Воры в доме
Шрифт:
— Эти самые джемшиды — тема вашей диссертации? — спросила Таня.
— Нет, что вы… Диссертация моя посвящена идеологии народных и религиозных движений восьмого-девятого веков в странах Халифата.
— Такая древность? — удивилась Таня. — А каких именно движений?
Володя поправил очки, помолчал минутку, а затем медленно ответил:
— Трудно в двух словах рассказать о диссертации. Но, во всяком случае, прежде всего в ней идет речь о Бабеке — главе народного восстания в Хорасане в девятом веке. Бабек руководил им около тридцати лет. Это история человека, который создал новое государство, но думал, что людьми можно руководить, только обманывая
— Фюйть, — совсем по-мальчишески засвистел Волынский. — А вы уверены, что эта ваша диссертация именно о девятом веке? Не кажется ли вам, что в таком изложении, во всяком случае, она слишком напоминает историю другого человека, о культе личности которого так много говорят в наши дни. И поэтому, как сказал один поэт, «боюсь, что публика сквозь прелесть этой сказки совсем другое будет видеть тут».
Он быстро, искоса взглянул на Шарипова. Давлят вынул из мундштука окурок сигареты и раздавил его в пепельнице.
— Не знаю, — медленно и серьезно сказал Володя. — Я не вижу здесь исторической параллели. — И со свойственной ему добросовестностью добавил: — Впрочем, быть может, потому, что мне известно так много подробностей о деятельности Бабека, что всякая параллель кажется мне несостоятельной.
— Но вот нашему дорогому хозяину, Николаю Ивановичу, — едва усмехнулся Волынский, — такая параллель, должно быть, кажется более обоснованной, чем вам.
— Почему же? — спросил Николай Иванович.
— Хотя бы потому, что вы, должно быть, больше, чем другие, ощутили на себе, к чему приводит положение в государстве, когда его руководитель превращается в бога.
— Нет, — сказал Николай Иванович. — Я не думаю, что ощутил больше, чем другие. Даже тогда, когда в период кампании против морганистов-вейсманистов я был арестован. Несмотря на то, что не был ни морганистом, ни вейсманистом и до сих пор убежден, что нельзя применять репрессии за те или иные научные взгляды.
— А чем же тогда поддерживать авторитет? — с нарочито преувеличенным ужасом поднял брови Волынский. — Чем прикажете его поддерживать?
— Авторитет не штаны. Его не нужно поддерживать. Ему не нужно и доверять. Уж на что авторитетным ученым и философом был Аристотель. Но он утверждал, что насекомые имеют восемь ног. Средневековые ученые-схоласты не решались возражать авторитету великого учителя, да они попросту и не пытались проверить его слова. И вот понадобилась почти тысяча лет, чтобы кому-то пришло в голову посмотреть живое насекомое и убедиться, что у него шесть, а не восемь ног.
— Вам предъявили тогда какое-нибудь обвинение? — спросил Волынский. — Или к вам в дом пришел человек, который носит на службе военную форму, а в гости надевает штатское платье, — Волынский довольно выразительно посмотрел на Шарипова, — и предложил вам следовать за ним?
— Нет, я был арестован в Москве. Я приехал по вызову Академии наук — я тогда баллотировался в члены-корреспонденты. Но голосование, как вы понимаете, не состоялось. И обвинения в общем, конечно, тоже были выдвинуты, — с величайшим благодушием улыбнулся Николай Иванович. — Прежде всего мне припомнили, что я выступал против учения Павлова. Я действительно говорил и писал, что собаки, над которыми производил свои эксперименты Павлов, были поставлены в необычные условия, то есть что в нормальных условиях собаку никогда не затискивают в специальный станок, не делают им сложных операций с фистулами, не заключают их в «башни молчания», и что поэтому поведение собак, очевидно, отличалось от того, каким бы оно было в условиях нормальных. Я и теперь убежден в этом. Далее, мне предъявили мою работу, в которой я утверждал, что теория Дарвина применима далеко не во всех случаях и кое в чем ошибочна. В обвинительном заключении указывалось, что своими работами я ниспровергаю основы социалистической науки, а следовательно, подрываю основы социалистического государства…
— А сознайтесь, судя по вашей статье в юбилейном сборнике, — сказал Волынский, — теперь вы и сами думаете, что критиковать Павлова было неосмотрительно.
— Нет, — резко ответил Николай Иванович. — Слишком много и так было у нас осмотрительных людей, которые писали осмотрительные романы, ставили осмотрительные кинофильмы и делали осмотрительные открытия… Имена их ты же, господи, веси!..
— Надо думать, — обратился Волынский к Володе, — что ваш «превратившийся в бога Бабек» тоже считал, что люди, утверждающие, будто у насекомого шесть, а не восемь ног, подрывают основы его государства?
— Нет, — терпеливо ответил Володя, — история не сохранила названий научных доктрин, которые он защищал или против которых боролся.
Глава восьмая,
в которой пристально рассматриваются судьбы истории
Зашей себе глаза: пусть сердце будет глазом.
Он промолчал. Просто промолчал. Но почему? Ведь прежде ему и в голову не приходило, что с этим можно примириться.
Шарипов вспомнил, как 1 мая 1953 года они стояли перед управлением. Майор Кобызев, пожилой, неряшливый человек с апатичным выражением лица и глубокими складками на втором подбородке, ворчливо заметил:
— Для чего это они тащат портреты отца и учителя? — Мимо проходила колонна демонстрантов. — Со Сталиным покончено, и портреты эти годятся только на то, чтобы пугать детей.
Шарипов обернулся и изо всей силы наотмашь ладонью ударил Кобызева по щеке. Кобызев бросился на него. Их растащили.
Через день он получил строгое взыскание. Но не его, а Кобызева перевели в другой город.
А вот теперь он промолчал. Хотя всем в жизни и самой жизнью был обязан Сталину.
И он и его начальник Ведин рвались в действующую армию, подавали рапорт за рапортом. В конце концов их просьбу удовлетворили. Но Ведин стал чекистом, его направили в СМЕРШ, а Шарипова направили в специальное, краткосрочное по военному времени училище. Ему повезло — попасть в такое училище было совсем не просто: туда отбирали особенно проверенных людей. В нем готовили командиров гвардейских минометов — «катюш».
По обе стороны фронта о «катюшах» ходили легенды. Они появлялись на мгновение, обычно ночью, обстреливали расположение противника залпами термитных, все испепеляющих снарядов и снова исчезали.
Шарипов недолго пробыл командиром батареи — ему присвоили звание старшего лейтенанта и назначили командиром дивизиона гвардейских минометов.
Село Тополевка дважды переходило из рук в руки. Немцы ввели в действие танки, и пехотный полк, основательно порастерявший свои силы при штурме Тополевки, отступил без приказа. Едва ли от полка остался батальон.