Воровство и обман в науке

Бернатосян С. Г.

Поиски плутония тоже начались не на пустом месте. Уже имелась глубокая теоретическая разработка, основанная на опытах по облучению урана. Эмигрировавшие в США гениальные итальянцы Энрико Ферми и Эмилио Сэгре, а также Карл фон Вей-цзекер в Германии были абсолютно убеждены, что за нептунием будет найден следующий элемент и даже предсказывали его свойства, в том числе более сильный, губительный радиоактивный распад. Особенно "завелся" идеей неистовый Ферми, уверенный, что получить неизвестный элемент трансурановой группы возможно в результате бомбардировки нейтронами урана. Он метался из стороны в сторону, уговаривал коллег немедленно начать работу, страстно доказывая неверующим, что "лакомый кусочек" с неизвестным элементом обязательно

выскочит из "уранового котла", созданного его богатым воображением. При этом Ферми всерьез рассуждал о теории делимости еще не открытого радиоактивного элемента, как будто и так всем все было ясно, и даже поговаривал о необходимости наладить его промышленный синтез! Его одержимость идеей уже сама по себе вроде бы прочила успех затеваемому предприятию. Но его опередили. И кто бы вы думали? Все тот же Мак-Миллан! Совместно с Гленном Сиборгом и другими коллегами, точно следуя теоретическим выкладкам Ферми, он напал-таки на элемент, таящий в себе колоссальные запасы энергии, которые, вырвавшись наружу, посеют вокруг невиданные еще смерть и разрушения. Поэтому новый элемент и был назван плутонием (тут и планета, и мифологический бог смерти — Плутон). Бедняга Ферми! Ему не повезло куда больше, чем Гану!

Если Отто Ган сожалел о своих упущенных возможностях только один раз, то Энрико Ферми досталось испить горькую чашу досады и душевных страданий, по крайней мере, дважды. Вначале он "прохлопал" Нобелевскую премию за исследования в области трансурановых элементов, в частности, за открытие плутония, уступив её Мак-Миллану и Сиборгу, а затем "подарил" ее за открытие деления тяжелых ядер атомов Гану.

По свидетельству учеников и друзей, Ферми особенно мучительно переживал невезение, преследовавшее его в работе по изучению деления ядра атома урана. Ведь еще в 1934 году, за четыре года до появления нашумевшей работы О. Гана и Ф. Штрассмана, где была изложена концепция деления урановых атомов на осколки (к обстоятельствам, сопровождавшим это открытие мы вернемся позднее) Ферми неустанно экспериментировал в своей лаборатории с ядрами, стараясь разгадать загадочное поведение неуловимых радиоактивных элементов. Из-за противоречащих друг другу результатов, Ферми так и не смог дойти до важного обобщения, хотя и стоял от него в двух шагах. В утешение гениальному итальянскому исследователю можно только сказать, что полученные им данные все-таки вывели ядерную физику из тупика, в котором она так долго находилась.

Позже, когда ученой общественности стали известны подробности этого открытия, приведшего Гана к Нобелевской премии (1944 год), возник вполне естественный вопрос: как же Ферми, начав эксперименты раньше, не уловил момента расщепления атомов урана? Сам он только мог схватиться в ужасе за голову: "Конечно же, я должен был увидеть осколки атомного расщепления на осциллографе!" Рассеянность, случайность? Пожалуй, второе. Пронаблюдать Ферми процесс расщепления помешала тончайшая фольга, невесть как попавшая между облучаемым ураном и регистрирующим прибором: она-то и поглощала изображение! Вот так какой-то обрывок фольги отшвырнул Ферми назад и отодвинул на более поздний срок долгожданное открытие. Сам Ферми целиком отнес эту оплошность на свой счет как недопустимую для ученого с мировым именем.

Злость на себя так прочно засела в нем, что, когда его пригласили принять участие в разработке проекта нового здания Чикагского института ядерной физики, Ферми настаивал, чтобы на барельефе, украшающем центральный вход, был запечатлен облик человека, напоминающего роденовского мыслителя, но внутренне удрученного. Архитекторам же, никак не могущим понять, чего же от них хотят, Ферми пояснил, что они должны изобразить неудачливого ученого, "который не открыл деления ядер". Великий Ферми, конечно, имел в виду себя…

Всегда ли справедливо присуждались Нобелевские премии?

