Воспоминания
Шрифт:
И вот этот далекий призрак революции сравнял меня с мальчиком: я могла мечтать о «деле», о «подвигах», о «великой борьбе»… «в стане погибающих за великое дело любви». Я жадно ловила все подобные слова: в стихах, в старинных песнях: «скорей дадим друг другу руки и будем мы питать до гроба вражду к бичам земли родной», — в стихах иногда и там, быть может, где в мыслях автора было другое, находила у своего любимого Лермонтова и, конечно, у Некрасова [16] .
Откуда то попалась мне «исповедь Наливайки» Рылеева [17] и стала одной из главных моих святынь: «известно мне: погибель ждет того, кто» и т. д. И судьба Рылеева была мне известна. И всюду всегда вое героическое, вся эта борьба, восстание было связано с гибелью, страданием.
16
Еще в бытность свою в пансионе Вера Ивановна вошла в соприкосновение с людьми, близкими к революционному движению. С ними она встречалась у своей старшей сестры, Екатерины Ивановны, которая жила на одной квартире с сестрами Анной и Людмилой Николаевными Колачевскими, приходившимися родственницами семье Засулич, Анна Колачевская принимала, участие в швейной мастерской сестер Ивановых, организованной Ишутиным на артельных началах, и в 1866 г. подверглась аресту в связи с каракозовским делом. Кроме Колачевских, Вера Ивановна могла встречаться у своей сестры с упомянутыми только что сестрами Александрой и Екатериной Львовнами Ивановыми, также привлекавшимися в 1866 г. по каракозовскому делу, сестрами каракозовцев Моткова и Оболенского, а также с братом Колачевских Андреем, также привлекавшимся по каракозовскому делу за участие в организованном кружком ишутинцев обществе взаимного вспомоществования.
17
Мне кажется, она была в первом издании большой трехтомной хрестоматии, по которой мы проходили литературу, — из второго, вышедшего после польского восстания. Имеется в виду польское восстание в 1863 г., было много выкинуто, отрывок, напр., из «Валленштейна». «Валленштейн»— трагедия Шиллера, которого я тоже знала наизусть. Прим. В. Засулич.
«Есть времена, есть целые века, когда ничто не может быть прекраснее, желаннее
Ни о каких ужасах крепостного права в Бяколове я не слыхала, — думаю, что их и не было. С деревней, впрочем, господский дом и не имел никаких сношений, кроме праздничных, так сказать. На дворе устраивалось угощение после жатвы. После каждой свадьбы нарядные «молодые» приходили «на поклон», но до хозяйства тетки совершенно не касались. Его вел Капиша, как звали его господа, и Калитой Васильевич, — для дворни и деревни.
Имение было из самих благоустроенных в округе. Большинство крестьян — на оброке, ходили на заработки в Москву, верст за 120–130. Главные доходы, кроме оброка, — скотный двор, конский завод, птицы, плодовый сад, оранжереи. Все это до деревни не касалось, а было на руках у дворовых, очень многочисленных; целая улица дворовых изб. Что с дворовыми отношения были недурные, доказательство, что все остались на своих местах [18] , и хозяйство не изменилось и ничуть не сократилось; что не было никаких наказаний, это верно. Я знала бы об этом от дворовых ребят и наверное запомнила бы. Быть может, именно вследствие мягкости Капитоновского управления…
18
Вера Ивановна имеет в виду отмену крепостного права в 1861 г., когда дворовые получили возможность оставить своих бывших помещиков и искать себе работу на стороне.
Легко рассталась я с Бяколовым. Я не думала тогда, что весь век буду вспоминать его, что никогда не забуду ни одного кустика в палисаднике, ни одного старого шкапа в коридоре, что очертание старых дерев, видных с балкона, будет мне сниться через долгие — долгие годы… Я любила его и тогда, но впереди ждала и манила необъятная жизнь, а тут «сон кругом глубокий», и эта вялая жизнь не моя, ведь я на том и помирилась с ней, что согласилась, что я «чужая»…
Этот год, семнадцатый год моей жизни, был полон самой напряженной внутренней работы: я окончательно взяла судьбу в свои руки [19] …
19
На этом обрывается та часть воспоминаний Веры Ивановны, в которой она описывает свое детство и юность. Далее, следуют отрывки из воспоминаний о знакомстве с Нечаевым и об его деле, которые мы помещаем вслед за особой статьей, посвященной В. И. нечаевскому делу.
