Шрифт:
Валентина Рыжкова
Воспоминания о детстве
…Бедной моей маме в праздничные дни всегда дарят платья и никогда не дарят игрушек. Они ей больше не нужны. Мне иногда кажется, что у взрослых нет никаких радостей в жизни. Когда я буду взрослой, я тоже не буду радоваться игрушкам, и мне не захочется ни роликов, ни волчков, ни обручей, ни кукол и вообще ничего. Как же я тогда буду жить, если ничего меня не будет радовать? Иногда мне хочется плакать из-за того, что я стану взрослой, а иногда мне хочется как можно скорее вырасти. Но когда я подумаю, что тогда я буду получать на Рождество одни только полезные подарки, вроде платьев, носовых платков и туалетного
Ирмгард Койн
«Девочка, с которой детям не разрешали водиться»
Когда мы с моим младшим братом Ромкой были еще совсем маленькими, вся наша семья – папа, мама, Катька, я, Ромка и попугай Чирикнутый – жила в самом центре города на пятой улице от метро, которого тогда еще не было, в высоком старом доме и на самом последнем этаже под чердаком. С одной стороны нашего дома были Литературный квартал и сквер, а за сквером кинотеатр “Искорка”. С другой стороны простиралась большая длинная улица с трамваями и двусторонним движением. По ней целыми днями слева направо и справа налево ездили автомобили. Мама никогда не разрешала нам с Ромкой переходить на другую сторону без нее, потому что на той стороне было кафе с мороженым.
Я уже говорила, что жили мы на самом последнем этаже, лифты часто ломались между четвертым и пятым, особенно по пятницам в половине седьмого, поэтому гости у нас бывали не часто. А если приходили, то тогда у нас устраивался настоящий праздник. Мы все пили чай за большим круглым столом в гостиной под хрустальной люстрой. Всегда были торт, печенье в шоколаде, вафли и “Кухотные” конфеты – хрустящие и с пальмами на обертке. Это их Ромка так называл: “Кухотные”.
Взрослые всегда говорили о серьезных вещах. Катька внимательно слушала и запоминала. А мы с Ромкой ели конфеты. Взрослые редко приводили с собой детей, потому что они были не наши с Ромкой гости, но зато приносили нам подарки. Катьке тоже приносили, но полезные, а нам с Ромкой игрушки или шоколадки. Шоколадки, к сожалению, чаще.
Наша квартира была большая и старинная, сделанная специально для чиновников. А наш папа был чиновником. В квартире было много комнат и маленькая кухня с кухаркой. Папа любил вкусно поесть, но часто жаловался, что кухарка нам дорого обходится, поэтому по выходным он отпускал кухарку, и мы всей семьей отправлялись ужинать в ресторан через две улицы. Он назывался очень красиво: “Изабелла”. Там давали киевские котлеты и воблу, маринованную под соусом. Еще там был француз во фраке и с бабочкой на шее, он играл на черном рояле веселую музыку. А за соседним столом всегда сидел толстый дядя, совершенно лысый, он сидел один и очень много ел. Ромка его жалел за то, что у него не растут волосы, поэтому однажды предложил ему специальное лекарство, которое сам изобрел из шампуня и мыла.
А поздно вечером мы возвращались домой на трамвае и всегда ехали на втором этаже, потому что он без крыши. Трамвай стучал и подпрыгивал. Ромка тоже подпрыгивал у папы на коленях. Дул ночной ветерок. Когда мама не видела, я свешивалась вниз с перил так, чтобы мои рыжие волосы развевались, как флаг. А в ясную погоду на небе всегда были видны звезды и месяц. Луны по выходным не было.
В нашей большой квартире у каждого была своя комната. У нас с Ромкой детская. У Катьки комната, потому что она ходила в женскую гимназию, специальную гимназию для таких, как Катька. У папы с мамой тоже комната, у папы еще был большой кабинет, он там работал по вечерам, поэтому нас с Ромкой рано отправляли спать, чтобы мы не мешали. В этом кабинете было много книг, печатная машинка и даже камин. Папа любил сидеть у камина и курить трубку. Еще у нас в квартире были гостиная и маленькая прихожая, ну про кухню с кухаркой я уже говорила.
Наш папа работал в конторе, где мало платили. Зато к лету папа получал повышение, и мы ездили к морю. Маме тоже иногда приходилось работать. Она учила француза Луи, что жил прямо под нами, болтать по-русски, а то он даже не умел играть в прыгалки и не знал, как позвать извозчика. Он приехал из Ниццы и все время болел.
