Восьмая нога бога
Шрифт:
Расцвеченная парусами река, вся в утреннем золоте, величаво катила свои воды в плавных изгибах берегов, между зеленых, точно убранных блестящей парчой холмов. Но за всей этой красотой мне уже мерещились какая-то возня и царапанье – словно, уютно устроившись под теплым одеялом, я вдруг поняла, что в постели рядом со мной угнездилось ядовитое нечто.
Я выбранила себя за это. Как почти все люди, я знала историю Хагии, так откуда вдруг такая разборчивость? И как же клятва, которую, в отличие от всех остальных путешественников, дают нунции: «уважать и почитать обычаи, законы и верования любого народа, на чью землю мне доведется ступить»?
Дородный капитан Плект, которого я было невзлюбила за его напомаженные
– А у тебя зубы свело, дорогая моя нунция.
– Что?
– Судя по тому, как ходят желваки у тебя на скулах, я заключаю, что зубы твои в данный момент вежливо, но решительно стиснуты.
– Ну да, я… нервничаю немного.
– Дорогая Лагадамия. Ты – самая честная, безукоризненная, несгибаемая из женщин! Одна только мысль о божестве, которому поклоняется этот народ, вызывает у тебя отвращение. Но подожди, все еще впереди. Ты еще не знаешь, что значит ненавидеть. Вон за тем поворотом…
Почти всю свою историю Большая Гавань носила столь пышное имя совершенно незаслуженно. С незапамятных времен это был крохотный заштатный порт, от которого в разные концы острова расходились три дороги и куда со всех зеленых долин Хагии свозили шерсть долгорунных глиитов, прежде чем отправить ее в чужие страны, – впрочем, не столь уж и далекие, в пределах все того же Астригальского архипелага. Честолюбивые местные жители соорудили даже несколько «пакгаузов» для хранения шерсти – обыкновенных сараев из досок и дикого камня. Владельцы этих сооружений, эдакие деревенские богатеи, придерживали запас шерсти до худших времен, чтобы продать подороже, однако сорвать большой куш им все равно не удавалось. Но вот наша каравелла обогнула поворот, и моим глазам открылось то, во что превратило жалкие сараи и крохотный деревянный пирс на корявых сваях время.
Буйство высотных зданий и невиданное изобилие архитектурных форм поражали воображение. Строжайшая экономия пространства еще усиливала впечатление: Большая Гавань до отказа заполнила собой узкую полоску берега между стеной отвесных утесов и рекой, на которой мачты и паруса образовывали такое же столпотворение, как шпили и купола, галереи и колоннады, круглые и остроконечные башенки и башни в городе. Из-за тесноты казалось, будто все эти строения, величественные и грандиозные каждое на свой лад, толкают друг друга локтями и приподнимаются на цыпочки, чтобы их поскорее увидели. Пристань больше всего походила на мощный двухмильный крепостной вал из тесаных камней, подогнанных так плотно, что ни одного шва не разглядеть, полностью застроенный фалангами складских помещений из того же материала, внушающего уважение своей основательностью. Через Большую Гавань – названия более уместного для нее теперь было и не придумать – текла вторая река матросов, погонщиков, торговцев, чернорабочих, посредников, тяжело груженных фургонов и портовых кранов… По всей длине громадного причала, сколько хватало глаз, кипела жизнь.
Большая Гавань, вне всякого сомнения, по праву носила свое гордое имя теперь, когда для нее наступил Золотой век, век А-Рака.
Плект завидел своего посредника; тот размахивал сигнальными флагами с гербом торгового дома (хлеб в окружении гирлянды сосисок), показывая нам, куда встать. Другую каравеллу, с пустым трюмом и неглубокой осадкой, только что взяли на буксир и потянули на большую воду верткие, ощетинившиеся веслами галеры, известные здесь как докеры.
Пока мы причаливали, я живо представила себе ту, прежнюю, Большую Гавань: серые от ветра и непогоды деревянные домишки, утонувшие в зарослях сорняков. Интересно, как они встретились впервые в тот судьбоносный день около двухсот лет тому назад, прижимистые крестьяне и иноземное чудище, которое предложило им Договор, перевернувший
Теперь ясно, что выигрывал от той сделки А-Рак: долгосрочную безопасность. Хитрый старый мошенник, он с самого начала знал, как превратить сонный отсталый народец в многочисленную процветающую нацию, заранее распланировал, как его стадо будет расти из поколения в поколение. …Господа… Господа, не тревожьтесь… Я, А-Рак, путешествую среди ваших очаровательных холмов. Известно ли вам, что изнутри они испещрены богатыми жилами чистейшего золота?..
С Помпиллой мы встречались на набережной против Морского Музея, куда, убедившись, что его люди справляются с разгрузкой корабля, проводил нас Плект. Рассчитывая, что наша клиентка легко узнает нас по тележке, мы с полчаса стояли на самом людном месте возле Музея, но дама во вдовьем одеянии так и не объявилась. Двадцать дней подряд она будет встречать на этом месте приходящие с утренним приливом корабли, предупредила нас ведьма-травница, а мы прибыли за три дня до истечения срока.
– Оставь здесь своих людей, Лагадамия. Пойдем, я покажу тебе Храм, – предложил Плект.
И действительно, не мешало бы получить некоторое представление о культе, раз уж мы взялись за это поручение. Мне вовсе не улыбалось впервые оказаться в храме А-Рака с грузом, который мы подрядились доставить. Разумеется, столичное святилище далеко превосходит остальные и размерами, и роскошью, тогда как местом последнего упокоения мужа Помпиллы станет скромный сельский храм, но есть между ними кое-что общее: время от времени сам А-Рак или кто-нибудь из его многочисленных отпрысков наведывается туда, вот мне и хотелось узнать, как чувствует себя человек в присутствии бога.
Храм А-Рака в Большой Гавани стоит у самого подножия утесов, в административном и финансовом сердце города. Мы вступили на широкий бульвар, пестревший витринами магазинов, тем более роскошных, чем ближе мы подходили к храму; богатые дома процветающих купцов постепенно сменили особняки денежных воротил и украшенные пилястрами и фризами Биржи и Счетные Палаты, у дверей которых то и дело останавливались фаэтоны, ливрейные лакеи соскакивали с запяток, опускали подножки, распахивали дверцы и помогали финансистам в пышных париках сойти на землю.
Само святилище больше напоминало крепость, чем место религиозного поклонения: на мощном восьмиугольном основании покоился тяжелый купол, почти сплошной, если не считать восьмиугольных же окон затемненного стекла, прорезанных в каждой из восьми каменных граней. Вход в храм обрамляли громадные колонны; массивные, кованой меди двери стояли распахнутые. В нескольких шагах от порога Плект остановился и обнял меня на прощание.
– Ухожу обратно на Мелководье сегодня же, с полуденным отливом.
– И внутрь меня не проводишь?
Он бросил на широко распяленные двери полный отвращения взгляд.
– Я ничего не знаю об этом культе, да и знать не хочу. То, что у них называется алтарем… ну, в общем, на самом деле это яма. Вход в шахту. – Тут он нарочито передернулся. – Понимаешь, бог или любой из его многочисленных отпрысков иной раз посещает службу лично и даже может, если захочет, показаться своей пастве. Конечно, обычно ничего такого не происходит… но я никогда не вхожу внутрь, мне от одной мысли дурно делается. Так что прощай, моя милая, честная Лагадамия, благороднейшая из нунциев!