Воспитанница любви
Шрифт:
– Идем. Только нельзя к подъезду, там меня ждут.
Юнец прекрасно знал все ходы в театре и вывел Веру через хозяйственные склады, где громоздились декорации, доски, банки с красками и прочая строительная чепуха, оставшаяся от ремонта. Дома Вера свалилась на постель и тотчас уснула мертвым сном, не успев раздеться. Сашка неумело ослабил ей шнуровку, укрыл одеялом и, загасив свечу, тихо выскользнул из номера…
Вера проспала всю ночь не шелохнувшись и только в полдень насилу продрала глаза. Она долго вспоминала, что было накануне и почему она не раздета. Глаша трижды подходила к двери и тихо стучала, присылали от Антипа Игнатьевича справиться о ее здоровье, но девушка ничего не слышала. И теперь словно очнулась от многолетнего сна, но и сил заметно прибавилось, и снова закипела в ней жизнь. Вера кликнула Глашу и велела принести сытный завтрак. Она не сразу вспомнила о давешнем визите гусарского поручика, о своем согласии на ресторацию. А вспомнив, устыдилась до слез и никак не могла понять, что с ней было.
Покуда она завтракала с отменным аппетитом, Антип Игнатьевич, не дождавшись вестей от питомицы, явился к ней сам. После приветствия и отказа разделить трапезу он сообщил:
– Нынче, Вера, так и быть, отдыхаем, а завтра – снова в бой! Билеты распроданы, какие сборы! За одно представление тысячу двести рубликов получили!
Вера испугалась:
– Уже завтра? Я… я не смогу.
Она сбивчиво рассказала о своем состоянии после спектакля (о Шишкове же умолчала), о долгом сне, похожем на смерть. Антип Игнатьевич внимательно слушал ее, а после заговорил мягко, но наставительно:
– Тебе, душенька, должно научиться рассчитывать свои силы. Артист – это прежде всего ремесленник, актерство – ремесло. Коли ты будешь так расходоваться, то скоро тяжко заболеешь или сойдешь с ума. Это не жизнь, душенька, а всего лишь ее подобие, театральное действо, игра. Со временем ты научишься подражать чувствам, а не переживать их. Цель артиста – не жить на сцене, а заставить зрителя поверить, что живешь. Мы лицедеи, комедианты. Умение плакать и смеяться – это наше ремесло. Вообрази, некоторые представления мы повторяем по двадцать, тридцать раз! Коли не поменять манеру, то тебе не сыграть двадцать раз одно и то же, верно?
Юная артистка слушала внимательно и ответила кивком головы. Нет, не нравится ей это ремесло! В грезах все было иначе. Это все равно что надевать чужие маски, кривляться, повторять одно и то же сотни раз на потребу толпы. Это обман!
И все же как пленительна эта возможность жить в другие эпохи, среди героев, и самой быть великой, божественной… Антип Игнатьевич по-своему расценил ее молчание:
– Жалованья прибавлю, бенефис – изволь. На случай болезни введем подмену, пусть малышка Коко репетирует твои роли. Но зритель теперь пойдет на тебя, попомни это, душенька. Уж не выдай, не разори старика. Коли так дальше пойдет, выкуплю помещение. Теперь отдыхай, дитя мое, ну а завтра с утра – изволь на репетицию пожаловать. Будем готовить новые роли.
С этим он удалился. Однако не успела Вера отпить кофе, в номер ввалился Сашка, слегка опухший, взъерошенный, с клочками сена в волосах.
– На кого ты похож, Саша? – ахнула Вера. – Где ты спал?
– В каретном сарае, кажется, – ответствовал братец.
Он скинул шинель и, взяв из рук Веры чашку с кофе, стал жадно пить. После, отставив чашку, легкомысленно сообщил:
– Ну и наделал же вчера шуму в ресторации твой Шишков!
– Вовсе он не мой! – возмутилась Вера.
– Не мой же, – огрызнулся Сашка морщась. – Ох, мне бы рассольнику!
Вера послала горничную за рассолом, а пока взялась за кувшин:
– Подставляй руки!
Она умыла его как маленького, утерла, причесала вихры, а после с молчаливым укором смотрела, как он пьет принесенный рассол. Сашка с удовольствием подчинялся ей, рассказывал при этом о давешнем скандале в ресторации «Париж». Корнет Шишков, прождав Веру более часа, явился в приятельский кружок, уже вспрыснувший премьеру изрядным количеством шампанского, и был осмеян.
– Где же твоя нимфа, Шишков? – потешались над ним. – Браво, Шишков, холостой выстрел! Да, брат, орешек тебе не по зубам, смирись.
Разгоряченный неудачей и шампанским, корнет стал уверять, что актриса дрянь, не стоит его мизинца, и что не пройдет и двух недель, как она сдастся без боя. Он даже готов биться об заклад со всеми желающими. Тут и составилось пари на дюжину шампанского.
– Будь осторожна, Вера, гусар весьма распален, – завершил свой рассказ Сашка. – Кажется, ты наживешь себе мстительного врага, когда он проиграет пари. Он и обшикать может, и друзей подговорить, чтобы устроили скандал на спектакле. Так часто бывает, мне сказывали.
Девушка не верила своим ушам. Гусарский корнет ставит на кон ее честь, и все с воодушевлением поддерживают его. Возможно ли это? Не бредит ли Сашка после вчерашней пирушки?
– Как ты это знаешь? – запоздало удивилась злосчастная актриса.
– Мы были там же вначале, потом отправились по трактирам, далее не помню…
Вера с сожалением посмотрела на юношу:
– Грешно тебе, Саша. Остановись, что ты с собой делаешь?
Лукавый братец приласкался к ее плечу:
– Не брани меня, Вера, я и так уже наказан: голова вот-вот треснет.
– А что такое бенефис? – спросила Вера, вернувшись мыслями к насущному.
Сашка объяснил:
– Это представление пьесы в пользу актера. – И восхитился: – Неужто наш старец предложил тебе бенефис? Ты уже выбрала, что будешь играть? Возьми и меня!
Вера не успела ответить: в дверь постучалась Глаша и внесла огромный букет роз. К давешним благоухающим корзинам цветов прибавилась еще одна.
– Что это? – холодно спросила Вера у горничной.
Та покраснела и еле выговорила:
– Господин гусар велели передать-с. Они внизу, дожидаются ответа-с…
Вера обнаружила в букете записку, в которой значилось:
Божественная! Подарите несчастному один миг свидания. На коленях умоляю. Если не велите принимать, буду ждать вашего появления сколько придется. Ночь так ночь!
«Совсем спятил, – подумала Вера. – Или пари его так раззадорило?»
Сашка взял записку из ее рук и прочел.
– Надобно мне спуститься и поговорить с ним! – намерился было он.