Вопреки всему
Шрифт:
День выдался сырой. Собственно, в марте в здешних краях редко бывают сухие дни, рядом с лесами дышат болота, их тут так же много, как и различных сосновых рощ и березовых колков, может быть, даже больше, чем хвойных боров и смешанных клинов, примыкающих к этим борам; мокреть, наполнявшая воздух, пробирала до костей.
На родине у Куликова, в Ивановской губернии, такой сырости нет, там много суше, хотя есть места также болотистые, болот, может быть, даже больше, чем здесь, а мокрети меньше. Интересный казус природы. Если же не казус, то тогда что еще?
После двенадцати дня немцы снова полезли в атаку,
Сорокапятка – пушчонка хоть и маленькая, на вид неказистая, солдаты ее на руках катают, а подкалиберным снарядом пробивает у хваленых немецких танков лобовую броню. «Тигра», может, и не возьмет, но «тигров» на их участке фронта еще не было ни одного, и Куликов никогда не видел их, но фрицевскую броню в танках прежних выпусков сорокапятка прошивала насквозь. Хоть и невелика была калибром прибывшая артиллерия, и неказиста внешне, а почувствовали себя с ней пехотинцы лучше.
Плюс к сорокапяткам имелись еще бронебойщики со своими длинными ружьями, а это тоже сила, так что красноармейцы чувствовали себя еще увереннее. Воевать можно было.
Впрочем, когда Куликов прильнул к пулемету, то уже ни сорокапяток, ни расчетов противотанковых ружей не замечал, он окунулся в свое варево боя, в самую середину, сам выбирал для себя цель и старался поразить ее.
Только отмечал боковым, каким-то вспомогательным зрением – вот зачадил черным маслянистым дымом под высоткой один танк, следом за ним загорелся другой, это родило в пулеметчиках победное, сладкое чувство, разбавленное злорадными нотками: нечего было приходить на чужую землю, господа иноверцы, вас никто сюда не звал…
Один из танковых снарядов всадился точно в ротный окоп, обвалил его с обеих сторон, похоронив под землей сразу трех человек, одному сержанту отрубил по плечо руку, второго бойца, совсем еще юного новобранца, явно приписавшего себе на призывном пункте пару лет, густо нашпиговал осколками… Так густо начинил железом, что сделалось понятно – парень не дотянет до первой перевязки. Третьему разорвало живот.
Этот парень лежал на дне окопа, бледный до прозрачной синевы, и торопливо шарил пальцами вокруг, подбирал свои кишки, перемешанные с мусором, с грязью и земляным крошевом, засовывал к себе в живот и умолял двух бойцов, склонившихся над ним:
– Мужики, вы помогите, пожалуйста, мое добро собрать, засуньте обратно… Я хочу еще немного пожить, а без требухи, понимаете, это не очень получится. Не поленитесь, мужики, не побрезгуйте… А?
По губам у него текла кровь, скатывалась на шею, телогрейка была располосована, среди намокших кровью, слежавшихся пластов ваты что-то билось, трепыхало, а что именно это было, бойцы – жители деревенские – особо и не понимали.
Кишки раненому собрали, запихнули в живот – в медсанбате врачи разберутся, рассортируют, что годится, а что нет, и поставят бойца на ноги, живот прикрыли, чтобы парень не видел его, не расстраивался, но через десять минут красноармейца не стало.
Лицо его обмякло, посветлело, губы задрожали обиженно – ведь грех умирать в таком возрасте, ему еще и девятнадцати лет не было, голова откинулась в сторону.
В общем, попробовали немцы сколупнуть с высотки роту Бекетова, да не сколупнули…
Через пару дней беда накрыла и пулеметный расчет Куликова – на упрямо сопротивляющуюся высоту налетело полтора десятка бомбардировщиков «дорнье». Двухмоторные, с короткими хвостами, тяжело просевшие в воздухе, они под самую завязку были набиты бомбами. Двигатели их ревели надсаженно, дымили в воздухе, будто танки на бензиновом ходу, заправленные некачественным горючим, – страх, а не самолеты.
Блинов вывернул голову, пригляделся и сплюнул прямо на бруствер:
– Зениточку бы сюда, от вас бы тогда только одна копоть и осталась бы… Разжужжались тут! Тьфу!
Лучше бы Коля не произносил слов насчет зениток и копоти, все наши высказывания часто накладываются на вещую основу, обязательно отзываются и имеют продолжение, вот ведь как.
Немцы сделали всего два захода на наши позиции, один прикидочный, а за ним второй, уже точный, с учетом поправок, внесенных в карту после первого захода, и открыли бомбовые люки.
Одна из бомб «дорнье» всадилась в бруствер в нескольких метрах от пулеметного гнезда, взбила высокий столб грязи, «максим» подняла в воздух, как обычную деревяшку, и отбросила метров на пятнадцать в глубину нашей территории, за спины бойцов… Вот неумолимая сила!
Куликова бомба оглушила, тем и ограничилась, а вот Коле Блинову не повезло, очень не повезло – осколок, острый, как лезвие косы, всадился ему в лицо и срезал половину головы. Черепушка унеслась в пространство так далеко, что трое солдат из пополнения, прибывшего в роту Бекетова, искали эту важную часть Колиного естества целых два часа… Бесполезно.
Явились новобранцы к Бекетову, показали, что им удалось найти, в том числе и шапку второго номера с погнутой звездочкой, покрытой треснувшей эмалью, – Куликов подтвердил, что это Колина шапка, – а вот черепушки и след простыл. Закинуло ее, наверное, куда-нибудь в город Ржев или в Калинин, либо вообще в Подмосковье, в Истру или в Снегири, где, как знал Куликов, находился большой госпиталь. Он там лежал после ранения.
Шапку эту нахлобучили поглубже на остатки Колиной головы, так, что был виден только небритый костлявый подбородок, черный от засохшей крови, тело отнесли на небольшой погост, возникший на ротных задворках, в удобной тихой низине за окопами, где уже лежало два десятка человек, и опустили на землю около могилы.
Оглушенный Куликов мало чего соображал – не мог вытряхнуть из ушей пронзительный свиристящий звон, прочно ввинтившийся в голову, поэтому могилу пришлось запечатывать все тем же новобранцам. Поисковики эти начали осваивать фронтовую жизнь не с той стороны, с какой надо, могильное дело можно было познавать и в последнюю очередь, но получилось то, что получилось.
Колю завернули в родную шинель, которую он очень берег, рассчитывая после какого-нибудь героического боя получить отпуск и съездить домой, в деревню, но судьба не позволила, под голову положили издырявленный вещевой мешок с изрубленными в лапшу портянками и бритвенными принадлежностями (вдруг на том свете Коле понадобится привести себя в порядок, побриться, так у него все будет под руками) и зарыли могилу.