Вот идет человек
Шрифт:
Мое «лечение» началось с того, что старая ведьма вырыла яму в нашем огороде – никто не знал зачем. И вот однажды ночью, когда мужчины еще не вернулись с ярмарки, маленькое существо опустили в эту яму прямо в ванночке, с водой и пеленками, и присыпали землей. Моя мама стояла рядом и держала свечку, остальные дети плакали дома от страха, а старуха бормотала, плевала во все стороны, вытворяла свои фокусы и приговаривала: «Видишь, Аронка, как трава растет, он будет жить, жить и поборет злодея». После этого она отрыла ванночку с ребенком, внесла их в дом, а на следующий день, как говорят, на этом месте выросла высокая трава. Но ребенок продолжал мучиться судорогами, а в тот день его еще и вырвало. Тогда старуха повелела положить ребенка ночью на пол рядом с кроватью и ждать, пока нечистая сила не выйдет из него.
И вот ночью мама положила меня на пол, но я – и, наверное, беззубый бесенок во мне – орали так громко, что разбудили весь дом. Отец зажег свет и, думая, что ребенок выпал из кровати, положил меня обратно к маме, мама дала мне грудь,
Когда ночью все возвращались с ярмарки, черная овчарка нашего богатого соседа Юза Федоркива, которая всегда бежала на версту впереди своего хозяина, нашла у каменного креста, там, где дорога поворачивала в село, огромный круглый крендель. Вечно голодная, она подпрыгнула, не веря своему счастью, и откусила большой кусок. Но в кренделе, кроме теста, было еще девятью девять коробков фосфора и серы, и большая черная овчарка вдруг взвыла, как выли ее далекие предки – волки, чуя близкую смерть. Вслед за ней завыли и залаяли другие деревенские собаки, а несчастный пес катался по земле, пробовал бежать, но снова падал, жалобно скулил, дополз до дома и через несколько часов издох в страшных мучениях. Село охватила паника. На следующий день старуху забрали жандармы.
Так мое лечение было внезапно прервано. Мама снова стала кормить меня грудью, а поскольку я всегда был ужасно голодным, ей немного помогала наша соседка. Через год у мамы снова родился ребенок, и я в одночасье стал взрослым, ползал вместе с другими детьми и домашними животными по двору и огороду, рос крепким и здоровым и уже скоро превратился в самого неугомонного мальчишку Вербивиц, настоящего чемпиона по катанию на льду, акробатике и лазанью по деревьям. Одежда на мне всегда была порвана, и я то и дело терял свои штанишки вместе с веревочками, которые должны были их поддерживать.
А когда мама сильно сердилась на меня, она обычно говорила: «Ох, не знаю, не знаю, вышел ли из тебя тот беззубый бесенок».
4
Моего самого старшего брата звали Шахне Хряк. Он был высокий и сильный, молчаливый и честолюбивый, а еще очень работящий. Никто никогда не видел, чтобы он где-нибудь стоял или рассиживался без дела или болтал с соседями. Даже в субботу или в праздники брат умел себя занять. Он шел в поле проверить, все ли там в порядке, осматривал скотину или пересчитывал и сортировал товары в лавке. По сути, именно он был в доме хозяином. Отец обращался с ним так, как если бы он, отец, был его младшим братом, потому что старший брат знал все лучше моего отца. Он ненавидел бедность и всегда говорил, что ошибка бедных людей в том, что они сначала заводят детей, а потом уже заботятся об их пропитании. А надо бы делать наоборот. У богатых сначала есть деньги, а потом уже появляются дети. Брат мой всегда старался заработать, жил экономно. При этом он был очень добрый, не любил командовать и давать указания. Он всегда говорил: «Быстрее самому сделать всю работу, чем приказывать другим». Однажды во время ярмарки мой брат привез в Коломыю хлеботорговцу Янкеву Бретлеру воз зерна, и тому так понравилось, как ловко и легко мой брат разгружал мешки, что он взял его на работу на склад зерна и муки в качестве чего-то среднего между приказчиком и грузчиком. Брат получал десять гульденов в год, с едой и проживанием, а сверх того в базарные дни хозяин платил ему по пять крейцеров за погрузку и разгрузку каждого воза. Через год он вернулся домой – в новых сапогах, в дорогой черной шляпе и шелковом кафтане. С собой он привез две сшитые по мерке белые сорочки, подарки для младших братьев и сестер и сэкономленные восемь гульденов, но в нем самом что-то надломилось. Он был бледный, словно какой-нибудь ученый, и кашлял. На свои деньги он купил телочку, вырастил ее, отвел ее к быку, через какое-то время она отелилась, он ее продал, и теперь у него было больше денег и еще одна телочка как основа будущего богатства. Теперь он считался зажиточным, его уважали, им восхищались, причем не только младшие, но и отец. В доме он выполнял и всякую другую работу, а для младших был чем-то вроде заместителя отца, только еще более авторитетным, – чем брат, впрочем, никогда не злоупотреблял. Его лицо, обрамленное мягким пушком, теперь всегда было серьезным. Отец часто спрашивал у него совета, а иногда занимал гульден или два. Он теперь не ел наш черный хлеб, а каждую неделю привозил с рынка большой, обсыпанный тмином каравай из обдирной ржаной муки. Его хлеб лежал в ящике у стены, накрытый полотенцем, и никто к нему не притрагивался. Только если кто-нибудь из младших детей выполнял какое-нибудь его поручение, приводил
Вторым по старшинству был брат Авром. Он был на год младше Шахне, но выше, шире и сильнее его. Еще он был большим тугодумом. Когда он что-нибудь говорил, над ним начинали смеяться, и он сразу краснел, за что его прозвали Свеклой. Чтобы этого избежать, он обычно говорил очень мало. А заметив, что чем меньше он говорит, тем меньше над ним смеются, он и вовсе замолчал. И люди перестали над ним смеяться. Он был самым сильным в нашем селе и легко справлялся с самой тяжелой работой. Аврома угнетало лишь то, что его не воспринимали всерьез. Он не был честолюбив и не завидовал старшему брату, но, как и он, хотел зарабатывать. Поэтому он тоже стал ходить в город, где нанимался грузчиком. Обычно он уходил в понедельник, а возвращался в пятницу. Так он работал несколько месяцев, а накопив деньжат, положил их в чугунок и закопал в саду. Потом вместе с Иваном Горбатым, самым бедным крестьянином в селе, они вскладчину купили свинью. Свинья принесла четырнадцать поросят. Сельчане насторожились и стали выведывать у бедного Ивана: многие думали, что свинью он украл. Наконец он сознался, и что тут началось! Еврей торгует свиньями! Кошерные люди продают трефных животных! Аврому вернули его долю без навара, из общего дела он вышел, но было уже поздно: пятно позора легло на него и на всю нашу семью. И тогда Аврому пришла в голову гениальная мысль: он снова стал вмешиваться в разговор, и, гляди-ка, люди стали над ним смеяться, а это было гораздо легче, гораздо приятнее выносить, чем молчаливое презрение.
