Ворон и ветвь
Шрифт:
– Не ваше дело! Лошадь позади часовни, – огрызается она. А потом вздрагивает и сжимается в комок.
Ночь тиха. Так тиха, что я слышу дыхание незнакомки, неровное и прерывистое. Издалека доносится удар грома и долгий жуткий вой охотничьего рога. Вот же будь оно неладно! Я был уверен, что Охота пролетела мимо.
Женщина смотрит на меня пустыми глазами, на дне которых плещется ужас. А звук рога медленно, очень медленно приближается.
– Значит, шла на богомолье? – медовым от ярости голосом осведомляюсь я. – И случайно забрела в старую часовню на освященной земле? Дрянь!
Рванувшись вперед, я хватаю ее за руку с кинжалом, выворачиваю тонкое запястье и слышу звон падающей железки. Женщина снова вскрикивает, тонко, как раненая олениха.
– Прошу вас…
– Это не суд короля или Церкви, тварь! Охота преследует убийц, предателей и клятвопреступников. Чья кровь зовет месть на твою голову? Ладно, это и впрямь не мое дело, – внезапно успокаиваюсь я. – Пошла вон. Я не хочу погибать вместе с тобой.
– Нет, нет, нет!
Она мотает головой, вырываясь, бьется в моих руках, косы хлещут воздух. Сильное гибкое тело сопротивляется отчаянно, не желая умирать. Улучив момент, у самой двери она змеиным движением кусает меня за руку и, вырвавшись, вцепляется в косяк мертвой хваткой. Из открытой двери несет мертвенным холодом. Тихий, далекий пока еще звук рога, ушедший куда-то за часовню, отдается в костях болью.
– Я не виновата! Прошу вас! Я просто спасала своих детей! Он хотел принести их в жертву! Пощадите!
Мы застываем на пороге в подобии странных, извращенных любовных объятий. Мгновение слабости. Но она звериным чутьем ловит его и скулит, заглядывая мне в глаза:
– Прошу вас. Прошу! Помогите…
Я рывком отдираю ее от косяка и швыряю обратно в комнату, захлопнув за спиной дверь. Длинный плащ взметается и цепляет обломанный край алтаря. Полы распахиваются, открывая светлое бархатное платье, отделанное кружевом. А грудь хороша – высокая и полная. Дорогое платье обрисовывает тонкую талию, амфору бедер… Не о том думаешь, Грель!
Она смотрит на меня огромными, широко распахнутыми глазами, в которых не то страх, не то что-то еще – некогда разбираться.
– Быстро! И не вздумай врать! Кто «он»?
– Мой муж, – шепчет она отчаянно, сжимая полы плаща в холеных, нежных руках. – Он колдун и чернокнижник. Я не знала об этом, когда выходила за него. Клянусь, не знала!
– И он решил принести собственных детей в жертву? – недоверчиво переспрашиваю я.
Виски сводит глухая боль. Ну не забавно ли? Воистину, нет ничего нового под луной…
Женщина мотает головой:
– Нет, это не его дети. Я была вдовой. Эреку и Эниде четырнадцать. Они близнецы. Я… случайно подслушала разговор мужа с замковым священником. Думала… думала, он мне изменяет! А он хотел купить их душами милость Нечистого! Говорил: что удалось одному, то и у другого получится…
Порыв ветра тугим комком холода влетает в окно часовни. Факел бы точно погас. Но магическому светляку все равно: он сияет ровно и бесстрастно, ничуть не колеблясь. Но когда через то же окно врывается явно близящийся звук рога, даже светляк мигает. Охота очерчивает круг? Значит, дичь обречена.
– Вот как? Решил
Мои губы сводит гримаса. В горле встает горький плотный ком, и я с трудом проталкиваю наружу слова:
– А при чем тут Охота? Пусть вы его убили. А вы ведь убили его, да, госпожа? Почему они пришли за вашей головой? Разве вы венчались по старому обряду?
– Н-нет… Я выходила за него в церкви, как положено!
Она всхлипывает, по грязным щекам катятся слезы.
– Он говорил, что примет моих детей как родных. У него же не было своих! А теперь… теперь…
– Теперь вы понесли во чреве, да? – тихо подсказываю я, понимая наконец все. Вот откуда двойной отблеск ее души. – И чужие дети стали ему не нужны. О да, близнецы – редкость… Хорошая цена. А вы убили отца своего ребенка в канун Самайна. Хотите, я скажу, кто взывает к Дикой Охоте о мести? Ваше дитя. То, что вы носите сейчас. Вы выбрали плохое время, чтобы призвать смерть, госпожа. Мне жаль, но умирать вместе с вами я не хочу. Какого Проклятого вы не укрылись в монастыре?
Мне действительно жаль. Даже удивительно. Впрочем, что тут странного? Она спасала детей. Им повезло. Не всем так везет. Комок в горле разрастается, выпускает огненные щупальца в грудь, тянется к сердцу… Я не хочу ее жалеть. Я не должен! Пусть даже она и сделала то, что не смогла много лет назад другая женщина.
– Ну почему вы не пошли в монастырь? – безнадежно повторяю я, глядя, как мерцает от воя рога светляк под потолком. Близко! Так близко…
– Я не могла, – тихо отзывается она, вскидывая голову. – Я… столкнула его с лестницы. Он упал, но был все еще жив. Я… хотела добить его. И добила бы! Эрек… Он тоже все слышал. И он…
– Добил его вместо вас?
– Да. Они с Энни сейчас в монастыре. Я побоялась ехать с ними. Священник в замке, он был с мужем заодно. Я отправила детей, а сама осталась, чтобы помешать ему выслать погоню. А потом мне стало страшно. Так страшно! И я услышала охотничий рог…
Все верно. Охота всегда знает, где дичь. Но у дичи есть фора. И чутье ведет ее туда, где есть хоть какое-то убежище. Проклятье! Они же будут здесь через несколько минут! Неважно, что она была права. Кровь, пролитая в Самайн, всегда взывает к крови. Он был отцом ее ребенка. Она увела Охоту от настоящего убийцы, но вина лежит и на ней. Трижды проклятье! Я стискиваю зубы так, что челюсти сводит болью. Часовня не устоит. Камни капища в ее основании возопят о возмездии и древнем законе. И дадут Охоте право войти. О да… Чтобы укрыться от Дикой Охоты – это неудачное место. Я поворачиваюсь к женщине, с мольбой смотрящей на меня.
– Вам придется уйти, госпожа. Мне жаль…
– Вы не можете, – беспомощно говорит она, и слезы продолжают литься. Без рыданий, без всхлипов. Просто крупные прозрачные капли катятся по щекам, блестя в голубоватом сиянии светляка. – Вы же не можете просто отдать меня им.
– Две жизни или одна – Охота не будет разбираться. Их ведет безумие, они жаждут крови и всегда ее получают. Эта часовня их не удержит. Задолго до того, как земля была освящена, она знала другой закон.
– Но вы же…