Нечаевское дело. [20]
Каракозовское дело, конечно, займет в истории нашего движения гораздо более скромное место, чем нечаевское. Его подробная история, быть может, станет известной не раньше, как документы III отделения подвергнутся разработке [21] .
Это был заговор дело, тайное не для полиции только, но и для окружающих его более мирных элементов, на которых старались действовать члены общества. Ишутин уговорил их в таком роде: наступит великий час, мы люди, обреченные; этот час называл прекрасной Фелициной. Судя по рассказам о нем, это был тип революционера, умевший разжигать настроение слушателей представлением о чем-то великом и таинственном. Как кружок, это общество существовало с 63 г.; члены его обучали в школе, имели 2 ассоциации и сообща устроенное [22] общежитие [23] . Во всяком случае, к осени 65 года это были уже заговорщики: члены принимались с клятвами, и в их среде успел уже даже образоваться раскол [24] , более крайние составляли, так сказать, общество в обществе под названием «Ад» [25] . Целью его было, вернее шла в нем речь, об избиении царской фамилии, при чем крайние стояли за предварительную агитацию, пропаганду. Оно приговорило 17 чел. После выстрела Каракозова полиция напала на след этого заговора.
20
Статья «Нечаевское дело» впервые была опубликована Л. Г. Дейчем во II томе сборн. «Группа Освобождение Труда», М. 1924 г. В предисловии своем Л. Г. Дейч пишет: «Записки эти были начаты ею, вероятно, еще зимой 1883 г., когда мы, члены незадолго перед тем возникшей группы „Освобождение Труда“, решили прочитать в Женеве ряд рефератов о нашем революционном движении. В виду робости Веры Ивановны, друзья ее — Плеханов, Степняк и я — долго уговаривали ее рассказать на собрании о нечаевском деле, по которому, как известно, она привлекалась. Согласившись, наконец, она набросала конспект, но, когда наступила ее очередь выступить с докладом, она до того растерялась, что не в состоянии была произнести ни слова, и собравшиеся разошлись, ничего от нее не услыхав». Затем, спустя много лет, Вера Ивановна, повидимому, задалась целью переделать оставшиеся у нее наброски этого не произнесенного реферата в статью, вероятно, для какого-нибудь возникшего в России во второй половине 90-х гг. легального марксистского журнала: на это указывает ее стремление придать этим запискам характер объективного изложения, без всякого упоминания о ее личном участии в нечаевском деле. Повидимому, для того, чтобы цензура не могла догадаться, кто автор, Вера Ивановна не называет даже своих сестер, также привлекавшихся по этому делу. Что записки эти она предназначала для печати, видно также из тщательно переписанной ею первой части и из сделанного ею на одном листе подсчета количества заключающихся на нем букв с припиской: «из моих двух стр. выходит одна печатная». Л. Г. Дейч сообщает далее, что рукопись статьи сохранилась в двух вариантах: «Имеются полный текст и с большими изменениями переписанный на бело второй экземпляр второй части, но с некоторыми существенными пропусками из первого. Я помещаю второй вариант, дополнив его всем тем, что Верой Ивановной было опущено из черновой тетради». Часть правой стороны первых четырех страниц, не имеющих дубликата оказалась оторванной. Восстановленные по догадке слова заключены в квадратные скобки. Слова, зачеркнутые в рукописи, вынесены в подстрочные примечания.
21
В. И. Засулич была осведомлена относительно каракозовского дела его непосредственными участниками. Как сказано выше, еще в Москве она познакомилась с рядом лиц, привлекавшихся — по этому делу. По переезде В. И. в августе 1868 г. в Петербург, она, по-видимому, через Людмилу Колачевсмую и Моткову, также переселившихся из Москвы в Петербург, познакомилась с судившимся по каракозовскому делу Варлаамом Черкезовым. — Подробное и основанное на документам изучение каракозовского дела стало возможным только в самое последнее время, после того, как Центрархив опубликовал два тома стенографического отчета о процессе каракозовцев в Верховном уголовном, суде (том 1, 1928 г., т. II—1930 г.) и ряд следственных материалов по каракозовскому делу в XVII т. «Красного Архива» (1926 г.).
22
Зачеркнуто: «вероятно, задолго до катастрофы».
