Вот пуля пролетела
Шрифт:
— Конечно же, нет!
— Соглашусь, что в лоб не всякий попадет. Бывает, пуля угодит в живот. Я патриот, поверьте, но состояние русской медицины пока еще не на высоте, к тому же промозглый петербургский климат весьма способствует осложнениям. Рана воспаляется, антонов огонь перекидывается на внутренности, и человек умирает не сразу, а долго и в жутких мучениях. Устроит вас такой исход?
— Конечно же, нет!
— Впрочем, бывает и по другому. Вы выстрелили, промахнулись или ранили противника, он стреляет в ответ. Вы становитесь к нему боком, прикрываетесь рукой с пистолетом.
— Конечно же, нет!
И с каждым «нет» барон д’Антес становился бледнее и бледнее. Включите собеседнику воображение, и оно убедит его лучше ваших слов.
— Но честь…
— Никакого ущерба для вашей чести не будет, полноте. Я вас не запугиваю, я просто обрисовываю картину. Мой командир, граф Александр Суворов, утверждал, что лучшая из дуэлей та, что не состоялась, и сам не стеснялся отказываться от дуэлей, что не помешало ему стать величайшим полководцем, генералиссимусом, кавалером множества орденов, российских и европейских.
Услышав про европейские ордена, д’Антес приободрился. Вдруг и не всё потеряно.
— Выпейте для хладнокровия, — я протянул ему белую флягу. — Настоящая бразильская кашаса, двадцатилетней выдержки.
Думаю, что д’Антес и не слышал о кашасе, но двадцать лет выдержки должны придать напитку благородство и достоинство.
И он выпил. Там и пить-то по кавалергардским меркам нечего. Нет, это не «сердце рыцаря», это «три барона». Сейчас ему станет хорошо, но через часа полтора-два душа потребует продолжения, и будет требовать три дня. Что найдет, то и выпьет. Коньяк — хорошо. Водка — хорошо. Всё — хорошо. Нет, не до беспамятства. Но рядом. Если и выйдет к барьеру, то прицелиться не сможет. Не сумеет. Выстрелит, как сейчас говорят, «на воздух». В небо попадёт. А большего для сохранения баронской чести и не требуется.
Для баронской жизни же еще как требуется. Пушкин шутить не настроен. Стреляет он недурно — по мишеням. Но может и по д’Антесу. И тогда уже о нём кто-нибудь напишет «Пустое сердце бьётся ровно, в руке не дрогнул пистолет». Это когда Пушкина убили, все стали ценить Александра Сергеевича, а при жизни как-то не очень: журнал выписывали плохо, «Пугачева» не покупали, камергера — и то не дали. Да и любимое детище всякие белинские норовили лягнуть: «Что такое „Современник“? Да ничего, решительно ничего!»
Вот убьёт он д’Антеса, что дальше? Пушкина сошлют? Вместе с семейством? А ведь сошлют, и хорошо, если в Болдино или Михайловское, а то ведь и за Урал могут запросто.
Значит, что?
Значит, пора ехать к Пушкину.
Я забрал у барона пустую флягу (да, да, дубликат фляги короля Франциска работы Бенвенуто Челлини, я выдерживаю стиль), попрощался, спрятал письмо в планшет (ввожу в моду бразильские планшеты из кожи аллигатора) и вышел вместе с ним на улицу, где нас ждал возок. Отвез молодожёна на его квартиру, к жене. Барон держался хорошо, кашаса его ободрила: исчезла бледность, появился румянец.
Расставаясь,
— Так я могу надеяться?
— Обязаны, барон, обязаны! Всё будет хорошо!
— Знаете, я вот что подумал: дернул же чёрт меня с моей французской душой приехать сюда! Вы не обижайтесь, но я думаю после дуэли, состоится она или нет, подать в отставку и вернуться на родину. Если останусь жив, конечно, — и поспешил в дом.
Это он хорошо придумал. Жаль, не месяцем раньше. И в самом деле, скучали мы без него, что ли? Нет, когда уедет, многие дамы станут скучать, это верно, но поскучают-поскучают, и перестанут. Он теперь человек женатый, должен остепениться.
Приехали на Мойку. Напрямую встретиться с Пушкиным я не мог, да и не хотел. Передал записку:
Милостивый государь! Сим извещаю, что господин барон д’Антес уполномочил меня вступить с Вами в переговоры по известному Вам делу. Соблаговолите сообщить, готовы ли принять меня, либо сообщите лицу, уполномоченному на то, что сегодня и завтра до полудня меня можно застать в доме генерала Давыдова. Примите и проч. Барон Магель.
Дата — 22 января 1837 года, 2 часа 40 минут пополудни. Подпись.
Время я указал для будущих пушкиноведов. Пусть знают.
Селифан отнес записку, пока я сидел в возке, чувствуя себя Гагариным во время третьего его полёта, когда он ждал команду с Земли, садиться ему на Луну, или возвращаться, мол, с нас и облёта хватит. Топлива-то было мало. Сесть на Луну он сядет, но вот взлетит ли?
— Ответа не будет, — сказал воротившийся Селифан.
Ладно, летим восвояси. Оно так даже лучше. Нужна мне эта Луна…
Дома я читал первую книжку «Библиотеки для чтения» за этот год. Недурно. Поэма Жуковского «Ундина» хороша. Бенедиктовы стихи тоже. Авантюрная повесть «Мщение князя Василия»: «С час времени пароход одиноко клокотал на пути. Общество было безмолвно. В середине аристократического круга пассажиров стояла дама, завернутая в шаль…» Публика подобное любит.
Но у нас не хуже. У нас лучше. Нужно только доказать это публике, всего-то.
Через два часа Селифан вернулся с задания.
— Пушкин вошел в английский дом. С кем встречался не знаю, тамошняя прислуга на разговоры не поддается. Пробыл там минут сорок (у Селифана отличные часы, брегет, дар слушательницы), потом вернулся домой.
Английский дом — это посольство. Интересно, интересно. Он что, среди британских дипломатов ищет секунданта? Или у него иные дела? Жена послала?
В окно я заметил привычную карету. Их императорское величество пожаловали пить кофий.
Что ж, так даже лучше.
Я спустился вниз.
«Америка» представляет собой ряд залов, от небольших до весьма поместительных. Для императрицы мы к назначенному часу освобождаем один. Сегодня это Мексика — пейзаж с кактусами и синим-синим небом. Успокаивает, а в такую промозглую погоду как сегодня, еще и греет.
Я обычно не досаждаю императрице своим обществом. Хватает и Антуана. Но иногда она посылает за мной. Вот и сейчас послала.
После обмена положенными фразами Александра Федоровна перешла к делу.