Еще мама сидела со старушонкой, очень богатой и вредной. Эту старушонку всегда вывозили на прогулку в кресле на колесах, а во рту у нее не было ни одного зуба, и она боялась сквозняков и мышей. А жила в соседнем доме. Один раз мы с Ромкой были у нее в гостях, но старушонка терпеть не могла детей. Своих у нее было когда-то шесть штук, и она всех их сжила со свету. Ее дом весь в хрустале и свечах. Такая глупая: даже не знала, что уже изобрели электричество. Ромка преподнес ей в подарок живого мышонка, она взвизгнула и натравила на него своего рыжего толстого кота Петрушу. Злющая старушонка.
Мама плела кружева и вышивала бисером, а потом вязала нам теплые носки на зиму. У нее было много работы, поэтому иногда она просила соседку Паулину Ричардовну посидеть с нами. Соседка целыми днями сидела у нас; она пила кофе на кухне с кухаркой, болтала с мамой о погоде и ценах на лекарства, спала в кресле-качалке, осторожно покачиваясь. Ее монотонное сопение долго бродило по гостиной, даже тюлевые занавески на окнах колыхались. Нас с Ромкой Паулина Ричардовна кормила земляничным вареньем.
Нам с Ромкой было хорошо, потому что мы были еще маленькими. Мне не надо было вставать в половине седьмого каждое утро, как Катьке, и тащиться в женскую гимназию. Ромке тоже не надо было вставать так рано, как папе, и идти в контору. Ромка был к тому же младше меня на два с половиной года, он не дотягивался до нашего обеденного стола, поэтому ему на стул клали диванные подушки. Мы с ним вместе не дотягивались до дверного звонка, и до кнопки лифта, и до всех выключателей. А Ромка – еще и до подоконников. Ему вообще часто приходилось куда-нибудь спешно взбираться, чтобы не пропустить что-нибудь интересное. Забавно было за ним наблюдать, когда он карабкался на стул, на кресло или на собственную кровать. Ромка при этом всегда пыхтел, как паровоз.
У нас с Ромкой было счастливое и беззаботное детство, только игрушек было мало, и все старые. Их все Катька поломала еще до нас. До сих пор не могу поверить, что Катька могла быть такой же маленькой, как мы. Ведь она даже не умела играть.
У Ромки хранилась под кроватью коробка с оловянными солдатиками. Все они уже давно пострадали в многочисленных кровавых сражениях: у кого не было руки, у кого ноги, у кого головы. Лошади растеряли всех своих кавалеристов, пушки разваливались. В последнем бою Ромка так измаялся со своей никудышной армией, что лег спать и забыл пушки на подоконнике. Все следующее утро они простояли под палящими лучами солнца, не выдержали жары и почти совсем расплавились. Но, несмотря на все это, Генерал Наполеон Ромка снова и снова посылал свою армию в бой, не щадя солдат, коленки, локти, Паулину Ричардовну, которая никак не могла привыкнуть к Ромкиным неожиданным: “Ба-бах!”, раздающимся изо всех углов.
Гремел сервант, солдаты еле-еле тащились в бой под сердитое оханье соседки. Сражение начиналось в детской и передвигалось по квартире: из гостиной в прихожую, затем на кухню, опять в гостиную, в спальню, в Катькину комнату, опять в детскую и так далее. Ромка орал: “Вперед!” Солдаты шли и падали: где поодиночке, а где и целым батальоном. Вот один лежит под кроватью – погиб безвестно. Еще двое у комода в гостиной, пять под столом. Самая жаркая битва была, несомненно, в Катькиной комнате, тут их много попадало, пришлось спешно отступать. Катька открыла такой яростный огонь, что чуть было не погиб Генерал, храбро прикрывая свою армию. Выбрались оттуда только жалкие остатки. Чирикнутый орал “Марсельезу” и раскачивался из стороны в сторону, наблюдая за приближающейся армией, стрекотала швейная машинка, папа кричал из кабинета, чтобы ему не мешали работать, на кухне кухарка нещадно гремела посудой, вздыхала соседка, Катька жаловалась, а армия шла дальше. Ее остатки Ромка, как истинный Наполеон, бросил в прихожей, потому что мама позвала ужинать. Потом кухарка чуть не упала, наступив на солдат. Она облила их горячим супом.