Восемь Фаберже
Шрифт:
Хаммер видел по выражению лица Куликовской, что и деловые связи с режимом, уничтожившим почти всю ее семью, а саму ее навсегда изгнавшим, великая княгиня не одобряет. Так что он поспешил продолжить.
– Мое последнее предприятие связано с торговлей предметами русского искусства. В Москве мы с братом смогли собрать крупную коллекцию, слишком большую, чтобы ею любовались только мы. В том числе мы приобрели кое-какие вещи у советского правительства. Вы можете сказать, что большевики получили их преступным путем, и в некотором смысле будете правы. Но не в моих силах исправить несправедливости, совершенные против вас и других людей в России. Я всего лишь предприниматель.
– О каких вещах вы говорите? – спросила Куликовская по-прежнему сурово. – О чем-то, украденном у нашей семьи?
Такого рода трудности Хаммер предвидел.
– Пожалуй, да, можно сказать и так, – легко согласился он. – Но, мадам, все же позвольте мне договорить, возможно, мне удастся вернуть ваше расположение.
Куликовская промолчала.
– Я приобрел за значительную цену шесть пасхальных яиц Фаберже. Насколько я понимаю, это были подарки от вашего отца вашей матери и жене вашего брата, царя Николая. Для меня покупка этих яиц – существенное вложение денег. Но я глубоко сочувствую трагедии вашей семьи, мадам, и… собственно, поэтому я здесь.
С этими словами Арманд расстегнул портфель и выставил на стол рядом с чайными чашками предмет, который сам, без помощи Штарка, выбрал для этой встречи. Это было не самое роскошное из купленных им яиц – надо было все же блюсти интересы бизнеса, – но, без сомнения, самое женское: для него ведь было важно, чтобы великая княгиня искренне обрадовалась подарку… или нет, не подарку, конечно, а возвращению наследственного сокровища.
Золотое, не покрытое, в отличие от большинства себе подобных, эмалью яйцо с крупным цветным бриллиантом на макушке было усыпано рубинами, изумрудами и сапфирами. Хаммер раскрыл его, и великая княгиня увидела множество маленьких ящичков. Выдвигая их, Арманд продемонстрировал миниатюрные, но украшенные бриллиантами золотые ножнички, пилочки, зубочистки, флакончик для духов. В Москве Штарк говорил Арманду, что яйцо – несессер – не оригинальная идея Фаберже, такие делали и раньше, во Франции. Но эта петербургская имитация старинных образцов выглядела одновременно затейливой и изящной, – оригиналы, по словам ювелира, смотрелись куда грубее.
Куликовская откинулась на стуле и не сделала никакого движения в сторону яйца. Но глаза ее вспыхнули.
– Я помню эту вещь. Мама брала ее с собой в путешествия. Но, как и многие другие наши драгоценности, это яйцо осталось в Царском Селе. Когда Ники отрекся от престола, мы с маман были в Киеве, оттуда поехали в Крым. Мой управляющий отказался переслать мне мои вещи, сказал, это слишком опасно. А у маман была горничная, Кики, – она привезла часть драгоценностей в Киев. Только это мы и смогли спасти.
– Это яйцо доставили из Гатчины в Москву, в Кремль, – сказал Хаммер. – Большевики выставили его на продажу: им нужна твердая валюта. Я выкупил его для вас, мадам, и жалею об одном – что не могу вернуть его вашей матушке, которой оно было подарено мужем.
Теперь Арманд и сам не понимал, какой реакции ожидал от великой княгини: ведь не радостного визга, не бурных изъявлений благодарности? Куликовская молча смотрела на открытое яйцо. На глазах у нее выступили слезы, она сердито смахнула их рукой. Хаммер кое-что знал об истории бегства последних Романовых из России на английском военном корабле. Может быть, ей сейчас вспоминается, как пароход отплывает от крымского берега? О чем она плачет пятнадцать
– Я ценю ваш жест, сэр, но не могу принять этот подарок, – сказала она твердо, и он, наконец, увидел ее владетельной княгиней.
– Подарок – неправильное слово, – мягко сказал Хаммер. – Я лишь возвращаю вам то, что принадлежит вам по праву.
– В России говорят – разбитую чашку не склеишь. Вот я смотрю на эту вещицу и думаю, через какие руки она прошла. И сколько крови на этих руках. Я… не смогу хранить это яйцо в доме. Мне будет казаться, что оно приносит несчастье. Заберите его скорее, пока не вернулся муж и не переубедил меня.
Кажется, Арманд знал, почему Куликовская этого опасается: едва ли финансовое положение фермерского семейства позволяет отказываться от таких дорогих вещей. Однако он медлил.
– Мадам, если вы уверены в своем решении, могу ли я попросить вас изложить его письменно? Я специально приехал сюда из Нью – Йорка, чтобы отдать вам яйцо, и… хотя я понимаю ваши чувства, мне потом обязательно будет казаться, что я просто плохо старался вернуть вам его.
– Какая странная просьба, – сказала Куликовская. – Вы хотите, чтобы я письменно отказалась от вещи, которую вы сами же и привезли?
– Я буду перечитывать вашу записку и думать, что съездил не зря.
Строгая женщина, которую звали так же, как беспутную жену Арманда, снова надолго замолчала. В задумчивости она переводила взгляд с Арманда на изукрашенный каменьями несессер. «Может быть, еще передумает, – подумал Хаммер. – Тогда придется уговаривать ее написать расписку для Штарка».
Куликовская встала, подошла к секретеру, взяла лист бумаги и ручку.
– Будь по-вашему. Что я должна написать? Давайте покончим с этим до возвращения мужа. Мне очень жаль, что вы проделали такой долгий путь напрасно.
– Я не хотел бы вам диктовать, мадам.
– Хорошо. – Она нетерпеливо пожала плечами и взялась за перо.
Штарк не любил этот город, не понимал его устройства, с московским снобизмом глядел на облупленные, провинциальные старинные здания и с презрением – на новые «недоскребы» с башенками, словно построенные обедневшим Лужковым. Только промышленные постройки иногда останавливали его взгляд: тут встречались инопланетные экземпляры на разных живописных стадиях распада.
«Судзуки» с усталым водителем и четырьмя спящими пассажирками тряслась по разбитым мостовым – таких в Москве уже лет десять как не осталось. Но в этот раз Штарку неожиданно легко дышалось в Киеве. Здесь была уже настоящая весна, и Штарк приоткрыл окно, чтобы впустить нежный утренний воздух. За время пути у него так и не созрело никакого внятного плана, как вытащить Молинари. Ясно было только, что придется лететь в Калифорнию, а всех, кто эвакуировался с ним из Москвы после стычки на Преображенской набережной, – оставить здесь. Лучше даже не в Киеве; в идеале, надо взять напрокат машину, чтобы Софья, Анечка и дети поколесили по Украине, нигде надолго не задерживаясь. Пора купить всем новые телефоны – и расставаться.