Вопросы сегодня, ответы вчера...
Шрифт:
– Да–а–а! До лета ещё долго!
Мишка замолк, о чем-то думая. Я пошел «к себе».
Папа встретил меня дерганьем подбородка вверх.
– Пока терпимо, – я сел на своё место.
– Значит «первый тайм мы уже отыграли»? – папа о чём-то думал и был похож на Мишку.
– Ноль–ноль!
– Слушай! Двадцать первый век! Неужели вы, ученые не можете придумать единую теорию, в которую бы укладывались все их вопросы на эту тему?
– Ученые, наверное, могут! Только она тут же устаревает. И требует доработок и развития. Они впереди теорий всех!
...Пап!
– О, дал!
Для маразма, вроде, – молод ещё! Для ремня уже, вроде, – стар! Иди чай поставь, и чтоб я больше от тебя таких «дурацких» вопросов не слышал, а то не погляжу на возраст. Договорился! Договорился, – мы уже с матерью что-то не так сделали? Вот я и смотрю, что что-то не так мы сделали! Иди!
Правду говорят, «что старый, – что малый», – услышал я, покорно идя на кухню.
Есть такой зверь – кенгуру...
– Дед! А вот ты знаешь такого зверя – кенгуру?
Внук Миша зашел и «заскорлупонился» в кресло.
– Знаю.
Я разглядываю Мишу, насупившегося и явно чем-то недовольного.
– А этот… эта… кенгуру? Она в Австралии или и в Сахаре тоже живёт?
– Нет только в Австралии.
– А в Австралии на земле там песок, камешки всякие, травинки…да?
– Да.
– А, когда страшно, кенгурёнок с разбегу прыгает в «сумку» к мамке, а там могут быть уже его братья, сестры…? Так?
– Да, так. Кенгурёнок почти год прячется в сумке.
– А когда он уже запрыгнул, как считается – «он в маме» или он «в своём домике»?
– Думаю, что «в своём домике».
Почему-то говорю я.
– А кто в «сумке», которая на животе у мамы, убирается? Кто там пол после детей подметает? Песок там, который к лапам прилип, травку, камешки всякие…?
– Сложный вопрос. Не знаю.
Я подбираюсь весь, чувствуя какой-то подвох и используя дежурную формулу, перевожу всё на «стрелочника».
– Наверное, сам кенгурёнок. А кто ещё? Кто мусорит тот и убирается?
–…. Да…! Никакой свободы…, ещё и жарко там, да и тесно, наверное…
… Да и как там…? Без веника-то…?
Размышляет Миша, почему-то разглядывая свои руки.
– Действительно! – думаю я и почему-то тоже смотрю на свои руки
– Миша. Ты уж не жаловаться ли пришёл?!
Заходит мой папа и садится рядом с Мишей.
– Давай дружок, всё–таки договоримся, что перед тем, как зайти домой, ты во дворе вытряхнешь из кроссовок весь песок и камешки, снимешь носки, выбьешь из них пыль, а на крыльце переобуешься. Хорошо?
Папа пересаживает Мишку к себе на колени, «прибирает» рукой его выцветшие вихры, а сам поудобнее усаживается в кресло.
… Я, бросив работу, думаю про кенгуру и смотрю то на них, то на свои руки.
И мне ещё показалось, что у них недавно был какой-то «мужской» разговор.
Двойняшки
Петрович проснулся рано. Сквозь марево утра свет еле пробивался в комнату. В доме было тепло и тихо. Весна.
Давно уже не надо было просыпаться так рано. Скотину он уже не держал, кур тоже. Не надо было и на работу спешить. А привычка осталась. Что с ней делать? Он лежал и прислушивался к себе. Вчера чистил снег. Лопата была тяжелая от набухшего водой снега. Как-то неудобно повернулся и в спине в знакомом месте что-то щелкнуло. Когда появились эти периодические боли в спине – он уже и не помнил. Молодой ещё был. Так всю жизнь с ними и живет. Они то уйдут, то вернутся. Как-то уже даже привык к ним.
Настроение было – «неважнецкое». Так говорил отец. Все, что было безрадостным, отец называл – «неважнецким». Петрович уже забыл это слово, а тут как-то недавно на вопрос соседа – «Как дела?» вдруг ни с того, ни с сего ответил словами отца: «Неважнецкие дела у всех. С чего у кого-то хорошо будет?» Дядя Витя тогда долго смотрел на него, словно вглядываясь, а потом сказал: «Никогда раньше не замечал, Ленька, как ты на Петьку походишь. Копия отца. Или уж стал теперь таким? Или у меня «смотрево» изменилось. Вылитый отец!» Петровичу было приятно. Отец был уважаемым человеком в селе.
Петрович помнил, как он любил с отцом и мамой идти в клуб. Надевали все праздничное, выходили на главную улицу и медленно шли к нему.
Лет уж десять, как клуба нет. Кто-то купил его, разобрал на кирпичи и увез. Куда? Мужики тогда неплохо заработали. Владелец платил по полтиннику за кирпич. Петрович тогда не стал «калымить». Даже к клубу не подходил. Пришел уже тогда, когда остался лишь фундамент. Нарвал «Иван-Чаю» букет и положил на то место, где была сцена. Быстро клуб разобрали. Строили года два – разобрали и месяца не прошло.
…Вчера звонила Наташка – младшая дочка. Настёна – почтальон забежала, запыхавшись, села, достала телефон, положила его на стол: «Наташка сейчас звонить будет. Подождем». Позвонила. Что сказала?.. Попросила прислать куклу, что стояла в буфете – надо ей. Вспомнила и попросила.
…Эту куклу он купил в городе, когда Наташке было годика два. Может чуть побольше, может чуть поменьше. Их тогда в город на награждение возили. «Победитель соцсоревнования» вручали и год там стоял. Если бы был один знак, то можно было бы посчитать. А так – их вон сколько в коробке. И два ордена. Ордена отдельно. В коробочках.
Да. Любила она эту куклу. Маша. Машей куклу назвала. А внучку –Верочкой… Наташка в декабре родилась, а Верочка в январе. Уже два с лишним годика. …Любила она куклу-то. Даже в лес с собой брала. Потом Маша как-то перебралась в буфет за стекло, а потом все разъехались и старшие и Наташка… А потом жена умерла. Как-то сразу, вдруг. Ничего вроде и не болело у неё. А вот… Умерла.
…Попросила прислать Машу. А и то – Верочке уже больше двух годиков. Конечно, как девчонке и без куклы… расти.