Вот тако-о-ой!
Шрифт:
– Ну, давайте разберем такую фразу…
Это продолжалось с полчаса. Глаза Селины не отрывались от книги. Голос диктовал скучные фразы и поправлял ученика, но в этом голосе дрожали отдельные глубокие ноты, как звенят струны арфы, по которым бегло проводишь рукой. Сверху доносилась возня Якоба, укладывавшегося, по-видимому, в постель.
Потом в доме стало тихо-тихо. Селина по-прежнему глядела на страницу грамматики, но, не глядя, она все же видела его большие сильные руки. Тыльная их сторона была покрыта тонким золотистым пушком, который на запястье был гуще и темнее. Селина боялась самой себя, чего-то непонятного и властного, подымавшегося в ней. Она готова
– Собственник земли продает участок в 20 акров на южной стороне фермы. Сколько он получит, если продаст по цене 150 за акр?
Ученик успешно справился с умножением и затем углубился в извлечение квадратного корня из пятисот семидесяти шести. Квадратные корни были его мучением.
Собираясь помочь ему, Селина вытирала губочкой грифельную доску. В своем стремлении понять и усвоить получше, он нагнулся вперед, с уважением глядя на карандаш в руках Селины, так легко справлявшейся с этими терзающими его цифрами. Объяснение было закончено. Она дышала немного тяжело. Огонь в печи трещал и вспыхивал.
– Ну, теперь попробуйте вы.
Он взял из ее пальцев грифель, медленно-медленно. Вокруг было страшно тихо и звучал только один его голос. «Данное число заключает в себе – результат… десятки… единицы…» Что-то в его голосе – какая-то новая нота, – едва уловимая. Селине показалось вдруг, что весь дом тихо колышется вокруг нее. Сладкий трепет пробежал по рукам, ногам, вдоль спины, бросая ее то в жар, то в холод…
– Плюс корень квадратный из единицы – получается то же самое… – Его голос оборвался.
Селина невольно подняла глаза. Прежде всего ей бросились в глаза его лежащие на коленях руки: они были сжаты в кулаки, стиснуты так, что пальцы побелели. Взгляд ее поднимался выше, к лицу человека, сидящего рядом с ней. Встретился с его широко раскрытыми глазами. Из них лился ослепительный голубой свет.
Никогда не видела она у него таких синих-синих глаз. Каким-то уголком сознания она еще успела отметить это. Потом руки его разомкнулись. Синее сияние обожгло, окутало ее. Щека ощутила прикосновение колючей щеки мужчины. Могучие, пугающие объятия – смешанный запах табака, его волос свежевыстиранного белья, неуловимый запах чужого тела… Этот смешанный запах вдруг оттолкнул ее Селина на миг почувствовала отчуждение и даже неприязнь.
Ее влекло к нему и одновременно что-то отталкивало. Потом его губы прижались к ее губам, и она, ужасаясь, отвечала жадно, стремительно на его поцелуи, вся отдаваясь им, ощущая какую-то неутолимую жажду его близости.
Глава седьмая
Они обвенчались в мае, ровно два месяца спустя, в Ай-Прери. Занятия в школе естественно кончались с появлением первой нежной зелени на огородах лука, редиски, шпината. О занятиях никто не думал больше. Кто постарше, проводил дни в поле. Школа превращалась в детский сад – оставались в ней одни малыши до пяти лет, носившиеся, кувыркавшиеся и барахтавшиеся на школьном дворе, под ласковым весенним солнцем.
Селина была в одно и то же время и растерянной и спокойной, растревоженной и удовлетворенной.
Порой в ней поднимался какой-то страх, порой же – охватывала мрачная самоирония. Верхняя Прерия в мае становилась изумрудной, золотой, розовой, лазурно-голубой. Весенние цветы в поле и по дорогам были – словно островки – желтые, красные, пурпурные и фиолетовые среди
Бывали дни, когда все происходящее казалось ей чем-то нереальным, как сон, от которого надо пробудиться. Она – жена фермера, обреченная жить до конца жизни в Ай-Прери. Нет! Неужели это и есть та «великая авантюра», о которой говорил ей отец? Ведь Селине думалось, что пребывание в Ай-Прери – только эпизод, коротенькая страница огромной и интересной книги. Она вглядывалась в Марту, О, она никогда не будет такой. Это было невозможно, бессмысленно. У нее будут голубые и розовые платья, занавески в оборочках, цветы в ящиках и вазах. У нее все будет иначе.
Некоторые из своих страхов и сомнений, знакомых всем невестам, она поверяла Марте, пока эта энергичная особа сновала по кухне и делала десяток вещей разом.
– Ощущали вы когда-нибудь страх, миссис Пуль, – страх при мысли о замужестве?
Руки у Марты были в огромной бадье, в которой она месила тесто. Она швырнула горсть муки па стол, затем другой рукой – огромный ком теста туда же и снова принялась энергично месить. Она коротко засмеялась в ответ.
– Я убегала.
– Да что вы? Вы серьезно это говорите? Хотели убежать? Но отчего же? Разве вы не любили, разве вам не нравился Клаас?
Марта нагнулась еще ниже над бадьей, краска залила ее щеки, и взгляд стал вдруг таким молодым. Марта стала похожа на юную девушку.
– Разумеется, он мне нравился.
– Однако вы убежали.
– Недалеко. Я вернулась. Никто и не знал, что я убегала. Но это было.
– Отчего же вы возвратились назад?
Марта изложила свою философскую теорию (и не подозревая, что это можно назвать таким громким именем) в следующей фразе:
– Потому что далеко все равно не убежишь. Нельзя убежать от жизни – разве только, если перестанешь жить.
Девичье выражение исчезло. Марта стала старой, как мир. Ее сильные руки снова засновали над тестом. На ступеньках за дверью Клаас и Якоб закапчивали какие-то приготовления к поездке в город, которую они совершали еженедельно.
Перед Селиной встала трудная задача снова завоевать доверие и расположение Ральфа.
Он напоминал маленького доверчивого зверька, раненного рукой, которой он доверился, и теперь пугливо от нее сторонившегося Она расточала этому мальчику ласки, внимание, заботы, какие никогда не доставались на долю человека, за которого она собиралась замуж. Ральф однажды спросил ее с мучительным усилием: «Зачем вы выходите за него?» (Он никогда не произносил имени де Ионга.)