Воспоминания и размышления (Том 1)

Жуков Георгий Константинович

В том году нас постигла и другая беда: от ветхости обвалилась крыша дома.

– Надо уходить отсюда, - сказал отец, - а то нас всех придавит. Пока тепло, будем жить в сарае, а потом видно будет. Может, кто-нибудь пустит в баню или ригу.

Я помню слезы матери, когда она говорила нам:

– Ну что ж, делать нечего, таскайте, ребята, все барахло из дома в сарай.

Отец смастерил маленькую печь для готовки, и мы обосновались в сарае как могли.

На "новоселье" к отцу пришли его приятели и начали шутить:

– Что, Костюха, говорят,

ты с домовым не поладил, выжил он тебя?

– Как не поладил?
– сказал отец.
– Если бы не поладил, он нас наверняка придавил бы.

– Ну что ты думаешь делать?
– спросил Назарыч, сосед и приятель отца.

– Ума не приложу...

– А чего думать, - вмешалась мать, - надо корову брать за рога и вести на базар. Продадим ее и сруб купим. Не успеешь оглянуться, как пройдет лето, а зимой какая же стройка...

– Верно говорит Устинья, - загалдели мужики.

– Верно-то верно, но одной коровы не хватит, - сказал отец, - а у нас, кроме нее, только лошадь старая.

На это никто не отозвался, но всем было ясно, что самое тяжелое для нас еще впереди.

Через некоторое время отцу удалось где-то по сходной цене, да еще в рассрочку, купить небольшой сруб. Соседи помогли нам перевезти его, и к ноябрю дом был построен. Крышу покрыли соломой.

– Ничего, поживем и в этом, а когда разбогатеем, построим лучше, - сказала мать.

С наружной стороны дом выглядел хуже других: крыльцо было сбито из старых досок, окна застеклены осколками. Но мы все были очень рады, что к зиме будем иметь свой теплый угол, а что касается тесноты, то, как говорится, в тесноте, да не в обиде.

С осени 1902 года мне пошел седьмой год. Рано наступившая зима для нашей семьи оказалась очень тяжелой. Год выдался неурожайный, и своего зерна хватило только до середины декабря. Заработки отца и матери уходили на хлеб, соль и уплату долгов. Спасибо соседям, они иногда нас выручали то щами, то кашей. Такая взаимопомощь в деревнях была не исключением, а скорее традицией дружбы и солидарности русских людей, живших в тяжелой нужде.

С наступлением весны дела немного наладились, так как на редкость хорошо ловилась рыба в реках Огубляйке и Протве. Огублянка - небольшая речка, мелководная и сильно заросшая тиной. Выше деревни Костинки, ближе к селу Болотскому, где речка брала свое начало из мелких ручейков, места были очень глубокие, там и водилась крупная рыба. В Огублянке, особенно в районе нашей деревни и соседней деревни Огуби, было много плотвы, окуня и линя, которого мы ловили главным образом корзинами. Случались очень удачные дни, и я делился рыбой с соседями за их щи и кашу.

Нам, ребятам, особенно нравилось ходить ловить рыбу на Протву, в район Михалевых гор. Дорога туда шла через густую липовую рощу и чудесные березовые перелески, где было немало земляники и полевой клубники, а в конце лета много грибов. В этой роще мужики со всех ближайших деревень драли лыко для лаптей, которые у нас называли "выходные туфли в клетку".

Сейчас рощи и перелесков нет - их вырубили немецкие

оккупанты, а после Отечественной войны колхоз распахал землю под посевы.

Однажды летом отец сказал:

– Ну, Егор, ты уже большой - скоро семь, пора тебе браться за дело. Я в твои годы работал не меньше взрослого. Возьми грабли, завтра поедем на сенокос, будешь с Машей растрясать сено, сушить его и сгребать в копны.

Мне нравился сенокос, на который меня часто брали с собой старшие. Но теперь я ехал туда с сознанием, что отправляюсь не забавляться, как это бывало раньше. Я гордился, что теперь сам участвую в труде и становлюсь полезным семье. На других подводах видел своих товарищей-одногодков, также с граблями в руках.

Работал я с большим старанием, и мне было приятно слышать похвалу старших. Но, кажется, перестарался: на ладонях быстро появились мозоли. Мне было стыдно в этом признаться, и я терпел до последней возможности. Наконец мозоли прорвались, и я уже не мог больше грести.

– Ничего, пройдет!
– сказал отец.

Лоскутом он перевязал мне ладони. Несколько дней я не мог работать граблями и только помогал сестре носить и складывать сено в копны. Ребята надо мной посмеивались. Но через несколько дней я вновь вошел в строй и работал не хуже их.

Когда подошла пора уборки хлебов, мать сказала:

– Пора, сынок, учиться жать. Я тебе купила в городе новенький серп. Завтра утром пойдем жать рожь.

Жатва пошла неплохо, но скоро меня опять постигла неудача. Желая блеснуть своими успехами, я поторопился, резанул серпом по мизинцу левой руки. Мать сильно перепугалась, я тоже. Соседка, тетка Прасковья, которая оказалась рядом, приложила к пальцу лист подорожника и крепко перевязала его тряпицей.

Сколько лет с тех пор прошло, а рубец на левом мизинце сохранился и напоминает мне о первых неудачах на сельскохозяйственном фронте...

Быстро прошло трудовое лето. Я уже приобрел навык в полевых работах и окреп физически.

Близилась осень 1903 года, и для меня наступала ответственная пора. Ребята - мои одногодки - готовились идти в школу. Готовился и я. По букварю сестры старался выучить печатные буквы. Из нашей деревни этой осенью должны были пойти в школу еще пять ребят, в их числе мой закадычный друг Лешка Колотырный. "Колотырный" - это было его прозвище, а настоящая фамилия - Жуков. Жуковых в нашей деревне было пять дворов. Однофамильцев различали по именам матерей. Нас звали Устиньины, других - Авдотьины, третьих - Татьянины и т. д.

Учиться нам предстояло в церковно-приходской школе, которая была в деревне Величково, в полутора километрах от нас. Там учились ребята из четырех окрестных деревень - Лыково, Величково, Стрелковки и Огуби.

Некоторым ребятам родители купили ранцы, и они хвастались ими. Мне и Лешке вместо ранцев сшили из холстины сумки. Я сказал матери, что сумку носят нищие и с ней ходить в школу не буду.

– Когда мы с отцом заработаем деньги, обязательно купим тебе ранец, а пока ходи с сумкой.