Вот тако-о-ой!

Фербер Эдна

Самым же большим достижением Селины был западный участок. Годы должны были пройти, чтобы осуществился ее план, о котором она толковала мужу в первый месяц их брака, да и то осуществился только частично. Она долго уговаривала Первуса позволить ей вложить свои собственные небольшие деньги в это дело, засадить негодный никуда, по его мнению, участок спаржей и ожидать три года дохода от него. Но в конце концов Первус был слишком занят своим бесконечным трудом и предоставил ей возможность проявить инициативу. Кроме того, он еще немножко был влюблен в свою живую маленькую, энергичную жену, хотя ко всем ее чудачествам относился весьма неодобрительно. Год за годом он делал

свое дело в раз и навсегда установленном порядке, удовлетворяясь тем, что делает его так же, как до него делали его отец и дед. Он редко проявлял сильные чувства. Селине хотелось, чтобы муж был менее апатичным. Его не трогало, что другие опережают его во всем. Порою на Селину находило какое-то истерическое состояние безнадежности: она бросалась к мужу, ерошила ему жесткие волосы, уже начинавшие седеть, трясла его за широкие, спокойные плечи.

– Первус, Первус! Хоть бы ты когда-нибудь вышел из себя. Да рассердись же или выкинь что-нибудь безрассудное. Разбей, что попадется под руку. Побей меня. Продай ферму. Убеги из дому. Что угодно, только не будь каменным!

Все это говорилось, разумеется, не всерьез. Это был бунт ее живой и деятельной натуры против его инертности, привычки принимать вещи такими, как они есть, и все.

– Что за глупые речи? – Он сонно глядел на нее сквозь табачный дым, блаженно попыхивая трубкой.

Несмотря на то, что Селина работала так же тяжело, как любая жена фермера, одевалась так же просто и бедно, ничего не требовала для себя, муж продолжал смотреть на нее, как на некую роскошь, которую он себе позволил, на изысканную игрушку, приобретенную в минуту безумия. «Маленькая Лина» – звучало так бережно и одновременно снисходительно, что можно было подумать, будто ее балуют и лелеют. Да он, может быть, действительно так думал.

Когда Селина заговаривала о современных методах обработки земли, о книгах по сельскому хозяйству, Первус либо забавлялся, либо приходил в раздражение. Линней, Бурбенк – о них он и не слыхивал. Агрономические институты называл глупостью…

Он уверял, что Селина портит их мальчика. Частично, может быть, из ревности. «Вечно только мальчик да мальчик, ни о чем другом и не услышишь», – бормотал он, когда Селина принималась строить вслух планы относительно будущего Дирка или защищала его (иной раз и несправедливо). «Ты сделаешь из него мямлю, не няньчись ты с ним так». Время от времени Первус принимался закалять характер Дирка. Результат был довольно плачевный. Однажды дело чуть не окончилось драмой. Это было во время летних каникул. На песчаных холмах и в рощах вокруг Ай-Прери земля была сплошь покрыта темно-синим ковром совершенно уже спелой черники. Герти и Жозина Пуль отправились по ягоды и согласились взять с собой восьмилетнего Дирка, что было большой милостью со стороны таких взрослых девиц.

Но последние помидоры на ферме де Ионгов совсем созрели, и их пора было снимать – крепкие, сочные, алые шары, предназначавшиеся для Чикагского рынка. Первус собирался снимать их в тот же день. И в такой работе мальчик мог бы помочь. На вопрос Дирка: «Можно мне за ягодами? Черника совсем созрела, Герти и Жозина идут сегодня», его отец отрицательно покачал головой.

– Помидоры тоже уж спелые, и это важнее, чем твои ягоды. Вот всю эту полосу надо снять сегодня к четырем часам.

Селина подняла глаза, взглянула в лицо мужа, потом на сына и ничего не сказала. Но в выражении ее лица можно было прочитать: «Ведь он – еще ребенок. Пусть бы шел за ягодами. Отпусти его, Первус».