Всегда ли был справедлив в своих решениях Нобелевский комитет Шведской Академии наук? Ведь его мнение котируется в мире очень высоко. С присуждением Нобелевских премий имена ученых прочно и основательно вписываются в священные книги Храма науки. К сожалению, не всегда. Нет-нет, да и встретятся необъективные оценки результатов деятельности того или иного ученого, останутся в тени наиболее достойные.

В их число, как ни странно, на первых порах организации Нобелевского фонда попал Дмитрий Иванович Менделеев, создатель всей периодической системы химических элементов, хотя за большой вклад в изучение отдельных элементов Нобелевских премий в разные годы (1904 и 1906) были удостоены У, Рамзай и А. Муассан.

Удивительно, что не заслужил внимания этого компетентного органа основоположник химической термодинамики и статистической механики американец Дж. У. Гиббс. Правда, когда только начали присуждать Нобелевские премии, согласно завещанию Альфреда Нобеля их полагалось вручать только исследователям, находящимся в периоде творческого расцвета. Хотя Гиббс был уже стар, но по вкладу, который он внес в науку, ему все-таки могли бы сделать исключение. Ведь за дело, начатое Гиббсом и которому он отдал жизнь, их потом раздавали направо и налево.

Очень обидно и за изобретателя радио A.C. Попова. Хотя 24 марта 1896 года этот выдающийся русский физик в присутствии членов Российского физико-химического общества впервые при помощи сконструированного им устройства передал на расстояние короткую радиограмму, состоящую всего из двух слов — "Генрих Герц" — в память великого ученого, вместо него "за работы по созданию беспроволочного телеграфа" в 1909 году Нобелевские премии по физике были присуждены Г. Маркони и Ф. Брауну. Досадная оплошность произошла, по-видимому, потому, что Попов свое открытие вовремя не запатентовал. Сыграло роль и еще одно обстоятельство.

Вслед за Поповым Маркони создал свой радиопередатчик с антенной и, усовершенствовав его, добился хорошего обеспечения дальности передачи, вплоть до установления связи через Атлантический океан. В крупных ученых кругах того времени идея передачи радиоволн на огромные расстояния считалась просто абсурдной: тогда думали, что радиоволны, как и световые лучи, распространяясь в окружающей среде прямолинейно, никак не могут "обогнать" нашу круглую планету. Дилетанта-самоучку Г. Маркони это мнение, быть может, из-за недостатка образования, к счастью, с пути не сбило. Пренебрегая им, он к 1901 году блестяще доказал, что осуществить радиосвязь через континент возможно, а значит и сама идея состоятельна.

Это был второй случай в истории радиотехники, когда свершившийся факт поколебал взгляды упрямых теоретиков и заставил их искать в природе что-то такое, что "помогло" радиоволнам вопреки фундаментальному закону пересечь океан. И действительно в верхней части атмосферы ими был обнаружен новый особый слой — ионосфера, который отражал и возвращал радиоволны обратно на Землю. Вот к чему привело упорство "самоучки", отказавшегося считать принцип прямолинейности в распространении волн незыблемым. За открытием в радиотехнике последовало открытие ионосферы Земли.

Будет справедливым вырвать из небытия имя еще одного большого неудачника в науке — английского химика и физика У. Крукса, который за четыре года до Попова додумался до принципиальной схемы осуществления радиосвязи. Однако этому бедняге фатально не везло на научной стезе. Из-за несобранности и неумения добиться конечного результата Крукс "прозевал" как минимум три Нобелевские премии.

Он фактически первым подал идею о возможности радиосвязи и провел важные эксперименты. Дотошно исследуя катодные лучи в так называемых "круксовых трубках", он также первым вышел на Х-лучи, но, столкнувшись с неизвестным излучением, не проявил настойчивости идти дальше и тем самым предоставил возможность открыть эти лучи Рентгену, обеспечив того Нобелевской премией, всемирной славой и почестями.