Вот как это было (Вне конкурса)
Шрифт:
ВОТ ТАК ЭТО БЫЛО
Случилась эта невесёлая история полтора года назад. Моя мама узнала о том, что у неё может быть опухоль в кишечнике, и ей необходимо пройти дополнительное обследование в онкологической больнице. Пройдя такую неприятную процедуру как колоноскопия, подтвердился диагноз - рак кишечника. На конец марта была назначена операция.
Узнать обо всем этом было тяжело: страх за родного человека заставлял ёжиться, и внутри становилось темно и пусто. Мы с братом поддерживали маму, как могли, убеждая её, да и самих себя, пожалуй, что всё будет хорошо, что по статистике такие операции проходят легко и после неё можно будет забыть о болезни. Я перечитала кучу литературы, чтобы узнать последствия такого вмешательства
Наступил день «Х». Маму положили в больницу, и она покорно и со страхом ожидала операцию. Я каждый день навещала её, мы много говорили на разные темы, стараясь не обращать внимания на неприятные обстоятельства нахождения в онкологическом диспансере. В голове был полный сумбур. Я впала в какой-то ступор, и не могла не думать о такой страшной болезни как рак. Многие успешно побеждали его, а многие безвозвратно уходили сдавшись. Что будет в случае мамы, я еще не знала, и, конечно же, молилась о том, чтобы всё было хорошо.
Маме тогда удалили часть кишечника вместе с опухолью, которая мешала пищеварению и доставляла ей неприятную боль. Днём мне позвонили из больницы и просили связаться с врачом. Я сделала это, и не волновалась, потому что знала, что так должно быть: врач сначала вызывал родственников, говорил о прошедшей операции и давал рекомендации по уходу за больным. На следующий день я пришла в онкологию, для начала заглянув к маме и убедиться, что всё в порядке. Было легкое волнение, но о плохом я старалась не думать и упорно гнала такие мысли прочь. Войдя в кабинет, я уселась на стул и пристально стала рассматривать врача. Хирург-онколог был средних лет с умным лицом и каким-то усталым взглядом. Я его понимаю, это наверняка тяжелый труд – делать такие операции каждый день и наблюдать пациентов, которые мучаются страшными болями.
Доктор посмотрел на меня, оторвавшись от записей, и сказал:
– У меня для вас плохие новости.
По-моему, я в тот раз впала в ещё больший ступор, и с отсутствующим видом слушала неутешительные новости дальше:
– У вашей мамы рак в четвертой стадии. Метастазы пошли в тонкий кишечник, в печень и в тонкие стенки брюшной полости.
Как гвозди заколачивались эти страшные слова для меня, но я спокойно спросила:
– Сколько этой опухоли? Как долго она находится у мамы?
Врач сказал, что это был год. Мама ходила с этим целый год, никак не подозревая о страшном диагнозе. Ведь обратись она год назад, когда у неё только начинал болеть бок, когда анализ крови показывал огромную потерю железа, ведь всё могло бы быть иначе. На ранних стадиях рака кишечника люди выздоравливают и живут дальше, на третьей - есть шанс в пятьдесят процентов, а из четвертой стадии выбираются лишь пять процентов. Это был кошмар наяву.
Я узнала, что операция прошла успешно, диагноз установили, а меня попросили не говорить больной о том, что всё плохо, чтобы положительные мысли влияли на выздоровление пациента после операции. Это был еще один ужас: знать и молчать. Мама пыталась разузнать у меня, что же сказал доктор, и я спокойно сообщала о том, что всё прошло успешно и нужно просто ждать. Я разговаривала и лгала, а внутри меня был такой шторм эмоций, который атаковал всё моё тело, всё моё сознание кричало от беспомощности. Я совсем не понимала, откуда же взялась такая выдержка, но внешне я была совершенно спокойна.
Выходила из клиники на полусогнутых ногах, с шумом в ушах, и отказывалась верить во всё это, думая, что этого просто не может быть. Ведь это означает, что я её скоро потеряю, что её скоро не станет, она исчезнет? Как так? Был человек, и нет человека.
