Восемнадцать роз Ашуана
Шрифт:
Старик вздрогнул, обернулся — почудился шорох в углу, что-то мелькнуло в комнате, приземистое, вытянутое, будто такса Денизы. Похоже, некоторое количество жизней он уже изменил, стоит ли останавливаться?
Если нет возможности предупредить однокурсников Марка, остается сделать так, чтобы стрельбы в Лейвере не было.
Например, столкнуть братца с моста… или подсыпать ему крысиного яду в тарелку. Да уж… не было печали. Ренато усмехнулся, поняв, что рассуждает как двенадцатилетний мальчишка, со всем пылом, доступным ему — не такое уж пламя, не сожжет — и неприязнью. Сколько можно, злиться на давно умершего-то, и родного впридачу? Ах, да, родных тяжелее всего простить, как и друзей, и любимых.
Итак, через Марка — по крайней мере, с ним Ренни сталкивается довольно часто. Остается придумать, что делать и что говорить.
Это в сказках человек возвращается в прошлое, произносит другие слова — и все меняется волшебным образом. А что Ренни может сказать Марку? Подростку, для которого младший брат — источник раздражения и мелюзга, или юноше, для которого Ренни — уже почти соперник — умный, успешный, всеми любимый?
Ничего тут не скажешь, а если и найдутся слова, то их попросту не услышат.
Ренато подумал, что у него, наверное, получились бы договориться со смертью скорее, чем с братом. У стариков она стоит за плечом всегда, не то что у молодых. Ему самому было всегда плевать на бегущее время, дел хватало, чтобы еще заботиться о том, сколько осталось. Может, потому и дотянул почти до векового юбилея… если постараться, вдруг и впрямь выйдет отпраздновать?
А не выйдет мирным путем — можно и поиграть напоследок. Ренато всегда рад был обставить конкурентов, почему бы сейчас сходить с финишной прямой?
Потому что эту гонку не выиграть никому, подсказал голос.
Что ж, я могу играть не по правилам, возразил старик. Я могу начать все с начала, и оставить смерть с носом.
Если она позволит тебе, прошелестело вблизи и вдали. Если позволит… и чем ты собрался платить, получив подобное дозволение?
Марк постарался незаметно проскользнуть по коридору в ванную — и мать его не заметила, разговаривая по телефону; заметил Ренни — и рубашку, измазанную грязью, и сине-красную опухшую скулу, и кровь под носом.
Да уж, подумал мальчишка. Матери не стоит его видеть… разнервничается. Пусть умоется хотя бы, переоденется… хотя такую рожу не скроешь!
У Ренни в классе тоже случались драки между особо петушистыми, но все же второй класс — не восьмой… котята — не бойцовые псы. И вообще… свое лицо дороже, чтобы еще ввязываться в потасовку.
— Тебе принести чего-нибудь? — спросил, стоя под дверью.
Невнятное, довольно злое бурчание наполовину потерялось за шумом воды.
— На… — Ренни приотворил створку, протянул чистую майку, наобум взятую с полки. Сам предусмотрительно остался снаружи; когда Марк в таком состоянии, лучше под руку не попадать.
Тот вышел нескоро — похоже, стоя под душем, пытался смыть злость. Выглядеть стал приличней. И больше не производил впечатления шипящего уличного кота — усталый подросток со следами драки на лице.
— Марк, это кто? — спросил, указывая на майку старшего брата. С нее широко улыбался лохматый тип.
— Никто.
— Интересно, сам-то он не против, что его портреты вот так издают? — задумчиво сказал Ренни, будто не заметив ответа.
Марк задумался на пару секунд. То ли вопрос его озадачил, то ли попросту не привык слышать подобное от младшего брата.
— Он умер, — ответил немного нескладно.
— А если бы не?
— Почем я знаю? Откопай и спроси!
— А ты бы сам для себя хотел, так вот — попасть на майки, наклейки…
Сейчас психанет, подумал — и пожалел о вопросе. Мол, намек самый прозрачный — тебе-то никогда, ни в жизнь не светит…
Марк в каждой реплике слышал подвох, это Ренато знал наверняка. Поэтому задавать ему вопросы, как нормальному человеку, было попросту невозможно. Проявлять интерес к тому, что он делает, было еще труднее — тут он ухитрялся найти издевку.
И, как понял Ренни, видел в младшем брате одновременно надоедливую мелюзгу и соперника. Одни боги знают, как ему это удавалось.
— Да ну тебя, — сказал Марк, намереваясь пройти в свою комнату.
— А я думал, он тебе интересен, — разочарованно сказал Ренни. — Это же с ним открытка на окне? Не смотри ты так, я же заходил, видел, а шпионить, где у тебя что, надо мне больно… Но у него лицо хорошее, вот и спросил.
— Лицо… это легенда, а не человек! А на майки сейчас мультяшных героев лепят. Уроды…
— А что он такое сделал?
Марк посмотрел на Ренни в упор, так, будто вот-вот совершит нечто героическое.
— Он поднял восстание… зная, что не победит. Их было всего-то человек сто, и всех убили.
— Как-то нелогично. Зачем ввязываться, если заведомо проиграешь?
— Он был прав. Нельзя сидеть и терпеть. Станешь… овощем, а не человеком. Как все вокруг.
— Был прав, потому что воевал и с ним умерли товарищи? Без надежды?
— Потому что не стал прятать голову в песок.
— Не понимаю. По-твоему, лучше бессмысленно умереть, чем бороться?
— Лучше умереть, чем прятаться.
— Даже если потом победишь?
— Потом уже не будет. От тебя останется… половая тряпка. Лучше вовремя получить пулю.
— Что значит вовремя? Решаешь всегда сам. Человек или кто?
— Да что с тобой говорить… ты всю жизнь просидишь за мамой и папой, гордясь, какой ты умный.