23
Ишутинский кружок возник в Москве и к концу 1865 г. сложился в тайное общество, принявшее название «Организация». Осенью 1864 г. им была открыта школа, просуществовавшая до лета 1865 г. Учителями в ней были члены кружка. Школа была рассчитана на 20–25 учеников из беднейшего населения. Помимо преподаваний в школе, члены кружка ставили задачей революционизирование учеников. Кружок ишутиицав организовал две мастерские, основанные на артельных началах: переплетную и швейную; в них работали члены кружка и их знакомые. — Ишутин и его ближайшие товарищи по кружку одно время жили совместно на одной квартире в доме Ипатова, вследствие чего их называли «ипатовцами». О любви Ишутина к таинственности и мистификациям говорят очень многие из членов его кружка. Они передают, что Ишутин старался выдавать себя за агента какой то таинственной революционной силы, выдумывал несуществующие тайные общества, говорил о запасах оружия, яко бы предназначенного на революционные цели и т. п. Товарищи Ишутина по организации объясняли его склонность к мистификациям присущей ему жаждой деятельности и желанием вовлекать других в революционное движение: своими таинственными рассказами он старался убедить их в существовании могущественной революционной организации и побудить их примкнуть к ней.
24
В рядах «Организации» происходила борьба двух направлений. Левое крыло возглавлялось самим Ишутиным. Он и его сторонники ставили задачей «Организации» подготовку восстания в целях экономического переворота. Более умеренное крыло, во главе которого стояли Мотков, высказывалось за подготовку переворота при помощи постепенной пропаганды в народе, распространения соответствующей литературы, устройства школ, ассоциаций и т. п. Борьба между этими двумя направлениями отличалась весьма ожесточенным характером.
25
В начале 1866 г. у Ишутина и его товарищей зародилась мысль о создании в рядах «Организации» замкнутого кружка под названием «Ад», в который допускались бы самые надежные люди и который принял бы на себя негласный верховный надзор за деятельностью «Организации». Одновременно с этим начал дебатироваться вопрос о необходимости цареубийства.
Система, как вести себя на следствии, в то время не могла даже и начать еще вырабатываться, люди, как видно, по большей части считали нужным на каждый вопрос следователей давать более или менее правдоподобный ответ, лживый, конечно, кроме нескольких предателей, — нашлись и предатели. Начались очные ставки, уличения во лжи, давались новые объяснения: запутались даже такие люди, как сами Худяков, Ишутин; и понемногу все члены без исключения были открыты [26] : нелегальность тогда изобретена не была, дожидаясь ареста, спокойно оставались на своем месте; все были переловлены и посланы в Сибирь.
26
Почти все привлеченные по Каракозовскому делу держались на следствии малодушно, спешили выразить раскаяние в своих действиях и давали откровенные показания. Наиболее твердо держался Худяков, но и он не выдержал и дал показания, которые уличали его ближайшего друга и сотрудника Никольского. Эти показания настолько мучили Худякова, что он пытался покончить с собой и подал в следственную комиссию заявление, в котором отказался от своих показаний, как от ложных. Что касается Ишутина, то он на следствии всячески старался выгородить себя и оправдаться.
С тех пор о каракозовцах не было слышно: никто из них не выплыл в позднейшем движении [27] , а они только и могли бы подробно рассказать о своем деле [28] .
В последнее время появились воспоминания Худякова [29] , но там подробно рассказано следствие, поскольку оно касалось… самого Худякова, о московском тайном обществе, из которого вышел Каракозов, его он едва касается. Он говорит, что это были люди энергичные, талантливые, выработанные, но все они скоро были изловлены и отправлены в Сибирь; на свободе были оставлены только люди, оказавшиеся, после подробнейшего рассмотрения самой муравьевской комиссиею [30] , вполне невинными, а, следовательно, уже действительно невинные. Опыта, традиции внести в новое движение они не могли, а также не могли составить ядра, вокруг которого группировались бы новые элементы.
27
Указание В. И. Засулич на то, что никто из каракозовцев «не выплыл в позднейшем движении», не совсем правильно. Упоминавшийся выше В. Черкезов играл довольно большую роль в нечаевском деле. Приговоренный к ссылке на житье в Сибирь, он в 1876 г. бежал за границу, где был видным деятелем анархического движения. П. Ф. Николаев, по отбытии каторжных работ, наложенных на него по каракозовскому делу, и по возвращении в 1885 г. в Европейскую Россию, принимал участие в организации «Самоуправление» и в 1894 г. был одним из организаторов партии «Народное Право». Позднее он был видным деятелем партии социалистов-революционеров. М. Н. Загибалов, оставшийся жить по отбытии каторги в Сибири, принимал, как социалист-революционер, деятельное участие в революции 1905 г. и был приговорен к ссылке в Нарымский край, которую он однако избежал, перейдя на нелегальное положение. Привлекавшаяся по каракозовскому делу М. К. Крылова в 70-х годах была членом «Земли и Воли» и «Черного Передела» и работала в тайных типографиях этих организаций.
