Воронья дорога
Шрифт:
Мама в комнате для гостей возилась с клавесином. Я сунул в дверной проем голову: пахнуло лаком и каким-то допотопным клеем, лучше не знать, из чего сваренным.
– Хочу в замок съездить, дядю Фергюса проведать,– сообщил.– Помнишь, у меня в доме от прежней хозяйки осталось несколько работ Лалика [109] ? Поговорю с дядей, может, захочет повоевать за них, когда дойдет до аукциона.
Мама стояла у верстака. На ней был рабочий комбинезон, волосы стянуты в «конский хвост» на затылке. Она полировала тряпкой
109
Рене Лалик (1860-1945) – французский ювелир, в изделиях которого широко применялось стекло, один из провозвестников стиля «ар-нуво». Свою фирму основал в Париже в 1885 году. Едва ли не лучшие свои работы изготовил по заказу знаменитой актрисы Сары Бернар (1845-1923). В 1910 г. открыл фабрику по производству изделий из стекла. Получив заказ на флаконы для духов, разработал стиль фасонного стекла, с которым его имя обычно и ассоциируется: шершавая, словно подернутая льдом поверхность, замысловатые или даже фигуративные рельефные узоры, иногда цветная инкрустация.
– Чьи работы? – Она сдула выбившуюся прядку волос с лица.
– Лалик. Рене Лалик. Стекло.
– Ах, да.– В ее взоре появилось удивление.– Но ведь Фергюс сам у тебя в пятницу будет.
– Они в погребе, завалены всяким барахлом,– объяснил я.– Я их даже не видел. Только названия в инвентарной книге. Запомнил на всякий случай. Если Фергюс захочет взглянуть, надо будет к пятнице их раскопать.
– Гм…– Мама пожала плечами, капнула из бутылки маслом на побуревшую тряпку.– Ладно. Привет от меня передай.
– Обязательно.—Я затворил дверь.
Уходил с мыслью о том, что надо было ей сказать… что сказать? Да хотя бы все то, что говорят на прощание люди, когда опасаются за свою жизнь. Но я боялся, что в моих устах это прозвучит смешно или мелодраматично. Ладно, подумал я, в случае чего за меня выскажется оставленное в ящике стола письмо.
Я сел в «гольф», выехал из Лохгайра и погнал по Галланах-роуд. Охотничий нож сначала неприятно давил в спину, но вскоре рукоятка из меди и дерева нагрелась и я про него забыл.
В Лохгилпхеде я остановился позвонить.
– Мистер Блок, извините, что я вас дома беспокою…
Притворяясь, будто хочу узнать, не глупо ли с моей стороны заговаривать о Лалике с Фергюсом, когда еще неизвестно, попадет ли дорогое французское стекло на аукцион, я на самом деле заботился о том, чтобы Блок узнал о цели моей поездки.
Лишь у подъездной дорожки к замку я сообразил, что Фергюса может попросту не оказаться дома. По любой из тысячи причин. Я ведь без звонка еду, он меня не ждет, мог умотать на выходные куда-нибудь, часто так делает. Или какие другие дела выманили его из замка. И это будет здорово, с трусливым облегчением подумал я. Но тут же устыдился.
Я повернул на подъездную дорожку.
На гравийной кольцевой площадке перед зданием стояло пять машин, в том числе Фергюсов «рейнджровер».
«Боже!» – сказал я про себя.
Я приткнул «гольф» за «бристоль бригендом», стоявшим двумя колесами на гравии, двумя на траве. Подошел к двери, позвонил.
– Прентис! – грянула миссис Макспадден.– С Новым годом!
– С Новым годом!
Только в этот момент я сообразил, что не видел ее в этом году. Мне было позволено чмокнуть гигантскую, точно крепостной вал, щеку миссис Макс.
– Мистер Фергюс дома? – спросил я. Скажи «нет». Ну, скажи «нет»!
– Дома,– ответила она, пропуская меня в дверь.– На бильярде играет, должно быть. Я тебя провожу наверх.– И повела по вестибюлю, под навеки остекленелыми взглядами оленьих голов.
– Вообще-то я к нему по личному вопросу,– сообщил я, натужно улыбаясь и часто моргая.
Миссис Макс как-то странно посмотрела на меня:
– Да неужто? Ну, тогда подожди в библиотеке.
– Ага, ладно,– согласился я. Мы прошли через большой зал.
– Правда страшные дела в Персидском заливе творятся? – заорала миссис Макспадден, как будто хотела, чтобы ее услышали на упомянутом театре военных действий.
Я согласился: да, черт-те что. Она меня ввела в библиотеку, дверь в которую находилась через коридор от кухонной, и вышла. Я остался ждать. Здорово нервничал, пытался дышать нормально, но глазам позволял бегать по импозантным корешкам. Ровненько выстроены, по ранжиру. У самого-то дома бардак еще тот. Пахло переплетной кожей и тронутой плесенью старинной бумагой. Я поправил сзади нож: проще будет доставать.
– Прентис?
В библиотеку вошел Фергюс Эрвилл, затворил дверь. На нем – коричневые брюки, «прингловский» джемпер поверх фланелевой клетчатой рубашки, толстые шерстяные носки, спортивные туфли. Черные с проседью волосы он зализал, чтобы не падали на глаза. Он улыбнулся; подбородки растянулись, показав воротник рубашки.
Я откашлялся.
Фергюс постоял несколько секунд, сложив на груди руки. Сказал:
– Что я могу для вас сделать, молодой человек? Я переместился от окна за большой деревянный стол, заполнявший середину комнаты, и положил на него руки, чтобы остановить дрожь. Подлокотники кресла давили на бедра.
– Фергюс,—начал я,—я тут подумал… Подумал, что вы можете знать, где дядя Рори.
Фергюс нахмурился, затем чуть склонил голову, прикрыл один глаз. Не опуская рук, наклонился вперед:
– То есть? Ты про своего дядю…
– Дядю Рори,– сказал я, пожалуй, чересчур громко, зато без ожидаемой дрожи в голосе. И добавил потише: – Мне кажется, вы знаете, где он.
Фергюс выпрямился. Лоб оставался нахмурен, но губы улыбались:
– Ты имеешь в виду исчезнувшего Рори?
– Да,– кивнул я. Во рту пересохло, хотелось сглотнуть, но я боялся выдать волнение.
– Нет, Прентис, я понятия не имею.– Фергюс почесал за ухом и спросил самым что ни на есть заинтригованным тоном: – А почему ты решил, что я могу знать?
Я снова поймал себя на учащенном мигании и аккуратно перевел дух.
– Потому что вы подговорили некоего Руперта Пакстон-Марра слать моему папе пустые спичечные книжки.
Даже лежа на столе, руки предательски тряслись. Я надавил сильнее.
Фергюс качнулся на пятках вперед-назад. На его лице прибавилось и улыбки, и насупленности.