Достала телефон трясущимися руками, набрала брата и взволнованно сообщила неприятные новости. Мы тогда
Прошло несколько дней, и онколог перед выпиской сообщил маме о её состоянии. Разумеется, это было для неё большим ударом. Она была растеряна, но решительно настроена на дальнейшее лечение. Что будет с ней дальше, мы смутно представляли. Всё, что показывают по телевизору в кино – это полная ерунда, чушь. В жизни оказалось всё иначе: врач не сказал ни слова о том, сколько осталось жить человеку с таким диагнозом, лишь сухо и обыденно порекомендовал дальнейшее лечение, не рассказав о последствиях. Нужную информацию я вычитывала уже в интернете, выписывала важные моменты и рекомендации по питанию. По дому и по улице я ходила как зомби, в голове никак не укладывалась то, что я опять могу потерять любимого и самого родного человека. Это было очень страшно, невыносимо думать о смерти, но поток мыслей невозможно было остановить. И ночью и днём я думала о тщетности всего, что будет дальше, думала о том, что скоро будет всё по-другому.
После выписки мама записалась у химиотерапевта на сеансы терапии, встала в родном городе на учёт у своего врача, и по-своему переживала свое незавидное положение. Я не представляю даже, что могло твориться в её голове в тот момент: жаркая надежда на лучшее или полная обречённость?
Первый сеанс химии прошел спокойно, если можно так сказать. После она ночевала у меня, утром снова проверялась у врача и уезжала домой. Через день после процедур с химическими лекарствами её рвало. Она жаловалась на то, что у неё болит всё. Неделя кошмара неторопливо прошла, а липкая боль не проходила. С того момента она уже до конца не отпускала свою жертву.
В мае я планировала ехать к бабушке, маминой маме, у которой не была с двенадцати лет. Она жила в другой стране, и поездку отменять из-за болезни мамы я не стала, а решила лично сообщить её братьям, что с ней случилась беда, из которой вряд ли можно выкарабкаться. Мои дяди очень тяжело приняли это известие: один курил, а другой расспрашивал подробности. Оба сильно нервничали, да и я вместе с ними. Они любили сестру и помнили, как она их обоих нянчила и воспитывала, пока мама была на работе. Бабушке мы решили ничего не говорить. Я не знаю, правильно это было на тот момент или нет, но бабуля не знала о болезни своей дочери почти до самого конца. Она даже по телефону не успела поговорить с ней. А вернее, я попросила бабушку не звонить, потому что этот звонок не принес бы облегчения ни ей, ни маме. Мы виноваты в этом, но… что сделано, то сделано.
После второго сеанса «химии» общее состояние здоровья стало ухудшаться. Маму рвало всю ночь; днём она почти ничего не ела, а если и ела, то желудок тут же отзывался страшными спазмами и громким урчанием. Я помню, как она утром подошла к моей комнате и тихонько позвала меня. Я спросила:
– Что случилось?
И в ответ:
– Мне больно.
Кому было хуже на тот момент: мне, которая видит как плохо родному человеку, или ей, которая испытывает страшные физические муки?
На четвертый сеанс химиотерапии она уже не попала, так как анализы были весьма плохие и указывали на то, что печень стала отказывать. Мама стала с трудом ходить, плохо говорила, испытывая сухость во рту, всё время лежала и отказывалась есть. Я говорила ей о том, что нужны силы, чтобы выздороветь, что нужно питаться и бороться за себя, в конце концов. Она становилась раздражительной, из-за постоянных болей почти не спала, и всё время теряла силы. Таблетки совсем не действовали или не успевали действовать из-за постоянной рвоты, а сильные наркотические обезболивающие помогали мало. Её кожа стала желтой, белки глаз помутнели и стали выпадать волосы. Из восьмидесятикилограммовой пампушки она превратилась в тощую высохшую больную старуху.