Вот тако-о-ой!
Шрифт:
Дирк мысленно принял благородную позу и произнес: «Не потерпят! Гм! Она стоит большего, чем вся ваша компания, вместе взятая. И можете отправляться к черту!»
Но вместо этого он сказал нерешительно:
– О? Ладно. Что ж?
Дирк пересел подальше от Мэтти, избегал встречаться с ней взглядом, ускользал из класса, как только кончалась лекция. Раз она направилась к нему по лужайке и, видимо, намеревалась остановиться и поболтать с ним. Он ускорил шаги, свернул в сторону и, прикоснувшись к шляпе, не глядя на нее, прошел дальше. Лишь уголком глаза он видел, Как она осталась стоять на месте в изумлении.
Дирк стал популярен в кружке, товарищам понравилось его послушание.
Селина
– Не жди, я не привезу ее. Давно ее не видел. Она, верно, занята в другом кружке или что-нибудь в этом роде.
Он пытался не размышлять об этом, потому что в глубине души ему было стыдно. Страшно стыдно.
Прошел месяц, и Селина снова сказала:
– Я хочу, чтобы ты пригласил Мэтти к обеду в День Благодарения. Если только она не уедет домой, в чем я сомневаюсь. К обеду будут маринованный перец, и пирожки из тыквы, и еще многое, что она любит.
– Мэтти?
Он успел забыть ее имя.
– Ну разумеется. Разве я не так сказала? Мэтти Швенгауэр?
– Да-да, верно. Но я… я давно ее не встречал…
– О, Дирк, надеюсь, ты не поссорился с такой милой девушкой?
Он решил сказать ей наконец, в чем дело.
– Слушай, мама. В университете множество разных компаний и кружков, понимаешь. А Мэтти не принадлежит ни к одному. Она… она и славная и веселая. Но быть ее приятелем – значит оказаться тоже вне приличного общества… Между прочим, она не девушка, как ты ее называешь. Она – женщина средних лет.
– Быть вне общества! – Тон Селины был холоден и резок. Дирк не поднимал глаз. – Слушай, Дирк де Ионг, Мэтти Швенгауэр тебе надо было изучать не менее серьезно и основательно, чем твои науки в университете. Это – то, за чем я тебя послала в университет. Беседовать с ней – это учиться многому очень ценному. Я понимаю, что для тебя естественно предпочитать хорошеньких барышень твоего возраста. Ухаживай за ними, сколько твоей душе угодно. Но Мэтти – это жизнь, в которую ты должен вдуматься. Помнишь ли ты ее рассказ о том, как она служила судомойкой в ресторане на Двенадцатой улице?
Да, Дирк помнил. Селина написала Мэтти, приглашая ее приехать на ферму в День Благодарения, но Мэтти очень тепло и с благодарностью отклонила это приглашение. «Я буду всегда с нежностью вспоминать о Вас», – написала она в своем письме к Селине.
Глава четырнадцатая
Заканчивался первый год учебы в университете, но не было и в помине задушевных, поучительных воодушевляющих ученика бесед перед камином в студии, уставленной книгами, с профессорами, чья ученость являла собой смесь классицизма с модернизмом, словом, того, о чем Селина читала в английских романах и о чем мечтала для сына. Мидвестские профессора читали свои курсы в аудиториях университета совершенно так же, как они читали их последние десять или двадцать лет и как будут читать до смерти.
Те из профессоров и преподавателей, что помоложе, разрешали себе носить светлые костюмы и яркие галстуки, в аудиториях стремились не походить на педантов и даже иной раз переусердствовали в этом. Они изображали простоту и доступность, любили отпустить вульгарную шутку или употребить простонародное выражение, чтобы вызвать смех у юношей и восхищенный взвизг у девушек. Дирку же как-то больше импонировали как раз те профессора, которые слыли педантами.
