Воскресшие боги (др. изд.)
Шрифт:
Вдруг почудилось ей, что не там, внизу, а над самым ухом ее кто-то прошептал: "Беллинчони... Беллинчони"... Она вскрикнула и побледнела.
"Беллинчони!.. Как же я сама не догадалась? Да, да конечно! Вот от кого я узнаю все... К нему! Только как бы не заметили?.. Будут искать... Все равно! Я хочу знать, я больше не могу терпеть этой лжи!"
Она вспомнила, что Беллинчояи, отговорившись болезнью, не приехал на бал, сообразила, что в этот час он почти наверное дома, один, и кликнула пажа Ричардетто, который стоял у дверей.
– - Вели двум скороходам с носилками ждать меня внизу, в парке, у потайных
Дала ему поцеловать свою руку. Мальчик бросился исполнять приказание.
Беатриче вернулась в опочивальню, накинула на плечи шубу, надела черную шелковую маску и через несколько минут уже сидела в носилках, направлявшихся к Тичинским воротам, где жил Беллинчони.
Поэт называл свой ветхий, полуразвалившийся домик "лягушечьей норою". Он получал довольно много подарков, но вел беспутную жизнь, пропивал или проигрывал
что имел, и потому бедность, по собственному выражению Бернарде, преследовала его, "как нелюбимая, но верная жена".
Лежа на сломанной трехногой кровати, с поленом вместо четвертой ноги, с дырявым и тонким, как блин, тюфяком, допивая третий горшок дрянного кислого вина, сочинял он надгробную надпись для любимой собаки мадонны Чечилии. Поэт наблюдал, как потухают последние угли в камине, тщетно стараясь согреться, натягивал на свои тонкие журавлиные ноги изъеденную молью беличью шубейку, вместо одеяла, слушал завывание вьюги и думал о холоде предстоявшей ночи.
На придворный бал, где должны были представить сочиненную им в честь герцогини аллегорию "Рай", не пошел он, вовсе не потому что был болен,-хотя, в самом деле, уже давно хворал и так был худ, что, по словам его, "можно было, рассматривая тело его, изучать анатомию человеческих мускулов, жил и костей". Но будь он даже при последнем издыхании, все-таки потащился бы на праздник. Действительной причиной его отсутствия была зависть: лучше согласился бы он замерзнуть в своей конуре, чем видеть торжество соперника, наглого плута и пройдохи, мессера Унико, который нелепыми виршами успел вскружить головы светским дурам. При одной мысли об Унико вся желчь приливала к сердцу Беллинчони. Он сжимал кулаки и вскакивал с постели. Но в комнате было так холодно, что тотчас же снова благоразумно ложился в постель, дрожал, кашлял и кутался.
– - Негодяи!
– -ругался он.--Четыре сонета о дровах, да еще с какими рифмами-и ни щепки!.. Пожалуй, чернила замерзнут -- нечем будет писать. Не затопить ли перилами от лестницы? Все равно, порядочные люди не ходят ко мне, а если жид-ростовщик свихнет себе шею -- не велика беда.
Но лестницы он пожалел. Взоры его обратились на толстое полено, служившее четвертой ногой хромому ложу. остановился в минутном раздумьи: что лучше-дрожать всю ночь от холода или спать на шатающемся ложе? Вьюга завыла в оконную щель, заплакала, захохотала, как ведьма, в трубе очага. С отчаянной решимостью выхватил Бернарде полено из-под кровати, разрубил на щепки и стал бросать в камин. Пламя вспыхнуло, озаряя печальную келью. Он присел на корточки и протянул посиневшие руки к огню, последнему другу одиноких поэтов.
– - Собачья жизнь!--размышлял Беллинчони.-- А ведь чем я, подумаешь, хуже других? Не о моем ли прапращуре, знаменитом флорентийце, в те времена, как о доме Сфорца и помину еще нс было, божественный Данте сложил этот стих:
Bellincion' Berti vi'.d'io andar cinto Di cuoio e d'osso? ' Я Беллинчони Берти увидел В кожаном поясе с костями (итал.).
Небось, в Милане, когда я приехал, придворные лизоблюды страмботто от сонета отличить не умели. Кто, как не я, научил их изяществам новой поэзии? Не с моей ли легкой руки ключ Гиппокрены разлился в целое море и грозит наводнением? Теперь, кажется, и в Большом Канале кастальские воды текут*... И вот награда! Подохну, как пес в конуре на соломе!.. Впавшего в бедность поэта никто не узнает, точно лицо его скрыто под маскою, изуродовано оспой... Он прочел стихи из своего послания к герцогу Моро: Иного я всю жизнь не слыхивал ответа, Как "с Богом прочь ступай, все заняты места" Что делать? Песенка моя, должно быть, спета. Уж я и не прошу о колпаке шута,-Но хоть на мельницу принять вели поэта, О, щедрый государь, как вьючного скота.
И с горькою усмешкою опустил свою лысую голову. Долговязый, тощий, с красным длинным носом, на корточках перед огнем, он походил на больную зябнущую птицу.
Внизу в двери дома послышался стук, потом сонная ругань сварливой, опухшей от водянки, старухи, его единственной прислужницы, и шлепанье деревянных башмаков ее по кирпичному полу.
– - Кой черт?
– - удивился Бернарде.-- Уж не жид ли опять за процентами? У, нехристи окаянные! И ночью не дадут покоя...
Скрипнули ступени лестницы. Дверь отворилась, и в комнату вошла женщина в собольей шубе, в шелковой черной маске.
Бернарде вскочил и уставился на нее. Она молча приблизилась к стулу.
– - Осторожнее, мадонна,-- предупредил хозяин,-- спинка сломана.
И со светскою любезностью прибавил: -- Какому доброму гению обязан я счастьем видеть знаменитейшую синьору в смиренном жилище моем?
"Должно быть, заказчица. Какой-нибудь любовный мадригалишко,--подумал он.--Ну, что ж, и то хлеб! Хоть да дрова. Только странно, как это одна, в такой час?.. но, впрочем, имя мое тоже, видно, что-нибудь да значит. Мало ли неведомых поклонниц!"
Он Оживился, подбежал к очагу и великодушно бросил в огонь последнюю щепку. Дама сняла маску.
– - Это я, Бернарде. Он вскрикнул, отступил и, чтобы не упасть, должен был схватиться рукой за дверную притолоку.
– - Иисусе, Дева Пречистая!--пролепетал, выпучив глаза.--Ваша светлость... яснейшая герцогиня...
– - Бернарде, ты можешь сослужить мне великую службу,-- сказала Беатриче и потом спросила, оглядываясь: -- никто не услышит?
– - Будьте покойны, ваше высочество, никто,-- кроме крыс да мышей!
– - Послушай,-- продолжала Беатриче медленно, устремив на него проницательный взор,--я знаю, ты писал для мадонны Лукреции любовные стихи. У тебя должны быть письма герцога с поручениями и заказами.
Он побледнел и молча смотрел на нее, расширив глаза, в оцепенении.
– - Не бойся,-- прибавила она,-- никто не узнает. Даю тебе слово, я сумею наградить тебя, если ты исполнишь просьбу мою. Я озолочу тебя, Бернарде!
– - Ваше высочество,-- с усилием произнес он коснеющим языком,--не верьте... это клевета... никаких писем.., как перед Богом...