Воспоминания дипломата
Шрифт:
В мое время в Швейцарии жили одновременно и греческие монархисты, сторонники короля Константина, и венизелисты, сторонники антантофила Венизелоса, и между ними происходил ряд недоразумений. Это вызывалось главным образом союзной политикой в нейтральных странах. Мне пришлось слышать от афинских знакомых весьма резкие отзывы об этой кухне. Однажды мне кто-то передал не лишенное остроумия сравнение, ходившее в афинских гостиных: "Если бы Германия победила, то она обратила бы Европу в образцовую тюрьму, но если война закончится победой союзников, то Европа, несомненно, станет "домом умалишенных"". Сумасшедшими назывались в Греции и сами союзники. "Les fous allies" означает по-французски одновременно как "помешанные союзники", так и "буйно-помешанные".
С королем Константином XI, названным так в память византийского императора Константина X Палеолога, убитого в 1455 г. в сражении с турками у стен Византии, взявшими штурмом этот город, я встретился при следующих обстоятельствах.
При переездах по Швейцарии мы с дочерью попали как-то в Фицнау на фирвальдштедтском озере. В то время как мы пили чай
На фоне серого Фирвальдштедского озера выделялась голова одетого в серый же пиджак изгнанного короля, которого я так часто видел на всякого рода приемах и парадах в Афинах под вечно голубым небом Греции. Не могу не отметить, что подобная встреча показалась мне не лишенной интереса. Она подчеркивала роль Швейцарии как приюта для обломков уходившего в историю монархического строя. Правда, король Константин вскоре вернулся, хотя и ненадолго, в Грецию.
Его восстановившаяся популярность была вызвана главным образом ненавистью населения к союзникам, проделывавшим с Грецией в разгар войны невероятные эксперименты, кончившиеся тем, что страна была искусственно разделена на две части с двумя столицами - Афинами и Салониками. Во второй раз Константин процарствовал недолго и был окончательно свергнут после неудачной войны с Турцией из-за Константинополя, к захвату которою также неудачно стремился и его русский двоюродный брат Николай II. В числе лиц, состоявших при бывшем короле, я встретил и старого знакомого по Афинам молодого Теотокиса, сына известного государственного деятеля, являвшегося во время моего пребывания в Греции премьер-министром. Молодой Теотокис, прозванный в афинском обществе "орленком", был военным министром во время похода греческой армии на Константинополь и после поражения, а затем при свержении монархического строя был одним из первых расстрелян новым правительством.
Встреча с греческой королевской семьей вызвала у меня ряд других воспоминаний, относящихся ко времени пребывания в Афинах. Мне вспомнились крайне ненормальные отношения между Россией и Грецией - результат феодального, вернее, помещичьего взгляда семьи Романовых на своих балканских "бедных родственников". Дипломатическому представительству было крайне трудно проводить русскую политику из-за постоянного вмешательства Романовых. Как ни странно это звучит, но и греческие "августейшие родственники" пытались вторгаться в русские дела. Для них это было облегчено тем, что петербургские родственники сплошь и рядом пасовали перед ними. Политические и семейно-династические интересы и в Афинах, и в Копенгагене или Цетине, а порой и в Бухаресте так переплетались между собой, что для лиц, не посвященных в домашние счеты, неизвестно было, где начинаются и где кончаются интересы России. Мои три последовательно сменившие друг друга начальники - посланники Ону, Щербачев и барон Розен - немало от этого страдали. Умный Ону, предвидевший по всем признакам неизбежное падение монархии и близко знавший по обстоятельствам своей службы царскую и королевскую семьи, говорил в тесном кругу миссии: "Ничего не может быть хорошего для России до тех пор, пока ею управляют люди, мнящие себя полубогами". Злосчастного Николая II Ону знал по поездке с ним в бытность его наследником на Дальний Восток в обществе греческого королевича Георгия. Последний держал себя непозволительно всю дорогу и сумел подчинить безвольного Николая. Через четыре года после вступления на престол Николай II, не считаясь со всей политической обстановкой на Ближнем Востоке и поражением, нанесенным Греции Турцией в 1907 г., сделал Георгия верховным комиссаром на Крите. В Швейцарии я встретил греческую королевскую семью уже в другом положении. Она находилась в изгнании как жертва союзного империализма, а Петроград, конечно, не являлся больше для нее покровителем.
В числе других невольных туристов мы встретили в Цюрихе испанского инфанта Альфонса Бурбонского и его жену инфанту Беатрису, младшую сестру королевы румынской Марии и бывшей великой княгини Виктории Федоровны. Инфанты жили в Цюрихе в довольно стесненных материальных условиях. Принцесса встретила меня в стареньком платье, она была занята перетапливанием масла, которого, кстати сказать, в Швейцарии во время войны было очень мало (масло приходилось продавать союзным и центральным державам в обмен на уголь, которого, как известно, в Швейцарии нет. Ввиду этого швейцарцы после войны занялись электрификацией по возможности всех своих железных дорог). Принц Альфонс, способный молодой человек и прекрасный летчик, слушал в это время лекции в Цюрихском университете, а перед тем он был слушателем в Оксфордском университете. Он много рассказывал о том, что в Англии сильно разрослось рабочее брожение и, как он ожидал, Англию должна постичь такая же социальная революция, как и Россию.
Время от времени я наезжал хлопотать о визе в Берн, но дело с ее получением сильно затянулось.
