Воспоминания о русской службе
Шрифт:
И вот, когда генерал-губернатор велел отпереть камеру одной из арестанток, произошел инцидент, возмутивший старого господина до глубины души. {15} Вместо того чтобы встретить его стоя, прилично одетой, узница разделась донага и стояла на четвереньках посреди камеры спиной к двери. И сия картина открылась не только барону Корфу, но и всей его свите. Посмотреть на это сквозь пальцы барон Корф не мог, хотя без свидетелей поступил бы, вероятно, именно так. Столь явное неуважение к представителю императора не могло остаться безнаказанным, хотя барон Корф прекрасно понимал, до какой степени долгие годы систематических придирок, издевательств и смертной тоски расшатали нервы несчастной женщины. Он приказал запереть камеру и особо распорядился, чтобы жандармерия никаких наказаний не назначала: пусть заключенная пока побудет в камере одна, допустить к ней позволено лишь посланцев самого барона Корфа, каковые заберут арестантку из тюрьмы. Затем генерал-губернатор вызвал к себе тюремного врача, и тот доложил о состоянии здоровья заключенной, после чего
Ночью к врачу пришли казаки во главе со стариком вахмистром, сопровождавшим барона Корфа во всех поездках, и предъявили ему приказ надеть на провинившуюся узницу смирительную рубашку и передать им, не привлекая жандармов. Жандармам только выдали расписку о передаче арестантки, не сообщая, каковы намерения генерал-губернатора относительно «№ 6», как ее именовали отныне. Это исчезновение должно было послужить хорошим уроком и арестантам, и жандармам.
Старик вахмистр бережно, как больную, доставил № 6 вверх по Шилке до Сретенска, а оттуда в закрытой карете — чтобы узница не могла ни с кем вступить в контакт — в тюрьму Верхнеудинска (примерно за 700 км). В ту пору это была самая новая и самая лучшая во всем Забайкалье тюрьма, выстроенная из массивного камня.
Начальником ее был офицер гвардейского полка, которым командовал барон Корф, — человек, пользовавшийся полным доверием барона, тактичный и всегда в точности исполнявший инструкции. А инструкции он получил следующие: поместить № 6 в самой отдаленной части тюрьмы, в пустующей хорошей квартире тюремного надзирателя, а не в камере; обращаться с № 6 как с больной и по возможности обеспечить ей все удобства; разрешить чтение без цензуры и, если попросит, предоставить музыкальный инструмент; выводить на прогулки в личном саду начальника, а, кроме того, обеспечить полноценное усиленное питание. Строжайшим образом необходимо соблюдать только одно условие: № 6 не должна ни вступать в разговоры, ни вообще контактировать ни с кем, кроме начальника тюрьмы.
Между тем исчезновение № 6 из Кары вызвало среди арестантов огромный переполох, поползли жуткие, нелепейшие слухи: мол, жандармы из мести замучили несчастную и утопили. Иные даже твердили, будто ее в смирительной рубашке живьем закопали в отвалах на прииске. По причине неизвестности беспокойство в и без того нервозном арестантском обществе, понятно, быстро дошло до предела, тем более что жандармы даже не пытались успокоить арестантов, а лишь нагнетали тревогу.
Через несколько дней другая арестантка потребовала отвести ее в контору {16} жандармского полковника Ма-кова. Якобы намереваясь передать прошение о помиловании, она подошла к нему и дважды ударила по лицу, выкрикивая: «Это от нас всех — за номер шесть!» Полковник, которому недоставало ума и рассудительности барона Корфа, расценил ее пощечины не как поступок невменяемой, а как грубое оскорбление и позор, ведь он и так уже чувствовал себя опозоренным, по причине эксцентричного поступка своей подопечной № 6, и вполне обоснованно. Он мог бы пристрелить дерзкую арестантку на месте или через суд послать ее на виселицу. Но не сделал ни того, ни другого, а прямо там, в конторе, приказал четырем жандармам дать ей тридцать розог. Полковник превысил свои полномочия — в результате семь женщин и, если не ошибаюсь, столько же мужчин в знак протеста отравились мышьяком, который украдкой пронесла в тюрьму прислуга из арестантов-уголовников. Все мужчины остались в живых, потому что послушно приняли противоядие, а вот из женщин уцелели только две. Пять отказались от противоядия и скончались, в том числе и посягнувшая на персону полковника.
Тайна, окружавшая № 6, так и осталась тайной; я был одним из немногих, кто слышал от барона Корфа эту историю. Через два года после вышеописанных событий барон Корф рассказал мне, что только что получил прошение начальника верхнеудинской тюрьмы, и дал мне его прочитать. В прошении начальник описывал, как его узница, поначалу весьма буйная и душевнобольная, постепенно приноровилась к предписанному режиму, вновь обрела душевное равновесие и теперь очень раскаивается в своем непристойном тогдашнем поведении, да и от своих прежних политических взглядов отказалась. В ходе постоянного общения он обнаружил в ней благородство натуры, и эта женщина внушает ему полное доверие и любовь. Он убежден, что она станет ему прекрасной женой, если барон Корф сочтет возможным поддержать прилагаемое ходатайство на высочайшее имя. Если Его Величество благоволит одобрить сие ходатайство, он просит разрешения вступить в брак с означенной подопечной. В таком случае он оставит свой пост начальника тюрьмы, ибо понимает, что связь с узницей вверенной ему тюрьмы, с бывшей террористкой, несовместима с его нынешней должностью.
