Вообрази себе картину
Шрифт:
— Вас может…
— Стошнить от запаха краски, — закончил Сикс за него. Сикс улыбался, Рембрандт нет. — Вы действительно его кончили?
Рембрандт, пожав плечами, отвернулся, ему не хотелось отвечать. Внезапно взгляд его приковало к себе нечто им не жданное. Он вздернул голову, затаил дыхание и, не произнеся ни слова, метнулся вперед. Затем, чуть кренясь влево, бросив через плечо встревоженный взгляд, он повалил вдоль чердака в ближний к двери угол. Остановившись там, Рембрандт нагнулся, потянулся к полу. И замер, не дотянувшись. Назад он шел медленно, с выражением отрешенного разочарования
Кто-то изобразил на полу очередную монету.
— И написал-то всего-навсего стюйвер. — Аристотель готов был поклясться, что расслышал именно эти слова.
Рембрандт постоял, злобно разглядывая Аристотеля, меряя его угрожающим взглядом. Затем вдруг саданул мастихином.
— Вы знали, делая это, что зеленый цвет проявится и заиграет так живо? — просияв, поинтересовался Ян Сикс.
Сикс надел очки, которые снимал, позируя.
— Знали, — зачарованно продолжал он, — проводя сейчас лезвием по влажной краске, что золото заблестит ярче, а складки на шелке станут такими глубокими?
— Хотел это выяснить.
— А по-моему, знали.
— Я знал, что смогу снова все изменить, если мне не понравится то, что я увижу, — угрюмо ответил Рембрандт.
— Когда я вижу что-либо подобное, — сказал Сикс, — я начинаю понимать, насколько естественно, что мы, голландцы, опережаем весь мир в том, что касается оптики, — я говорю о науке. Мне кажется, всякий раз, меняя что-то в картине, вы совершенно точно знаете, какой результат вас ожидает.
— Пожалуй, я в нем еще кое-что поменяю, — внезапно выпалил Рембрандт.
Ян Сикс развеселился, Аристотель с трудом подавил рыдание.
— Как вам удается понять, что картина закончена?
— Картина закончена, — не оборачиваясь, ответил Рембрандт, — когда я вижу, что она закончена.
— Моего портрета это тоже касается? — рассмеялся Сикс. — Похоже, мне придется прождать целую вечность.
— Что касается вашего портрета, — ответил Рембрандт, отступая к рабочему столу, чтобы снова взять мастихин (Аристотель содрогнулся, увидев прикованный к нему, полный угрозы взгляд живописца), — я думаю, вам захочется, чтобы никто, кроме меня, никогда больше не писал ни вас, ни ваших домашних.
Вышло, однако, так, что Сикс не заказал больше Рембрандту ни единой картины, хотя своим портретом он был доволен настолько, что сочинил даже стихи, восхваляющие оконченную работу, — вполне вероятно, что этот портрет является в настоящее время самым дорогим из живописных полотен, все еще пребывающих в частных руках. Он принадлежит нынешним потомкам Яна Сикса, и увидеть его вы можете только с их разрешения.
Возможно, «Потрет Яна Сикса» работы Рембрандта сегодня удалось бы продать с аукциона какому-нибудь частному коллекционеру за сотни миллионов долларов, и, наверное, в мире имеется несколько сот людей, которым такая трата по карману.
Когда с вечерней работой было покончено, вошла Хендрикье с чаем, напитком по тем временам далеко не дешевым, и с липкими от сахара бисквитами. За нею робко следовал Титус, держа в руке тетрадь для набросков; он выглядел малокровным и сонным. То был бледный, худой мальчик с рыжеватыми вьющимися волосами, прелестными темными глазами и повадками замкнутого одиночки;
— Это еще что? — резко спросил Рембрандт.
— Он мне подмигнул, — в смятении выпалил Титус.
— Ничего он тебе не подмигивал.
— Клянусь Богом.
Рембрандт хмыкнул.
— Вот так, что ли? — и он безо всякого предупреждения плюхнул шматок краски прямо в глаз Аристотелю, отчего у философа слиплось веко. Так же проворно Рембрандт снял большим пальцем краску, и глаз открылся.
Титус хихикнул.
Аристотеля охватила жалость к нему.
Аристотель вспомнил собственного сына, Никомаха, и беззвучно оплакал это кроткое, безобидное дитя одиннадцати лет, отец которого назанимал не так давно больше девяти тысяч гульденов, для возврата которых, как знали и философ, и живописец, у него никогда не найдется денег.
Ян Сикс стоя допил чай и поставил чашку на стол, собираясь откланяться.
— Ты тоже рисуешь? — спросил он у Титуса.
— Отец рисует.
— А вот мы ему покажем, — сказал Рембрандт.
Титус открыл тетрадь. Рембрандт водил его рукой.
— Вот так, видишь? Теперь здесь все на месте. Добавь немного света.
— А как? — спросил Титус.
— Добавив теней.
— Смешно.
Хендрикье тоже разулыбалась. Аристотеля охватила жалость к обоим.
— Завтра будем работать? — спросил от дверей Ян Сикс. — Время у меня есть.
— Принесите, пожалуйста, ваш красный плащ. Пора заняться цветом.
— Никак я к нему не привыкну, — сказал Ян Сикс с неловкой улыбкой и даже слегка порозовел от смущения. — Нет, он мне по-прежнему нравится. Но уж больно ярок. Боюсь, мне так и не хватит решимости надеть его.
— И наденете, и носить будете целую вечность, — хмуро откликнулся Рембрандт.
— Это если вы когда-нибудь кончите, — со вздохом сказал Ян Сикс.
— Да я же едва-едва начал. И перчатки не забудьте.
— Какого цвета?
— Не важно. Какого хотите. Цвет я сам придумаю. С вещами из моей коллекции получилось бы лучше, жаль, что вам непременно хочется остаться в вашей собственной одежде. А то бы я сделал вас похожим на него.
— Вот уж чего мне хочется меньше всего на свете, — весело отозвался Ян Сикс, — так это походить на него.
Аристотель готов был его убить.
В конце концов с Аристотелем было покончено, хоть и ушел на это еще целый год. Пришлось дожидаться Вестминстерского договора, подписанного весной 1654 года, зато потом ему здорово везло, и в Средиземноморье он попал еще до того, как кончилось лето. Голландцы купили мир ценой больших контрибуций, а португальцы тем временем выбивали их из Бразилии.