Восстание в пустыне
Шрифт:
Нури был стариком и уже в течение тридцати лет управлял своим племенем анейзе. Его линия являлась старшей из руалла, но у Нури не было никакого [68] превосходства перед другими сородичами ни по рождению, ни по любви к нему племени. Отважным бойцом он также не был.
Свое главенство он приобрел только силой характера. Чтобы добиться его, Нури убил двух своих братьев. Позднее он присоединил к своим сторонникам племя шерари и ряд других, и для всех их его слово являлось абсолютным законом. Он совершенно не применял льстивой дипломатии рядовых шейхов: его слово прекращало всякое несогласие с ним. Все боялись его и безропотно ему подчинялись. Чтобы использовать
К счастью, это было не трудно. Фейсал обеспечил себе его согласие много лет назад и упрочил его беспрерывными дарами из Медины и Янбу. Сейчас Фаиз эль-Гуссейн поехал из Ваджха к Нури и по пути столкнулся с Ибн Дагми, одним из старшин руалла, направлявшимся к нам с приятным даром из нескольких сотен хороших вьючных верблюдов.
Нури, конечно, еще поддерживал дружеские отношения с турками. Он зависел от рынков Дамаска и Багдада, и, если бы против него возникло подозрение, турки могли в течение трех месяцев уморить с голоду его племя. Мы знали, что, когда наступит нужный момент, он окажет нам вооруженную помощь, но до тех пор он был готов на все, исключая разрыв с турками.
Его благосклонность открывала для нас Сирхан, знаменитую столбовую дорогу, места для стоянок и цепь водных скважин, которые простирались от оазиса Джофа, столицы Нури на юго-востоке, на север к Азраку и вплоть до гор Джебель-Друз в Сирии. Нам необходима была свобода передвижения по Сирхану, чтобы достигнуть палаток племен восточного ховейтата, [69] знаменитого клана абу-тайи, главой которого был шейх Ауда, величайший боец в Северной Аравии. Только при посредстве Ауды могли бы мы склонить племена от Маана до Акабы{35} в нашу пользу настолько, чтобы они помогли нам захватить у турецких гарнизонов Акабу и ее горы. Только при его активной поддержке мы могли рискнуть выступить из Ваджха в долгий путь к Маану. После дней, проведенных нами в Янбу, мы пламенно желали и пытались привлечь его к нашему делу.
В Ваджхе мы сделали большой шаг вперед: Ибн Заал, двоюродный брат Ауды и военный руководитель клана абу-тайи, прибыл туда 17 февраля, которое во всех отношениях оказалось для нас счастливым днем.
На рассвете приехали пять старшин племени шерари из пустыни на восток от Тебука и привезли в подарок яйца аравийских страусов. За ними рабы ввели Даиф-Аллаха из клана абу-тайи, двоюродного брата Хамда Ибн Джази, верховного властелина племени центральный ховейтат плоскогорья Маана. Центральный ховейтат были многочисленным и мощным племенем великолепных бойцов. Однако на почве старинных споров между Аудой и Хамдом они являлись кровными врагами своих родичей, кочевого племени абу-тайи. Мы с гордостью внимали их приветствиям, отмечая про себя недовольство ховейтат тем, что они снаряжены для нашего намеченного наступления на Акабу хуже, чем племя абу-тайи.
Следом за ними прибыл родич Наввафа, старшего сына Нури Шаалана, с кобылой, присланной в дар Наввафом Фейсалу. Люди племен шаалан и джази, [70] находясь во вражде, смотрели друг на друга злыми глазами. Поэтому мы разделили их и наспех устроили для гостей особый лагерь. После руалла возвестили о прибытии старшины племени абу-тагейт, оседлого клана ховейтат с прибрежья. Он передал изъявления покорности от имени своего племени и привел военную добычу из Дабы и Мовейлле, двух последних турецких постов на Красном море. Ему освободили место на ковре Фейсала и выразили горячую благодарность за деятельность его племени.
В полдень прибыл Ибн Заал с десятью другими главными последователями Ауды. Он дважды поцеловал руку Фейсала, один раз за Ауду, другой раз за самого себя, и, сев позади, объявил, что он послан от Ауды, чтобы приветствовать Фейсала и получить от него новые приказы. Фейсал политично сдержал внешние проявления радости и степенно представил Ибн Заала его кровным врагам из племени джази-ховейтат. Ибн Заал сухо поздоровался с ними.
Позднее мы долго беседовали с ним наедине и отпустили Ибн Заала с богатыми дарами, еще более богатыми обещаниями и личным посланием Фейсала к Ауде, где тот говорил, что его душа не успокоится, пока он не увидится с Аудой лицом к лицу в Ваджхе. У Ауды была большая военная слава, но для нас он являлся неизвестной величиной, а в таком жизненно важном вопросе, как Акаба, мы не могли позволить себе допустить промаха. Он должен был приехать, чтобы мы могли оценить его и построить планы на будущее обязательно в его присутствии и при его помощи.
Когда солнце опускалось за море и повеяла вечерняя прохлада, от горных хребтов, скрывающих Абу-Зерейбат, отделилась большая кавалькада и направилась к нам. Впереди нее ехал шериф Шакир, столь [71] поразивший меня в Джидде, приехавший из лагеря шерифа Абдуллы в вади Аис, вблизи Медины, чтобы навестить Фейсала.
Шакир был принцем крови в глазах многочисленного племени, у которого его езда верхом (он был подобен кентавру, когда сидел на лошади), его стрельба, смелость, легкомыслие, богатство — все в одинаковой мере вызывало удивление.
В свою очередь, Шакир разыгрывал из себя бедуина. Его простая одежда, простой образ жизни, его манеры — все в нем было как у кочевника, даже его внешность: от мозолистых ног до заплетенных волос. Его волосы были настоящими волосами бедуина — с густым и разнообразным населением.
— Только скряга может претендовать на всю свою голову, — шутил Шакир.
За исключением столь счастливых событий, в остальном этот день не отличался существенно от обычного дня. Мой дневник распух от потока новостей. Дороги к Ваджху кишели гонцами, добровольцами и великими шейхами, направлявшимися сюда, чтобы присягнуть в верности.
Фейсал торжественно приводил новых приверженцев к присяге на Коране:
"Ждать, если он ждет, идти вперед, если он идет вперед, не проявлять покорности ни одному турку, быть благожелательными ко всем, кто говорит по-арабски, и ставить независимость выше жизни, семьи и всего имущества".
Он также начал сзывать их одновременно и в своем присутствии улаживать распри между родовыми врагами. В течение двух лет Фейсал стремился собрать воедино бесчисленные крошечные единицы, составлявшие арабский народ, втягивая их в свой [72] единственный замысел — начать войну против турок. Всюду, где бы он ни проезжал, он не оставлял ни одной кровавой распри неулаженной и постепенно стал высшей судебной инстанцией, окончательной и бесповоротной для западных арабов.
Он выказал себя достойным этой миссии Он никогда не проявлял излишней уступчивости, точно так же как не принимал шагов, которые могли бы вызвать замешательство. Никогда ни один араб не оспаривал его мнения, но все прибегали к его мудрости и компетенции в делах племен. Благодаря умению терпеливо разбираться в том, кто прав, кто виноват, благодаря своему такту и замечательной памяти, он пользовался авторитетом у всех кочевников от Медины до Дамаска и даже за их пределами. Он был признан силой, выходящей за пределы своего племени, стоящей выше племенных вождей и всякого соперничества. Арабское движение стало национальным в лучшем значении этого слова, так как оно сплотило всех арабов и отвлекло их от узких частных интересов.