Ворожей Горин – Зов крови
Шрифт:
Женщина-фельдшер ничего больше вслух не сказала, но в спину мне явно прилетело несколько крепких пожеланий. Такое чувствуется даже на расстоянии. Впрочем, обращать на это внимания я не собирался. Моя совесть чиста, я мимо не прошел. Кем бы эта бомжиха ни была, она чья-то дочь, чья-то жена, мать или какая другая родственница. А что до фельдшера — тут уж кто на что учился. Выбрала такую профессию — будь добра испить сию чашу до дна со всеми вытекающими. И потом, у каждого своя судьба, каждый свой собственный крест несет. Мой, к примеру, крест — быть таким вот сердобольным и вечно за это получать по башке от суки, которую некоторые неразумные граждане судьбою величают. Вечно пожалею кого-нибудь, впрягусь, а после разгребаю за троих. И ведь знаю же, что чаще всего такое вмешательство в чужую судьбу боком выходит — нет же, все равно лезу и
На дежурство я, разумеется, опоздал. Третий раз за месяц. За такое по головке не погладит никто. Первой, естественно, начнет возбухать моя соученица, Настюха Ярцева, которой вместо своих трех «лежаков» наверняка еще и моих осматривать пришлось. Мы с ней одну палату на двоих ведем. Самую пожилую, к слову, палату. Туда сгружают весь «валежник» из приемки, а мы эти Авгиевы конюшни с Настюхой подчищаем. Чаще путем назначения правильного лечения и выписки, но бывает, что и в патологоанатомическое отделение своих «одуванчиков» отправляем. Редко, но все же бывает. Я, кстати, еще никого не «хоронил» и молил всех существующих богов на свете, чтобы меня сия участь миновала. Головой понимаю, что у каждого врача свое кладбище имеется, но все же всеми силами стараюсь отсрочить торжественное открытие сего заведения скорби в своей медицинской карьере.
За моей однокурсницей, разумеется, взбеленится и Любовь Владимировна Жабина, заведующая отделением кардиологии, где мы проходим ординатуру. Угадаете с трех раз ее погоняло?
Разумеется, не обойдется и без шпилек от тройки верных жабьих головастиков: Шпаги, Курицы и Борща — штатных врачей-кардиологов вышеупомянутого отделения кардиологии 13-й ГКБ. Они нас, ординаторов, якобы уму-разуму учат.
И, кстати, это не я такой невоспитанный — клички им, как, впрочем, и нам, ординаторам, придумала сама Жаба, так что я тут не при делах. На самом же деле наших незабвенных педагогов и наставников в миру звали иначе: Екатерина Валерьевна Шпагина, Татьяна Васильевна Курочкина и Жанна Викторовна Борщева. Вся святая троица — врачи высшей квалификационной категории. Жаль только, что с категориями не раздают человечность.
Впрочем, отвлекся. К врачам своим мы обращались, разумеется, по имени и отчеству, как того требует этика и деонтология. Лишь наша Жаба не снисходила до уважительного обращения к своим подчиненным и обращалась к ним исключительно по кличкам. Хотя, на мой взгляд, панибратское обращение к себе Жабы Владимировны наши врачихи действительно заслуживали. Уж не знаю почему, но с самого первого дня нашей ординатуры они принялись нас изводить. Их прямо хлебом не корми, дай довести своих ординаторов до истерики. И ведь как только они над нами не издевались: и клички придумывали, и личную жизнь нашу, нисколько не стесняясь, обсуждали вслух, и неудачами в работе тыкали, намекая на нашу лень, некомпетентность и никчемность… Мне-то что, я в армии служил, а вот моим соученикам действительно было тяжко.
Из свежих примеров могу привести вот историю. Где-то месяц назад, в середине декабря, готовились мы всей группой к новогоднему корпоративу. Дело было в пятницу. На работу мы все в приподнятом настроении пришли, предвкушая вечернее алкогольное возлияние и моральное разложение локальной группы индивидуумов. Но у нашего отделения на сей счет было иное мнение. Частенько такое бывает у медиков, потому-то мы и суеверные все до безобразия. Таракана не дави, сумки на стол не клади, корпоратив на пятницу не загадывай и так далее. В общем, в тот день в отделении было семь или восемь остановок сердца, троих мы в реанимацию отправили, а четверо померли у нас на руках. И что самое ужасное, все четверо были из одной палаты, курировал которую наш однокашник Саша Сойкин. Он, главное, и кардиологом-то не планировал становиться. Учился, как училось — не отлично, но и не ужасно, просто учился и все. Учился в надежде стать терапевтом и свалить в поликлинику к себе в Задрыщинск. Уж не знаю, чем ему там намазано было, но вот факт — планировал простым терапевтом работать на амбулаторном приеме. Разумеется, такое решение «недалекого» ординатора наши мегеры восприняли, как дар с небес. Сашка стал их «любимчиком». А в тот злополучный день перед корпоративом в его палате словно врата ада разверзлись. Бывает такое — не в Сашке дело, просто так карта легла. Но врачихи наши своего не упустили — довели они тогда парня чуть ли не до истерики. К вечеру на нем уже лица не было, поскольку висело на нем четыре посмертных эпикриза и четыре похода в анатомичку. Какой там, к черту, корпоратив после этого? И нет бы парня поддержать… А вот хрен! Последняя шутка, которую отпустила в тот день Шпага, звучала приблизительно так:
— Сашок, ты б взял маркер да над палатой своей написал девиз на латыни: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!»