28
Мемуарная литература, оставленная каракозовцами, более чем скудна. Наибольшее значение имеет «Автобиография» Худякова. Кратко останавливаются на каракозовском деле Л. Е. Оболенский в своих «Литературных воспоминаниях и характеристиках» («Исторический Вестник», 1902 г. № 1–4), Ф. А. Борисов в автобиографии, опубликованной в № 4 «Каторги и Ссылки» за 1929 г., и П. Ф. Николаев в записке об отношении каракозовцев к Чернышевскому, составленной им по просьбе В. Е. Чешихина-Ветринского (опубликован а в книге последнего, «Н. Г. Чернышевский», П., 1923 г., стр. 176–179). После того же Николаева и В. Н. Шаганова остались воспоминания о Чернышевском, с которым они встретились на каторге, П. Николаев. «Личные воспоминания о пребывании Н. Г. Чернышевского на каторге», М. 1906 г.; В. Н. Шаганов. «Н. Г. Чернышевский на каторге и в ссылке», СПБ, 1907 г.) Кроме того сохранились не законченные и пока еще неопубликованные воспоминания В. А. Черкезова и неопубликованная краткая автобиография П. Николаева.
29
«Опыт автобиографии» И. А. Худякова был напечатан в 1882 г. в Женеве, в Вольной Русской гипопрафии. В 1930 г. перепечатан под заглавием «Записки каракозовца» ~Зачеркнуто: «Говорится очень мало»~ издательством «Молодая Гвардия».
30
«Муравьевская комиссия» — высочайше учрежденная в 1862 г. следственная комиссия, которая вела расследование дела о покушении Каракозова. Председателем ее в 1866 г. был назначен крайний реакционер-крепостник М. Н. Муравьев, прославившийся кровавой расправой с польскими повстанцами 1863 г. в Литве. В связи с каракозовским делом, по распоряжению Муравьева, было арестовано много людей, не имевших в действительности никакого отношения к этому делу.
«Что делать» Чернышевского продолжало перечитываться молодежью, но самый доступный легко исполнимый из являвшихся прежде вопросов на поставленный в заголовке романа вопрос — заводить ассоциации — уже не удовлетворял [31] . В предыдущий период ассоциации, по большей части швейные, росли, как грибы [32] , но большая часть из них вскоре распадалась, а некоторые кончались третейскими судами, ссорами. Заводились они по большей части женщинами, настолько состоятельными, чтобы купить: швейную машинку, нанять квартиру, нанять на первый месяц, пока не будут разъяснены им принципы ассоциации, двух или трех опытных модисток. В члены набирались частью нигилистки, не умевшие шить, на горячо желавшие «делать», частью швеи, желавшие только иметь заработок. В первый месяц сгоряча все шили очень усердно, но более месяца шить по 8 — 10 час. в день ради одной пропаганды примером принципа ассоциации, к тому же без привычки к ручному труду, мало у кого хватало терпения. Шить начинали все меньше и меньше [33] . Мастерицы негодовали и сами начинали небрежно относиться к работе; заказы убывали. Лучшие работницы скоро покидали мастерскую, так как приходившиеся на их долю части дохода оказывались меньше жалованья, которое они получали от хозяина, несмотря на то, что основательницы по большей части отказывались от своей доли. Иногда дело кончалось тем, что мастерицы забирали себе машины и основательниц выгоняли из мастерской. Устраивались третейские суды. «Сами же постоянно твердили, что машина принадлежит труду», — защищалась бойкая мастерица перед таким судом, на котором мне случилось присутствовать. «А уж какой а них был труд, как есть никакого; только, бывало, разговоры разговаривают!» Суд не признал, однако, мастерицу олицетворением «труда» и присудил машинку возвратить [34] .
31
Увлекались снами Веры Павловны, Рахметовым. Но что же именно делал Рахметов? Что делать для осуществления снов Веры Павловны? Пересоздать существующий строй. Рахметов — революционер. Это говорили, но смысл в такие слова вкладывали самый туманный, самый разнообразный. Был, однако, указан в романе и путь к некоторой подготовке осуществления снов — швейные ассоциации. Вещь, как казалось, очень простая, легкая, доступная каждому, у кого есть деньги на покупку машины и на наем квартиры. Примеч. В. Засулич.
