Восставшая Мексика. 10 дней, которые потрясли мир. Америка 1918
Шрифт:
— Франсиско Вилья для нас — ничто! — сказали они. — И почем мы знаем, его это подпись или не его? Мы из Хуаресской бригады, gente генерала Каликсто Контрера.
Однако после короткого совещания тот, кто был повыше ростом, сказал:
— Ну ладно, едем.
Мы выехали из спасительной тени деревьев и поскакали по диагонали через изрытое траншеями хлопковое поле на запад, прямо к высокому крутому холму, уже расплывавшемуся в знойном мареве. Между нами и окраинами Гомес-Паласио тянулась голая плоская равнина, заросшая низким мескитовым кустарником и изрезанная высохшими оросительными канавами. Грозная артиллерия Черро-де-ла-Пилья была замаскирована, и вокруг царило глубокое спокойствие, однако так чист и прозрачен был воздух, что мы рассмотрели
— Отравлено, — сказал он отрывисто. — Первая рота, стоявшая здесь, напилась как-то такого молока. Четверо умерло.
Мы поехали дальше.
На вершине холма виднелось несколько темных фигур: солдаты сидели, положив на колени винтовки. Мои спутники помахали им рукой; мы свернули на север и поехали вдоль речушки, чьи зеленые берега резко контрастировали с окружающей пустыней. Аванпост расположился лагерем на обоих берегах речки, где было что-то вроде лужайки. Я спросил, где их полковник, и когда в конце концов отыскал его, оказалось, что он расположился под тентом, который соорудил из своего серапе, подвесив его на ветках куста.
— Слезайте с коня, amigo, — сказал он. — Рад приветствовать вас здесь. Мой дом, — он шутливо указал на седане, — к вашим услугам. Вот папиросы. На костре жарится мясо.
На лугу паслись оседланные кони, их было примерно с полсотни. Солдаты валялись на траве в тени мескита, болтая и играя в карты. Они не были похожи на хорошо вооруженных, снабженных хорошими лошадьми и сравнительно хорошо дисциплинированных солдат армии Вильи. Это были просто пеоны, взявшиеся за оружие, такие же, как мои друзья из эскадрона, — неотесанные веселые горцы и ковбои, среди которых насчитывалось немало бывших бандитов. Не получая жалованья, обмундирования, не имея никакого понятия о дисциплине — их офицеры были просто самые храбрые из них, — вооруженные лишь устаревшими спрингфилдами и горстью патронов на человека, они сражались почти беспрерывно на протяжении трех лет. Четыре месяца они и нерегулярные части таких партизанских командиров, как Урбина и Роблес, вели наступление на Торреон, сражаясь почти ежедневно с федеральными аванпостами и выдерживая все тяготы кампании, в то время как главные силы армии стояли гарнизонами в Чиуауа и Хуаресе. Эти оборванцы были самыми храбрыми солдатами в армии Вильи.
Четверть часа я лежал у костра, наблюдая, как мясо шипит на углях, и объясняя охваченным любопытством солдатам, что такое моя странная профессия, как вдруг раздался топот копыт несущейся галопом лошади и крики:
— Они сделали вылазку из Лердо! По коням!
Полсотни солдат неохотно, вразвалку направились к своим лошадям. Полковник встал зевая и потягиваясь.
— …скоты-федералисты! — проворчал он. — Только о них мы и думаем. Просто нет возможности вспомнить о более приятных вещах. Не дают даже пообедать спокойно.
Усевшись на коней, мы легкой рысью двинулись вдоль речки. Далеко впереди трещали выстрелы. Инстинктивно, без приказа, мы перешли в галоп и скоро уже проезжали по улицам какой-то деревушки, где pacificos стояли на крышах своих хижин, поглядывая на юг и держа наготове узлы с нехитрым скарбом, чтобы сразу бежать, если схватка кончится не в нашу пользу, ибо федералисты жестоко расправляются с деревнями, которые дают приют их противникам. За деревней показался небольшой каменистый холм. Мы спешились и, забросив поводья на шею лошадям, стали взбираться на него пешком. На вершине
— Один уже готов, а другому влепили в ногу, — сказал какой-то солдат и сплюнул.
