Воспоминания американского школьника
Шрифт:
Он три раза объехал вокруг света, охотился на китов, два раза чуть не утонул во время кораблекрушения и один раз чуть не сгорел во время пожара на корабле.
Я попросил Бена еще раз показать мне свои картинки - русалку и дракона. Он охотно засучил рукава и даже расстегнул ворот фуфайки. Оказалось, что грудь у него разрисована так же густо, как и руки. Матрос Бен был настоящий ходячий альбом.
"Это он хорошо выдумал, - решил я.
– Листы с рисунками могут затеряться или упасть за борт, а картинки старого тайфунца всегда
– Мистер Бен, не согласитесь ли вы сделать и у меня на груди небольшой рисунок мне на память?
– попросил я Бена.
– Охотно, мастер Том, - сказал Бен.
– Для этого надо наколоть кожу иголкой и втереть краску. Предупреждаю вас, это немножко больно.
– Пустяки, я не боюсь.
– И мы пошли в кубрик за иголкой и красками.
Но по дороге мы встретили папу. Папа заявил, что я хорош и без рисунков, и увел меня в каюту.
– Помоги мне затянуть ремни на чемоданах, Том, - сказал папа. Через час мы подойдем к Бостону.
3
Папа читает газету. Мама вполголоса разговаривает с какой-то незнакомой дамой. Сидят точно в комнате.
И правда, вагон похож на комнату: потолок, двери, стены, окна.
Но и потолок, и двери, и стены, и окна все время дрожат. Под полом что-то стучит: тарах-тах-тах, тарах-тах-тах. Окна звенят, вагон несется, как будто его тащат сто тысяч лошадей.
Я прижался носом к стеклу и смотрю на деревья, полянки, домики.
Они убегают, точно их кто-то тянет назад, к Бостону, а на их место сейчас же выбегают новые.
Вдруг прямо под нами заблестела вода.
Колеса стучали гулко и четко. А что, если мост провалится?
Но вот и река убежала к Бостону. Из-за поворота выплыла ферма. Возле дома с красной крышей дерутся мальчишки. Наверное, побьет тот, в клетчатой куртке.
На каждой станции, как пружинный чертик из коробочки, выскакивает человечек в форменной фуражке, с зеленым флагом в руках. Он размахивает флагом, как будто хочет нас остановить. Но наш поезд только свистит и несется дальше. Он - экспресс и не обращает внимания на маленькие станции.
Но вот все чаще и чаще замелькали разные строения. Мелькнула фабричная труба, четырехугольная башня водокачки.
Поезд пошел медленнее и въехал в длинное, открытое с двух сторон деревянное здание.
Паровоз зашипел, зафыркал и остановился.
– Станция Ривермут!
– закричал кондуктор.
– Как? Уже?..
Носильщики подхватили багаж, и мы вышли на платформу.
Мама бросилась на шею к высокому господину в сером цилиндре и сером длинном сюртуке. Белый крахмальный воротничок доходил ему до ушей. Волосы были еще белей воротничка.
Это мой дедушка, капитан Нёттер. Дедушка расцеловал маму, крепко потряс руку папе, а меня обнял за плечи и сказал:
– Э, да ты совсем мужчина! Я и не ожидал, что у меня такой большой внук.
Мы вышли из дверей вокзала и уселись в старую дедушкину коляску.
– Дедушка, - спросил я, - как поживает пони?
– Прекрасно, мой друг, прекрасно, - ответил дедушка.
– Она уже целый месяц стоит в конюшне, ест овес и скучает по своему хозяину.
Коляска катилась по тихим, похожим на аллеи улицам Ривермута. Старые вязы, как солдаты, стояли двумя шеренгами по краям дороги.
Приземистые домики с палисадниками смотрели на улицу небольшими окошками. Окошки были заставлены цветами, и белые занавески надувались от ветра, как паруса. На широких лепных карнизах пастушки пасли барашков, корабли плыли по волнам, и воины размахивали копьями.
Улицы Ривермута были чисто выметены, и вместо городской пыли ветер разносил во все углы соленый запах моря. Река пересекала город и убегала к заливу.
Дедушкин Рыжий неторопливо стучал большими копытами, старая коляска покачивалась на рессорах и скрипела.
Из окон высовывались старики с трубками в зубах. Женщины в передниках подходили к изгороди палисадников и с любопытством смотрели нам вслед.
– Вот мы и дома, - вдруг сказал дедушка.
Коляска остановилась.
– --------
Тетушка Эбигэйль, дедушкина сестра, встретила нас в передней. Окон в передней не было. Посередине потолка на крючке висел фонарь с красными и зелеными стеклами. Зеленый зайчик дрожал на медном замке большого сундука в углу.
"Наверное, дедушка брал этот сундук с собой на корабль", - подумал я.
Толстая румяная служанка Китти в накрахмаленном переднике и чепце сейчас же засуетилась вокруг нас: появились жесткие от крахмала полотенца, мыльница с розовым душистым мылом, кувшин с водой, щетки и щеточки всякого рода - для платья, для волос, для ногтей, для сапог жесткие и мягкие, с ручками и без ручек.
Через полчаса, вычищенные и умытые, мы сидели в столовой за круглым столом. Тоненькие струйки пара подымались из-под крышек соусников и мисок и разносили вкусный запах. Запах щекотал в носу. Мне захотелось есть. Хорошо бы разом поднять все эти крышки и посмотреть, что там в мисках. Но у тетушки Эбигэйль был такой важный вид, что я не смел пошевелиться и смирно сидел, сложа на коленях руки.
Тетушка командовала, будто это она была в молодости капитаном, а вовсе не дедушка.
– Фред, налейте себе еще вина.
– Люси, вы ничего не едите.
– Китти, положите Тому крылышко цыпленка. Не это! побольше.
– Ах, Дэниэль, сколько раз я должна напоминать, что уксус вам вреден?
Сама тетушка ела очень деликатно. Она держала вилку и нож, далеко отставляя мизинцы. Мизинцы, как и вся тетушка, были сухие и колючие. На тетушке было серое с высоким воротником платье, твердое и шуршащее. Белоснежный чепец топорщился над седыми букольками (в доме Нёттер любили крахмал). На щеке мисс Эбигэйль сидела большая бородавка с тремя волосками. Волоски тоже торчали как накрахмаленные.