Дирк весь вспыхнул от огорчения и разочарования. Это было за утренним завтраком, день

еще только занимался. Он глядел упорно в свою тарелку, губа у него дрожала, густые ресницы низко опустились на щеки. Первус поднялся, утерев рот рукой. Предстоял тяжелый день. «Когда мне было столько, сколько тебе теперь, Слоненок, я считал день очень легким, если только и надо было собрать помидоры с одной полосы».

Дирк взметнул глаза на отца.

– А когда я их все сорву, мне можно идти в рощу с Герти?

– Да это работа на весь день.

– Но если я сниму все, если я рано окончу, можно идти?

Первус усмехнулся:

– Да, снимешь все – можешь отправляться. Но не швыряй их в корзины, а укладывай их осторожно, смотри.

Про себя Селина решила помочь Дирку, но она знала, что освободится только после обеда. Роща, куда он собирался, была в трех милях от фермы. Чтобы попасть туда вовремя, Дирк должен был окончить работу не позже трех часов. У Селины же все утро было занято работой по дому.

Не было еще и шести, когда мальчик добрался до участка с помидорами. Принялся за работу с лихорадочной быстротой. Он срывал и складывал томаты в кучи. Алые гряды рдели на солнце, как кровь. Мальчик работал как машина, рассчитывая каждое движение, не отдыхая ни минуты. Было душное, знойное августовское утро. Пот струился по его лбу, намокли и потемнели белокурые волосы, щеки, сначала порозовевшие, затем покраснели, стали краснее плодов, которые он собирал. Когда наступило время обеда, он несколько раз шумно вздохнул, сев за стол, наскоро проглотил кое-что и снова убежал работать под палящим полуденным солнцем. Селина оставила невымытой, даже неубранной посуду со стола, собираясь пойти помочь мальчику. Но вмешался Первус.

– Он должен сделать все сам, – постановил он.

– Никогда ему не сделать это одному, Первус. Ведь ему только восемь лет.

– Когда мне было восемь…

И Первус оказался прав: мальчик очистил всю полосу к трем часам. Он пошел к колодцу, жадно напился студеной воды, опорожнив два больших ковшика один за другим, а третий вылил себе на пылавшую голову и шею. Потом схватил пустое ведро для ягод и помчался по пыльной дороге, через поля, несмотря на то, что зной был нестерпимый и в горячих душных волнах его, казалось, нельзя было ни дышать, ни двигаться по раскаленной сухой земле. Селина минуту постояла в дверях кухни, следя за сыном. Маленькая фигурка мальчика промелькнула по дороге и скрылась в роще.

Дирк нашел Герти и Жозину с нагруженными ягодами корзинами, перепачканными в чернике, с разодранными в кустарнике платьями. Он принялся рвать сочные синие ягоды и ел их при этом, не переставая. Когда Герти и Жозина собрались домой, через час после его прихода, он взял свое большое, до половины наполненное ягодами ведро, но почему-то ему вдруг стало трудно двигаться. С трудом доплелся он до дому поздно к вечеру, голова у него страшно болела и кружилась. Ночью у него началась горячка, он пролежал некоторое время в постели, и его жизни грозила серьезная опасность.

Сердце Селины разрывалось от ужаса, ненависти, отчаяния. Ненависти к мужу, который виноват был в болезни мальчика.

– Ты это сделал! Ты! Он – дитя, а ты заставил его работать, как взрослого мужчину. А если с ним теперь что-нибудь случится. Если он…

– Да я не думал, что малыш проделает все это. Я не просил его все снять и еще бежать затем по ягоды. Он спросил, можно ли будет, и я ответил – да. Если бы я сказал «нет», он бы огорчился.

– Все вы одинаковы. Вот пример – Ральф Пуль. Из него тоже хотели сделать непременно фермера – и искалечили ему жизнь.