— А сколько их там, по-твоему? — спросил полковник.
— Сотни две.
Полковник выпрямился во весь рост, беспечно поглядывая на залитую солнцем равнину. И тотчас прогремел залп. Над головой прожужжала пуля. Не дожидаясь приказа, солдаты принялись за работу. Каждый выбрал себе ровное местечко, чтобы прилечь, и навалил впереди кучку камней для защиты. Они ложились, недовольно ворча, расстегнув ремни и сбросив гимнастерки, чтобы было удобнее лежать, а затем начали стрелять — неторопливо и методично.
— Еще один, — сказал полковник. — Это твой, Педро.
— Почему это Педро? — сказал какой-то солдат недовольно. — Это я влепил ему.
— Черта с два — ты, — огрызнулся Педро. Началась ссора.
Стрельба со стороны пустыни стала беспрерывной, и нам было видно, как федералисты, прячась за кустами и в овражках, подвигаются в нашу сторону. Наши солдаты стреляли медленно, долго и тщательно целясь, прежде чем спустить курок: война вокруг Торреона, когда в течение многих месяцев они испытывали нехватку в боеприпасах, научила их быть экономными. Но теперь уже за каждым холмиком и за каждым кустом вдоль нашей линии засели стрелки, и, оглянувшись на широкие равнины и поля между холмом и железной дорогой, я увидел бесчисленных отдельных всадников и целые отряды, мчавшиеся через кусты. Через десять минут к нам должно было подойти подкрепление в пятьсот человек.
Ружейная перестрелка вдоль линии усилилась и распространилась дальше почти на целую милю. Федералисты остановились; облако пыли медленно поплыло обратно в сторону Лердо. Огонь со стороны пустыни ослабел. И затем, неизвестно откуда, в голубом небе внезапно появились грифы: широко расправив огромные крылья, они парили в вышине, спокойные, неподвижные…
Полковник, его солдаты и я демократически завтракали все вместе в тени деревенских хижин. Наше жаркое конечно, сгорело, и нам пришлось удовольствоваться вяленым мясом и pinole — смесью мелко измолотых отрубей с корицей. Никогда еще я не ел с таким наслаждением… А на прощание солдаты подарили мне две пригоршни папирос. Полковник же сказал:
— Amigo, я сожалею, что у нас не нашлось времени поговорить. Многое мне хотелось узнать о вашей стране: правда ли, например, что ь ваших городах люди совсем не пользуются ногами и не ездят по улицам верхом, а только в автомобилях. У меня когда-то был брат, который работал на железной дороге близ Канзас-Сити, и он рассказывал мне чудесные вещи. Но какой-то американец назвал его «грязным мексикашкой» и застрелил, хотя брат мой ничем его не обидел. Скажите, почему ваши земляки так не любят мексиканцев? Мне нравятся многие американцы. И вы мне нравитесь. Я хочу, чтобы вы приняли от меня подарок. — Он отстегнул одну из своих громадных железных шпор, выложенных серебром, и протянул мне. — А вот поговорить нам здесь никогда не удается. Эти… не дают нам покоя, и только когда наши подстрелят двоих-троих, наступает недолгая передышка.
Под деревьями аламо я отыскал одного из фотографов и кинооператора. Они лежали на спинах у костра, вокруг которого расположилось десятка два солдат, жадно насыщавшихся лепешками, мясом и кофе. Один из солдат с гордостью показал мне серебряные ручные часы.
— Это мои часы, — пояснил фотограф. — Мы два дня ничего не ели, а эти ребята подозвали нас и накормили до отвала. После такого угощения я, конечно, не мог не сделать им подарка.
Солдаты приняли его подарок на всех и договорились, что будут носить часы по очереди, по два часа, начиная с этого дня и до конца жизни…