32
Материальная необеспеченность мелкобуржуазной интеллигенции делала в ее среде весьма популярной мысль об организации коммун и артелей, основанных на полном равенстве их членов и на принадлежности им орудий труда. Коммуны и артели стали возникать с начала 60-х годов. Движение в пользу устройства их особенно усилилось после появления в 1863 r. романа H. Г. Чернышевского «Что делать?», где молодежь нашла яркое описание артельной мастерской, организованной героиней этого романа.
33
Зачеркнуто: «К тому же и швеи».
34
А. И. Успенская, по сообщению Л. Г. Дейча, находила это сообщение Веры Ивановны не совсем точным. Сама Александра Ивановна поступила в швейную мастерскую, устроенную вышеупомянутыми сестрами каракозовца Иванова, весной 1868 года и оставила ее в августе того же года; мастерская продолжала и дальше существовать, вплоть до выхода этих сестер замуж. Они работали на равных условиях со всеми остальными, вполне усердно; никаких конфликтов, а тем более третейских разбирательств с мастерицами не происходило. (Сборн. «Группа Освобождение Труда», т. II М. 1924 г., стр. 71). По поводу этого возражения А. И. Успенской необходимо заметить, что из текста статьи В. И. Засулич не видно, чтобы ее рассказ относился к той именно швейной мастерской, которую основали Ивановы. Возможно, что Засулич имела в виду какую-нибудь другую из существовавших в то время швейных мастерских.
Также плохо шли и переплетные мастерские, хотя там менее сложный и не требующий долгой предварительной подготовки труд был более приспособлен к ассоциации.
В 69 году затишье, наступившее вслед за каракозовщиной, еще продолжалось во всей силе. Из людей 60-х годов иные сошли со сцены, другие куда-то попрятались, и [35] зеленой молодежи, подъезжавшей из провинции после погрома, не было к ним доступа. Она оставалась совершенно одна; ей предстояло отыскивать дорогу собственными силами. Каракозовщина не оставила ядра, около которого она могла бы группироваться [36] . Я говорю, конечно, о среднем уровне молодежи, затронутой разыгравшимся зимою 68–69 годов в Петербурге прологом нечаевского дела. Такая изолированность молодежи, отсутствие пропаганды в ее среде, отсутствие соприкосновения с людьми сложившегося миросозерцания, могущими помочь [37] в разрешении вопроса: «что делать?», — приводило ищущую дела молодежь в тоскливое, тревожное состояние.
35
Зачеркнуто: «По меньшей мере».
36
Это сообщение В. И. Засулич не вполне точно. Некоторые из привлекавшихся по каракозовскому делу, по отбытии тюремного заключения, организовали в Петербурге кружок-коммуну, известный под названием «Оморгонокая академия». К этому кружку принадлежали каракозовцы Сергиевский, Воскресенский, Полумордвинов и Черкезов. Кружок этот являлся центром, вокруг которого группировалась революционная молодежь Петербурга 1867–1868 г.г. Из его рядов вышли некоторые из будущих участников студенческого движения 1868–1869 г.г. и Нечаевской организации.
37
Зачеркнуто: «Ответить».
Те надежды, с которыми ехала она в Петербург, оказывались обманутыми. Начало 60-х годов облекло столицы, а в особенности Петербург, в самый яркий ореол. Издали, из провинции, он представлялся лабораторией идей, центром жизни, движенья, деятельности. В провинции между семинаристами и гимназистами седьмого класса, между студентами провинциальных университетов образовывались маленькие группы юнцов, решившихся посвятить себя «делу», как тогда многие выражались вкратце, или даже просто— «революции». А за выяснением, что это за «дело», что за «революция», начинали рваться в Петербург: там все узнаем, там-то выяснится. Дорвавшись, наконец [38] , предолевши иногда для этого, при крайней бедности большинства [39] , величайшие затруднения, они являлись в Питер иногда целой группой, человек в 5–6, и начинали всюду толкаться, знакомиться, расспрашивать, но, натыкаясь везде, куда они могли проникнуть, на ту же шаткость и неопределенность понятий, на те же нерешенные вопросы, на «ерунду», от которой бежали из провинции, они скоро впадали в уныние, тревожное состояние. Но, после яркого, насильственно задавленного движения начала 60-х гг., чувствовалась просто потребность в каком-нибудь проявлении движения, так что, например, фразы: «Хоть бы студенческое движение что ли было!» можно было слышать еще летом, Прежде чем студенты съехались.
38
Зачеркнуто «До Питера».
39
Зачеркнуто: «Из них».