В середине мая 1918 г. в Берн прибыло одно из первых советских полпредств за границей. С тех пор вопрос о моей германской визе стал двигаться гораздо быстрее. Нельзя не упомянуть, что получение полпредством дома бывшей царской миссии в Берне на Юнгфрауштрассе сопровождалось враждебными выступлениями чинов бывшей российской миссии против сотрудников советского полпредства. Первые, несмотря на распоряжение швейцарских властей, не желали добровольно уступать помещение миссии советскому представительству. Эта продолжавшая как бы загробное существование миссия руководилась из Парижа "советом послов" и поддерживала сношения с весьма ограниченным кругом русских в Швейцарии; значительная же часть их вовсе не признавала ни миссии бывшего временного правительства в Берне, ни его консульства в Женеве. Вновь назначенный "посланником" в Швейцарию бывший член Государственной думы Ефремов поступил осторожнее Стаховича и появился в Швейцарии лишь на самое короткое время, не предприняв настойчивых шагов к "закреплению" представительства бывшего временного правительства в Берне. Но парижский "совет русских послов" имел своим представителем в Швейцарии молодого секретаря бывшей миссии Ону, который пытался изображать из себя "русского представителя". Подобные представительства из Парижа организовывались на некоторое время во многих европейских городах, получая определенное содержание из французской казны или из сумм бывшего царского правительства, присвоенных послом Бахметевым в Вашингтоне. Нечего и говорить, что они оказались в роли агентов союзного главного командования.
Берн 1918 г. был еще полон воспоминаний о В.И. Ленине, который оттуда начал свой путь, когда возвращался в Россию. Мне как-то показали кафе, которое посещал Ленин, чтобы встречаться со своими друзьями. Среди швейцарцев было некоторое количество друзей, преданных русской революции.
Интересно, что Швейцарии во время мировой войны удавалось сохранять равновесие и выходить с честью порой из весьма трудных условий, в которые ее ставили воюющие коалиции. Швейцарцам удалось сохранить нейтралитет. Этого, однако, нельзя сказать о кантональных властях романской части Швейцарии. Вследствие близкого соседства с Францией они часто во время войны становились на ультрапатриотическую французскую точку зрения, а весьма распространенная газета "Journal de Geneve", выходящая в Женеве, порой оказывалась более нетерпимой ко всему неприятному для Франции, чем органы французской печати. Но отношение иностранного ведомства бернского правительства ко всем находившимся в пределах Швейцарии иностранцам оставалось обычно корректным. Во главе Министерства иностранных дел стоял весьма разумный дипломат Паравичини. Я встречал его еще до войны, когда он был секретарем швейцарской миссии в Петербурге.
В Швейцарии с самого начала войны стал работать "Международный комитет Красного Креста". Он взял на себя пересылку корреспонденции и посылок, адресованных военнопленным в разных странах. На третий месяц войны он организовал в Женеве обширную канцелярию для ведения этого дела; в ней работали до 2 тысяч добровольных сотрудников. Что касается упомянутого выше интернирования военнопленных в 1918 г. в Швейцарии, то последняя на этом выигрывала. Из-за войны приток туристов до крайности сократился, а за содержание своих военнопленных платили Швейцарии обе воюющие стороны. В частности, нельзя не отметить, что французские "пуалю" ("poilus" - буквально "мохнатые" - так были прозваны французские солдаты самими же французами; это слово означало почему-то "храбрец") появлялись на берегах Женевского озера большими группами, держали себя не только свободно, но и вызывающе и выражались в достаточной мере нецензурно.
Мое пребывание в Швейцарии затягивалось. Дело в том, что и в Германии, как и во Франции, вопросы, касающиеся выдачи виз, на третий год войны перешли исключительно в руки военного командования. Это явилось для меня препятствием, несмотря на то что вопрос о моем въезде в Германию был энергично поддержан испанским послом в Берлине Поло де Барнабе, а к тому же я снесся непосредственно с министром иностранных дел Гинце, моим старым знакомым по Петербургу, где он был германским морским атташе в 1908 г. Меня долго кормили любезными обещаниями. По-видимому, надо было обратиться к военным властям, а этого я делать не хотел. Заступничество же дипломатов только портило дело. Перестав верить в возможность быстро получить визу от немцев, я обратился к австро-венгерскому министру иностранных дел графу Буриану. Он долгие годы был посланником в Афинах. Буриан ответил мне через посланника в Швейцарии барона Музулина, тоже моего старого знакомого. Оказалось, что австрийцы ничего не могли сделать ввиду того, что я предварительно обратился к немцам. Как бы извиняясь за неоказанное содействие, Музулин пригласил меня с дочкой завтракать. Кстати об этом австро-венгерском дипломате. Это был единственный хорват на австро-венгерской дипломатической службе. Он был известен как хороший французский редактор, и именно ему пришлось редактировать по-французски австрийский ультиматум Сербии в 1914 г., который положил начало мировой войне. В связи с этим интересно отметить, что австро-венгерская дипломатическая служба была тщательно подобрана из представителей всех входящих в двуединую монархию национальностей, но между дипломатами преобладали национальности, так сказать, привилегированные, в особенности австрийская и венгерская; встречались также и представители польской и отчасти чешской аристократии. Что же касается русинов, то за всю мою службу я встретил лишь двух вице-консулов этой национальности.
Как бы то ни было, приходилось мириться с затянувшимся пребыванием в Швейцарии. Я тяготился отсутствием работы, а главное, тяжело было чувствовать, что ограничена свобода и нельзя покинуть эту небольшую, хотя и живописную, страну, в которую я никогда раньше не заезжал, так как моя дипломатическая служба не оставляла времени для туризма в Швейцарии. Отпуска же я проводил в России, куда меня вызывали дела, а позже семейные обстоятельства, так как дети поступили в учебные заведения.
Располагая свободным временем, я стал работать в последние месяцы в Швейцарии по делам оказания помощи неимущим русским. Надо сказать, что советская миссия сразу пошла навстречу делу поддержки многих бедствующих в