На двух отделениях, где Дирк слушал лекции некоторые предметы читали женщины-профессора. То были большей частью уже немолодые, высохшие особы в неопределенного фасона темных платьях, с безжизненными волосами, костлявыми руками. Только глаза их дышали жизнью и молодостью. Эти увядшие существа переходили из аудитории в аудиторию, с лекции на лекцию. Ряды свежих юных лиц мелькали и сменялись одни другими, как линии на грифельной доске, начерченные и стертые, уступающие место новым линиям. Из двух преподаватель ниц на отделении, где учился Дирк, одна – старшая – временами вдруг словно оживала, загоралась: это походило на вспышку последнего пламени в золе погасшего камина. Она бывала остроумна, шутила немного едко даже мертвящая атмосфера университета за тридцать лет преподавания не убила в ней живого духа. У нее была натура борца, ум живой и тонкий; все это, конечно, значительно обуздывалось целой сетью условностей, которые имели большую власть над этой женщиной с душой старой девы и синего чулка.
Мисс Юфимия Голлингсвуд – так звали преподавательницу – имела привычку во время лекции делать неожиданные ударения на каждом третьем или пятом слове. Дирк раздражался и томился во время ее лекций, ловя себя на том, что он, не вникая в смысл того, что слышит, напряженно ожидает следующего ударения. Он ерзал на своем месте, сжимал и разжимал руки, отвлекался, глядя, как передвигалась на ярко освещенном солнцем кусочке пола тень от ветки дуба, росшего за окном.
Ранней весной Дирк и Селина любили проводить часы за болтовней у камина, собственного их камина на ферме в Верхней Прерии. Его устроила Селина года два назад и любила зажигать его зимними вечерами, а частенько и весной, пока ночи были холодны. Когда Дирк был в городе, усталая от дневного труда, она частенько отдыхала здесь одна поздней ночью, когда все в доме давно уже спали. Старый Пом вытягивался у ее ног, наслаждаясь этим комфортом, который и не снился ему в дни его юности. Жители Верхней Прерии, возвращаясь с поздно затянувшегося собрания или проезжая до рассвета на базар, видели пляшущие на стене розовые отблески огня и качали головами.
– Отличная печка в доме, а понадобился еще огонь за решеткой! Всегда она что-нибудь выдумает особенное. А тоскливо ей, должно быть, одной-то у огня со своим псом.
Они и не знали, сколько гостей бывало у Селины в эти одинокие часы у камина.
Сколько старых друзей приходило, пока она сидела тут, и как она беседовала с ними! Был тут и Слоненок, испачканный землей карапуз, игравший в поле рядом со своей юной матерью, время от времени выпрямлявшейся, чтобы отереть пот и полюбоваться малышом.
И Симон Пик, спокойный, полный мягкой иронии, в блестящих ботинках и шляпе немного набекрень. Первус де Ионг. гигант в синей рубахе, с сильными и нежными руками, на тыльной стороне покрытыми золотым пушком. И блестящие образы кумиров ее детства и юности – знаменитых актеров и актрис, кланявшихся и улыбавшихся с подмостков. И, как резкий контраст с ними, – фигура терпеливой, неутомимой Марты Пуль, стоящей, спрятав руки под фартук, около «мастерской» Ральфа, в уголке, у двери и глядящей на учительницу и сына, занятых чтением. И Ральф – живой, смуглый, милый Ральф, талант которого не разглядел никто. Он чаще других был ее собеседником здесь, у камина.
Да, Селина де Ионг редко бывала одна в длинные зимние вечера, когда мягко падал за окном снег.
Как-то Дирк и она сидели у огня в один холодный вечер апреля. Была суббота. Последнее время Дирк не всегда приезжал на ферму на субботу и воскресенье. Евгений и Паула Арнольд вернулись домой на пасхальные каникулы. Юлия приглашала Дирка на веселые вечеринки молодежи в доме на Прери-авеню. Две субботы подряд он провел там. После роскоши дома Прери-авеню его собственная спаленка казалась такой голой и бедной.