Арестантка была помилована при заступничестве барона Корфа, который предоставил бывшему офицеру должность полицмейстера в одном из городов Уссурийской области, — и бывший начальник тюрьмы и бывшая № 6 стали счастливою четой. {17}
МОЕ ДОМАШНЕЕ ХОЗЯЙСТВО
Рассчитывая пробыть в Каре лишь несколько месяцев, пока на место Потулова не назначат нового постоянного управляющего Нерчинским каторжным районом, я устроился в большом доме, предназначенном для главного управляющего, как бы временно, ожидая, что барон Корф на обратном пути в Хабаровск — а возвращаться он должен был осенью — захватит меня с собой. Одноэтажный деревянный дом стоял на высоком фундаменте, по фасаду располагалась веранда,
Знакомство с ним я свел следующим образом. Через несколько дней после того, как я прибыл в Кару, ко мне пришла молодая пригожая крестьянка и в слезах бросилась мне в ноги, умоляя позволить ей съехаться с мужем, находящимся в тюрьме. Когда я расспросил об этом человеке и велел принести мне его досье, выяснилось, что он осужден за отцеубийство и доставлен в Кару два года назад. Уроженец Литвы, Вацлав служил солдатом в гвардейском Семеновском полку; по окончании срочной службы он остался в полку, был произведен в фельдфебели и в Петербурге женился. Отец Вацлава, богатый вдовый крестьянин, упросил сына прислать невестку к нему: пусть, мол, хозяйничает в усадьбе, которую он полностью передаст сыну, как только тот оставит армейскую службу. Вскоре, после того как жена переехала к старику, Вацлав затосковал по ней, уволился из полка и неожиданно вернулся на родину. Едва он вошел, жена бросилась ему на шею и рассказала, что старик пытался силой овладеть ею, что каждый день ей приходится обороняться от него и в отчаянии она не раз уже думала убежать, куда глаза глядят. Услышав это, Вацлав голову потерял от ярости и убил отца. Убийство он совершил в аффекте, поэтому его приговорили к шести, а не к двадцати годам каторжных работ, которые обычно давали за отцеубийство. Он отправился на каторгу, а жена осталась в усадьбе, но скоро ей стало совершенно невмоготу жить в разлуке с мужем, она продала усадьбу, выхлопотала разрешение последовать за Вацлавом и поехала в Кару. К великому своему разочарованию, здесь она узнала, что муж ее еще в тюрьме, а не в вольной команде, и только по воскресным и праздничным дням им дозволят встречаться на час-другой, в присутствии конвоиров. Я велел привести этого арестанта ко мне, и он произвел на меня очень хорошее впечатление — красивый высокий блондин с энергичными чертами лица и военной выправкой. О приезде жены Вацлав еще не знал, поэтому первое их свидание состоялось у меня на глазах. Радость обоих была искренна и трогательна. Забыв обо всем, они упали друг другу в объятия, целовались и плакали так, что прямо сердце разрывалось. И вот тут я сообразил, что, не нарушая инструкций, могу оставить их вместе: достаточно выписать Вацлава из тюрьмы в качестве моего привратника и занести его в список моей личной прислуги. Жена его стала моею прачкой. Когда через год я уезжал из Кары, Вацлав с женой были среди тех, кого я рекомендовал генерал-губернатору для его большого хозяйства в Хабаровске как людей совершенно надежных. Так Вацлав попал в Хабаровск и сделался привратником в канцелярии генерал-губернатора.
Трагическая история Вацлава не была исключением. В ту пору несоразмерно высокий процент арестантов принадлежал к категории отцеубийц — примечательное явление, объяснимое только положением отца в семье. Отец был патриархом и властвовал всей родней, жившей в усадьбе. Во многих российских губерниях молодые мужчины уезжали на заработки в дальние концы империи, оставляя своих жен и детей под опекой отца. А в иных местах существовал и такой обычай: в отсутствие сына отец, помимо всего прочего, исполнял и его супружеские обязанности. Если в подобных обстоятельствах рождались дети, они считались законными детьми сына.
Александра, кругленькая, аппетитная и очень приветливая женщина лет сорока с небольшим, была по профессии поварихой; ее тоже погубила и привела в Кару любовь. Она служила кухаркой в доме богатого владельца рудника на Урале (в Екатеринбурге), а прежде выучилась в Москве на искусную кухмистершу, особенно по части пирогов с начинкою и паштетов. Молодой красавец штейгер {18} , который состоял на службе у того же хозяина и жил у него в доме, воспылал к ней столь горячей любовью, что обещал жениться; Александра поддалась его чарам, но очень скоро убедилась, что он обманывает ее с другой. Она впала в отчаяние и, будучи сама не своя, отравила его пирогом. Поскольку же стряпала Александра изумительно, а по части пирогов и паштетов ей вообще не было равных, я и ее рекомендовал моему начальнику. Позднее барон Корф выразил мне благодарность за эту рекомендацию: мол, пироги и паштеты у Александры и впрямь сущее объедение, он бы нипочем не устоял и, даже зная наверняка, что они отравлены, все равно бы ел.
Церетели был родом из Армении, чернявый, малорослый, с хитрой физиономией и очень быстрыми, порывистыми движениями; ко мне он перешел от жандармского начальника, полковника Ма-кова. В Каре Ма-кову подчинялись политические тюрьмы, поэтому он был моим коллегой. Деловые отношения связывали нас лишь в том смысле, что он имел право затребовать из числа уголовных арестантов прислугу для себя и своих тюрем. В те годы использовать политических на каких-либо работах как внутри, так и за пределами их тюрьмы запрещалось; к ним обращались на «вы», лучше кормили, жили они в более приличных условиях, имели библиотеку, но им не разрешалось выходить за тюремную ограду — их наказывали абсолютным бездельем и беспредельной скукой.