Восемь
Шрифт:
— Значит, я научусь играть, — сказала я и принялась накладывать повязку.
— Перевязка может подождать, — сказал он и схватил меня за запястья.
В одной руке у меня был тюбик с мазью, в другой — обрывки рубашки. Соларин заставил меня встать на скамью, обвил руками мои колени и перекинул меня через плечо, как мешок с картошкой. Корабль, потеряв управление, закачался на волнах, а Соларин перешагнул через скамью и спустился с мостика.
— Что ты делаешь? — засмеялась я.
Мое лицо прижималось к его спине, кровь прилила к голове.
Он осторожно опустил меня на палубу. У наших босых ног плескалась вода, палуба ходила ходуном, а мы стояли лицом друг к другу, пытаясь не упасть.
— Я собираюсь показать тебе, что еще умеют русские шахматисты, — произнес он, глядя на меня.
Его серо-зеленые глаза больше не смеялись. Он прижался губами к моим губам. Я ощущала жар его обнаженного тела через влажную ткань рубашки. Соленая вода потекла с его волос мне в рот, когда он принялся целовать мои глаза, лицо. Его руки перебирали мои влажные волосы. Несмотря на холодный компресс промокшей одежды, мне вдруг стало жарко, я таяла, словно лед на теплом летнем солнце. Схватив его за плечи, я спрятала лицо на его обнаженной груди. Соларин что-то бормотал мне на ухо, судно раскачивалось, и вместе с ним раскачивались мы…
— Я хотел тебя с того дня, как мы встретились в шахматном клубе. — Он обхватил мое лицо и пристально посмотрел мне в глаза. — Мне хотелось взять тебя прямо там, на полу, на глазах у всех грузчиков, которые возились в комнате. Той ночью, пробравшись в твою квартиру, чтобы оставить записку, я все тянул время в надежде, что ты вернешься домой пораньше, застанешь меня…
— Ты хотел пригласить меня в Игру? — улыбнулась я.
— Я чуть не послал Игру к черту, — жестким тоном произнес он, его зеленые глаза казались озерами, полными страсти. — Мне было велено не приближаться к тебе и уж тем более не впутывать ни во что. Я не мог спать по ночам, думая об этом, я постоянно хотел тебя. Господи, я должен был сделать это давным-давно…
Он расстегнул на мне рубашку. Его руки гладили мою кожу, я чувствовала, как нас подхватывает волна всесокрушающего желания, она захлестнула меня, омыла мой разум, сметая все мысли, кроме одной-единственной…
Соларин поднял меня, закружил на руках и опустил на мокрые паруса. Корабль то и дело зарывался носом в волну, и каждый раз нас окатывало дождем соленых брызг. Мачты над нами поскрипывали, небо было бледно-желтого цвета. Соларин смотрел на меня, его губы скользили по моему телу, словно вода, его руки ласкали мою обнаженную кожу. Наши тела плавились от жара. Я прижалась к нему и почувствовала, как его страсть накрывает меня, словно девятый вал.
Наши тела слились в таком же неистовом и первозданном движении, как буйство морских волн. Проваливаясь в бездну восторга, я услышала низкий стон Соларина. Его зубы впились в мое тело, его плоть раз за разом погружалась в мою…
Соларин лежал на мне, одна его рука запуталась в моих волосах, со светлых волос на мою грудь стекали ручейки воды. Я положила руку ему на голову и думала, как странно, что мне кажется, будто я знаю его всю жизнь, хотя мы виделись всего три раза — это четвертый. Я ничего не знала о Соларине, кроме сплетен, которые пересказали мне Лили и Германолд, и того, что вычитал Ним в шахматных колонках журналов. Я не имела представления, где Соларин живет, как проводит время, кто его друзья, ест ли он яичницу на завтрак и носит ли пижамы. Я никогда не спрашивала, как удалось ему сбежать от своих сопровождающих из КГБ и почему они вообще таскались за ним по пятам. Не знала я и того, как случилось, что до вчерашнего дня он виделся со своей бабушкой всего один раз в жизни.
Внезапно я поняла, почему нарисовала его на картине: возможно, я мельком видела, как он кружил вокруг моего дома на велосипеде. Но даже это было уже не важно.
Существовали вещи, о которых мне не было нужды знать, — ничего не значащие отношения и события, которые для большинства людей и составляют самое главное в жизни. Но не для меня. Заглянув под холодную маску Соларина, за завесу тайны, которая его окружала, мне удалось разглядеть его истинную суть. Я видела там страсть, всепобеждающую жажду жизни, стремление найти скрытую истину. Мне нетрудно было различить в нем это, потому что и мной владела та же страсть.
Вот почему Минни остановила свой выбор на мне — она почувствовала во мне эту одержимость и умело направила ее в нужное ей русло, заставив меня разыскивать фигуры. Вот почему она приказала своему внуку защитить меня, но не отвлекать и не «впутывать». Соларин пошевелился и прижался губами к моему животу. По моему позвоночнику пробежала восхитительная дрожь. Я погладила его по волосам. Минни ошибалась, подумала я. Когда она варила свое алхимическое варево, чтобы навсегда победить зло, она забыла об одном ингредиенте. О любви.
Море успокоилось, грязно-коричневые волны мягко покачивали судно. Небо стало белым и плоским, оно светилось, хотя солнца не было видно. Мы нашли свою мокрую одежду и принялись одеваться. Не говоря ни слова, Соларин подобрал обрывки, оставшиеся от его рубашки, и вытер ими свою кровь с моего тела. Он посмотрел на меня серо-зелеными глазами и улыбнулся.
— У меня есть очень плохие новости, — сказал он, одной рукой прижимая меня к себе, а другой показывая на успокоившееся море.
Вдали над сияющими в солнечных лучах волнами темнело нечто, что я сперва приняла за мираж.
— Там земля, — шепнул он мне на ухо. — Два часа назад я бы все отдал за это зрелище. А теперь жалею, что мне не мерещится…
Остров назывался Форментера. Это был один из самых южных островов Балеарского архипелага, что недалеко от побережья Испании. Значит, прикинула я в уме, из-за шторма мы сбились с курса и отклонились на сто пятьдесят миль к востоку. Теперь мы находились одинаково далеко от Гибралтара и от Марселя. Добраться до самолета, который ждал нас на посадочной полосе в Ла-Камарг, было невозможно, даже если бы наш корабль был способен к дальним путешествиям. Но со сломанным гиком, разорванными парусами и прочими разрушениями было не обойтись без серьезного ремонта. А это означало длительную остановку. Соларин запустил маленький, но верный лодочный мотор и повел наш корабль в изолированную бухточку на юге острова, а я спустилась вниз, чтобы позвать Лили на военный совет.
— Никогда не думала, что буду благодарить судьбу за ночь в качающемся мокром гробу, — простонала Лили, когда наконец взглянула на палубу. — Но здесь еще страшнее. Такое впечатление, словно тут шла война. Слава богу, что меня свалила морская болезнь и я всего этого не видела.
Хотя ее лицо все еще имело нездоровый зеленоватый оттенок, похоже, силы уже возвращались к ней. Она принялась расхаживать по разрушенной палубе, заваленной всяким хламом и рваными парусами, и дышать свежим воздухом.