На помощь Аврому пришел старший брат. Он продал свою телочку, и вместе с Авромом они начали торговать лошадьми, чтобы смыть пятно позора с нашей семьи.
В деле участвовал и третий брат – Янкл. Янкл был веселый. Он все время шутил, умел одновременно вращать глазами в разные стороны, а еще смотреть одним глазом влево, а другим – вправо, он умел лаять, как собака, мычать, как корова, кудахтать, как курица, и выгибать колесом колени в обратную сторону. Одевался он как украинец, потому что так было теплее зимой, прохладнее летом и дешевле круглый год. Он разгуливал по селу со своими приятелями, а так как был писаным красавцем, девки за ним так и бегали. Он был начисто лишен честолюбия, целыми днями сидел в трактире, и хозяин часто угощал его за свой счет, потому что он развлекал гостей уже одним своим присутствием, а однажды даже сам заместитель управляющего поместьем сыграл с ним в карты. Больше о Янкле и рассказать-то нечего, в отличие от следующего брата, Шмуэла.
Шмуэл был худым и юрким, с черными кудрявыми волосами и твердой убежденностью в том, что он самый умный. Он был находчивым, дерзким, предприимчивым и надменным. В жизни у него было две страсти: он любил врать и очень любил лошадей. Целыми днями он шатался по деревне, переходя из одной конюшни в другую, знал всех лошадей по именам, а люди говорили, что и лошади его знали и любили. Когда у кого-нибудь заболевала лошадь, а ветеринар из ближайшего города ничего не мог сделать, то у Шмуэла всегда находилось какое-нибудь средство. Ветеринар его ненавидел, а крестьяне называли его Шмулька Конюх. Разумеется, к торговле лошадьми привлекли и его, но он сразу же поссорился с самым старшим братом. Во вторник поздно ночью мужчины вернулись с ярмарки, а на следующий день отец с соседями ходил смотреть молодых лошадей на выгоне и обсуждал цены, как это бывало после каждой ярмарки. Потом соседи ходили друг к другу смотреть, кто что купил и наторговал, и обсуждали, кто сколько получил или заплатил за свою корову, лошадь, телку или свинью. Так прошла среда.
Наступил четверг – беспокойный, хлопотливый день. Уже начались приготовления к встрече субботы. Надо было замесить тесто для хлеба, белой халы и малая. Женщины сломя голову бегают по селу в надежде раздобыть закваску, немного дров или хороший совет. Все делается в последнюю минуту, в страшной неразберихе.
В ночь с четверга на пятницу все работают, не покладая рук: месят тесто, топят печь, чистят картошку, сначала варят еду сразу в нескольких чугунах, потом пекут – хлеб, халу, малай. Картофельный хлеб, который у нас называли «мандебурчинек» и съедали горячим еще в пятницу, невероятно вкусный, особенно если есть его с маслом или со сливками!
Пятница – день большой стирки и уборки. Старшие моют младшим волосы керосином и тщательно вычесывают: керосин хорошо помогает против вшей. В комнате стоит запах свежеиспеченного хлеба, жареного мяса и керосина. Ближе к вечеру все уже почти готово, и остается только поставить в печку чолнт. Печь плотно закрывают, после чего чистят добела. Земляной пол обмазывают глиной, у самого пола по стенам проводят узкую зеленую полоску. На стол кладут белую скатерть, на ней красу-ются начищенные до блеска латунные подсвеч-ники. Уже расставлены тарелки – каждому своя, каждому свое место, по возрасту и достоинству. Мужская часть семьи ушла молиться. Каждую субботу задняя комната корчмы превращалась в маленький шул. Еврейских семей в селе было всего четыре, но миньян набирался. Между тем мама уже благословила зажженные свечи и побеседо-вала с Господом. С Богом она всегда говорила так, как взрослая дочь говорит с отцом, напоминая ему о его ответственности и обязанностях. Так она делала каждую неделю.