Как Сойкин не свихнулся в тот день, я так и не понял. На корпоративе мы его водкой отпаивали всей группой. И это притом, что он вообще никогда не пил крепкого алкоголя. Довели парня, одним словом…
В общем, занимались наши доктора неприкрытой травлей и откровенным буллингом. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. В глаза мы им, разумеется, ничего и никогда не говорили, никаких бунтов не замышляли. Да и что, собственно, можно сказать тем, от кого зависят твои итоговые оценки? В целом за полгода ординатуры мы к такому обращению привыкли и даже иногда подыгрываем нашим кураторам. Но в душе все же ненавидим эту троицу лютой ненавистью и уже считаем дни до того момента, когда все это закончится.
Говоря «мы», я имею в виду себя, Григория Горина, двадцати восьми лет от роду, и свою группу из одиннадцати ординаторов первого года. И учиться нам в этом гнилом, (чего уж греха таить) отделении осталось еще полгода. Так что расслаблять булки пока рановато. Второй год ординатуры обещал быть куда проще, поскольку там мы начнем выбирать специализацию и сменим восемь отделений за год.
Черт, сегодня еще и понедельник, вспомнил я, проходя через КПП и ныряя в неприметную дверь, ведущую в подвал нашего корпуса. Косяк — наш замглавврача по лечебной части — наверняка с меня скальп снимет за пропуск его еженедельной конференции, которую мы за глаза называли не пятиминуткой, а «пятипобудкой» (там, как вы поняли, не «побудка», а другое созвучное этому слово употребляется). Ну и хрен с ним, достал. Что он мне сделает? В очередной раз унизит? Дежурить заставит? Так у меня этих дежурств и без того выше крыши. Я в этой больнице еще и подрабатываю — дежурю сутки через трое в паллиативном отделении. Работенка непыльная, и платят неплохо, поскольку работа в паллиативе считается психологически тяжелой. Много смертей, много вскрытий, много посмертных эпикризов. А по факту мне всего-то нужно ночь в отделении отсидеть да скорректировать лечение, если что внезапное случится. На крайний случай — вызвать реаниматолога (это если кто из пациентов крякнуть надумает), ну и «покачать», разумеется, «помирашку» до его прихода. В такие ночи, правда, приходится принимать участие и в других реанимационных мероприятиях, как то интубация, искусственная вентиляция легких или же катетеризация мочевого пузыря, но случается такое нечасто, так что я привык.
— А ты не торопишься, как я погляжу, — первой встретив меня на этаже, съязвила Шпага. Женщиной она была вполне себе… Как говорится, все было при ней, но вот характер… — Борщ тебя уже ждет не дождется. Обещала кастрировать прилюдно. Она твоей Ирочке всю маковку прогрызла, — тут Шпагина резко скривилась и даже демонстративно отшатнулась. — Фу… А чем это от тебя воняет, Гриш?
— Форс-мажор у меня, — буркнул я в ответ и быстро нырнул в ординаторскую. Нужно было переодеться (запашок от меня действительно был еще тот, спасибо бомжихе) и хлебнуть чего-нибудь горячего. Замерз я все-таки крепко.
— О, явление Христа народу! — тут же взялась песочить меня Жаба, но, осознав, что весь ее труд пропадает даром (в ординаторской никого, кроме нас двоих, не было), выключила фонтан своего остроумия и просто спросила: — Гришенька, а у тебя вообще личная жизнь планируется, или как?
— Доброе утро, Любовь Владимировна, — дежурно улыбнулся я Жабе и побрел к своему шкафчику переодеваться. — Вы это с какой целью интересуетесь?
— Да Косяк, эмм, тьфу ты… — она притворилась, что оговорилась, и тут же поправилась. — Косяков про тебя на конференции вспоминал.
— Недобрым словом, полагаю?
— Интересовался, какое из воскресных дежурств ты себе возьмешь за прогул, хочет лично в этот день приехать и в глаза тебе посмотреть.
— Ну да, как же, приехал один такой в свой выходной…
— Нет, Гриша, ты не прав, Кирилл Иванович человек хоть и занятой, но за своих ординаторов всегда горой. Он так сегодня переживал за тебя, что даже забыл все слова… кроме матерных. Ты б забежал к нему, показался. Мол, все со мной хорошо, Кирилл Иванович, не извольте беспокоиться.