итальянцу и остальным старшим в доме придется, по всей вероятности, возиться с прислугой, чтобы она окончательно не перепилась остатками вина от завтрака, есть возможность выпустить Артемия и повидаться с ним.
— Но как же?… Он тогда войдет сюда, ко мне? — спросила Ольга.
В этот момент в дверь раздался стук. Ольга вопросительно посмотрела на Дуняшу. Та поджала губы и на цыпочках, хотя этого вовсе и не требовалось, подошла к двери, растворила ее и отскочила в сторону.