Воскресение
Шрифт:
– Девчонка не виновата, запуталась, – сказал добродушный купец, – надо снисхождение дать.
– Вот это и обсудим, – сказал старшина. – Мы не должны поддаваться нашим личным впечатлениям.
– Хорошо резюме сказал председатель, – заметил полковник.
– Ну, хорошо! Я чуть не заснул.
– Главное дело в том, что прислуга не могла знать о деньгах, если бы Маслова не была с ними согласна, – сказал приказчик еврейского типа.
– Так что же, по-вашему, она украла? – спросил один из присяжных.
– Ни за что не поверю, – закричал добродушный купец, – а все это шельма красноглазая нашкодила.
– Все хороши, – сказал полковник.
– Да
– А вы больше верьте ей. Я этой стерве ни в жизнь не поверил бы.
– Да что же, ведь этого мало, что вы не поверили бы, – сказал приказчик.
– Ключ у нее был.
– Что ж, что у ней? – возражал купец.
– А перстень?
– Да ведь она сказывала, – опять закричал купец, – купчина карахтерный, да еще выпивши, вздул ее. Ну, а потом, известно, пожалел. На, мол, не плачь. Человек ведь какой: слышал, я чай, двенадцать вершков, пудов-от восьми!
– Не в том дело, – перебил Петр Герасимович, – вопрос в том: она ли подговорила и затеяла все дело или прислуга?
– Не может прислуга одна сделать. Ключ у ней был.
Несвязная беседа шла довольно долго.
– Да позвольте, господа, – сказал старшина, – сядемте за стол и обсудимте. Пожалуйте, – сказал он, садясь на председательское место.
– Тоже мерзавки эти девчонки, – сказал приказчик и в подтверждение мнения о том, что главная виновница Маслова, рассказал, как одна такая украла на бульваре часы у его товарища.
Полковник по этому случаю стал рассказывать про еще более поразительный случай воровства серебряного самовара.
– Господа, прошу по вопросам, – сказал старшина, постукивая карандашом по столу.
Все замолкли. Вопросы эти были выражены так:
1) Виновен ли крестьянин села Борков Крапивенского уезда Симон Петров Картинкин, тридцати трех лет, в том, что 17 января 188* года в городе N., замыслив лишить жизни купца Смелькова, с целью ограбления его, по соглашению с другими лицами, дал ему в коньяке яду, отчего и последовала смерть Смелькова, и похитил у него деньгами около двух тысяч пятисот рублей и брильянтовый перстень?
2) Виновна ли в преступлении, описанном в первом вопросе, мещанка Евфимия Иванова Бочкова, сорока трех лет?
3) Виновна ли в преступлении, описанном в первом вопросе, мещанка Екатерина Михайлова Маслова, двадцати семи лет?
4) Если подсудимая Евфимия Бочкова не виновна по первому вопросу, то не виновна ли она в том, что 17 января 188* года в городе N., состоя в услужении при гостинице «Мавритания», тайно похитила из запертого чемодана постояльца той гостиницы купца Смелькова, находившегося в его номере, две тысячи пятьсот рублей денег, для чего отперла чемодан на месте принесенным и подобранным ею ключом?
Старшина прочел первый вопрос.
– Ну как, господа?
На этот вопрос ответили очень скоро. Все согласились ответить: «Да, виновен», – признав его участником и отравления и похищения. Не согласился признать виновным Картинкина только один старый артельщик, который на все вопросы отвечал в смысле оправдания.
Старшина думал, что он не понимает, и объяснил ему, что по всему несомненно, что Картинкин и Бочкова виновны, но артельщик отвечал, что он понимает, но что все лучше пожалеть. «Мы сами не святые», – сказал он и так и остался при своем мнении.
На второй вопрос о Бочковой, после долгих толков и разъяснений, ответили: «Не виновна», – так как не было явных доказательств ее участия
Купец, желая оправдать Маслову, настаивал на том, что Бочкова – главная заводчица всего. Многие присяжные согласились с ним, но старшина, желая быть строго законным, говорил, что нет основания признать ее участницей в отравлении. После долгих споров мнение старшины восторжествовало.
На четвертый вопрос о Бочковой же ответили: «Да, виновна», – и по настоянию артельщика прибавили: «Но заслуживает снисхождения».
Третий же вопрос о Масловой вызвал ожесточенный спор. Старшина настаивал на том, что она виновна и в отравлении и в грабеже, купец не соглашался и с ним вместе полковник, приказчик и артельщик, – остальные как будто колебались, но мнение старшины начинало преобладать, в особенности потому, что все присяжные устали и охотнее примыкали к тому мнению, которое обещало скорее соединить, а потому и освободить всех.
По всему тому, что происходило на судебном следствии, и по тому, как знал Нехлюдов Маслову, он был убежден, что она не виновна ни в похищении, ни в отравлении, и сначала был уверен, что все признают это; но когда он увидал, что вследствие неловкой защиты купца, очевидно основанной на том, что Маслова физически нравилась ему, чего он и не скрывал, и вследствие отпора на этом именно основании старшины и, главное, вследствие усталости всех решение стало склоняться к обвинению, он хотел возражать, но ему страшно было говорить за Маслову, – ему казалось, что все сейчас узнают его отношения к ней. А между тем он чувствовал, что не может оставить дело так и должен возражать. Он краснел и бледнел и только что хотел начать говорить, как Петр Герасимович, до этого времени молчаливый, очевидно раздраженный авторитетным тоном старшины, вдруг начал возражать ему и говорить то самое, что хотел сказать Нехлюдов.
– Позвольте, – сказал он, – вы говорите, что она украла потому, что у ней ключ был. Да разве не могли коридорные после нее отпереть чемодан подобранным ключом?
– Ну да, ну да, – поддакивал купец.
– Она же не могла взять денег, потому что ей в ее положении некуда девать их.
– Вот и я говорю, – подтвердил купец.
– А скорее ее приезд подал мысль коридорным, и они воспользовались случаем, а потом все свалили на нее.
Петр Герасимович говорил раздражительно. И раздражительность его сообщилась старшине, который вследствие этого особенно упорно стал отстаивать свое противоположное мнение, но Петр Герасимович говорил так убедительно, что большинство согласилось с ним, признав, что Маслова не участвовала в похищении денег и перстня, что перстень был ей подарен. Когда же зашла речь об ее участии в отравлении, то горячий заступник ее, купец, сказал, что надо признать ее невиновной, так как ей незачем было отравлять его. Старшина же сказал, что нельзя признать ее невиновной, так как она сама созналась, что дала порошок.
– Дала, но думала, что это опиум, – сказал купец.
– Она и опиумом могла лишить жизни, – сказал полковник, любивший вдаваться в отступления, и начал при этом случае рассказывать о том, что у его шурина жена отравилась опиумом и умерла бы, если бы не близость доктора и принятые вовремя меры. Полковник рассказывал так внушительно, самоуверенно и с таким достоинством, что ни у кого недостало духа перебить его. Только приказчик, заразившись примером, решился перебить его, чтобы рассказать свою историю.