Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах
Шрифт:
После принятия решения об оставлении Москвы Барклай де Толли написал жене:
«Чем бы дело ни кончилось, я всегда буду убежден, что я делал все необходимое для сохранения государства, и если у его величества еще есть армия, способная угрожать врагу разгромом, то это моя заслуга. После многочисленных кровопролитных сражений, которыми я на каждом шагу задерживал врага и нанес ему ощутимые потери, я передал армию князю Кутузову, когда он принял командование в таком состоянии, что она могла помериться силами со сколь угодно мощным врагом. Я ее передал ему в ту минуту,
К сожалению, теперь Барклай оказался в весьма двусмысленном положении: формально сохраняя свой пост, он фактически был отстранен от реального управления войсками. В армии М. И. Кутузова ему места не было, и единственным выходом из подобного положения могла быть отставка.
В результате, сказавшись больным, он попросил разрешения оставить армию.
Своей жене он при этом написал:
«Дела наши приняли такой оборот, что можно надеяться на счастливый и почетный исход войны, — только нужно больше деятельности. Меня нельзя обвинять в равнодушии; я прямо высказывал свое мнение, но меня как будто избегают, и многое от меня скрывают».
Глава десятая
Кто сжег Москву
2 (14) сентября 1812 года, «в день, навсегда плачевный для воспоминания русских», армия снялась с лагеря при Филях в три часа пополуночи и вступила в Москву через Дорогомиловскую заставу, чтобы, пройдя весь город, выйти через заставу Коломенскую. «Глубокое уныние распространилось во всех рядах войск. Привыкши почитать Москву матерью русских городов, они с поникшими головами проходили по опустевшим ее улицам, как бы погребая древнюю свою столицу. Большая часть жителей еще заранее оставила город; остальная часть спешила следовать за армией» [43] .
43
Зотов Р. М. 1812 год. Двадцатипятилетие Европы в царствование Александра I. М., 1996. С. 34
Складывается впечатление, что Кутузов вообще не рассчитывал когда-либо дать удачное сражение Наполеону. Например, в последний вечер перед отъездом к армии в качестве главнокомандующего он так сказал Надежде Никитичне Голенищевой-Кутузовой, жене своего племянника Л. И. Голенищева-Кутузова, в присутствии графа Ф. П. Толстого:
«Я бы ничего так не желал, как обмануть Наполеона».
А в самый день отъезда он на все приветствия отвечал следующими словами:
«Не победить, а дай Бог обмануть Наполеона!»
Короче говоря, Бородинское сражение было дано только для того, чтобы оправдать в глазах общественного мнения сдачу Москвы.
Ординарец Кутузова, корнет А. Б. Голицын, оставил в своем дневнике следующую запись о факте, шокировавшем многих генералов:
«После выбора позиции [при Бородино. — Авт.] рассуждаемо было, в случае отступления куда идти? Были голоса, которые тогда еще говорили,
И Наполеон пошел на Москву. И что бы ему туда не пойти, если буквально все склоняло его к этому?
Но уже в первую ночь после занятия города войсками противника начались пожары: «подобно бурной реке, пламя разлилось по всем улицам, и Москва была предоставлена своему року».
Что же стало причиной поджогов?
Понятное дело, Наполеон объявил их делом рук столичного губернатора Ф. В. Ростопчина. Об этом же единодушно свидетельствовали и многие другие участники войны 1812 года.
«Однако в отечественной историографии, — как утверждает историк А. Г. Тартаковский, — роль Ростопчина в возникновении пожара представлялась не такой ясной и определенной».
Строго говоря, первым в 70-х годах XIX века информацию о причастности графа Ростопчина к поджогам сообщил известный русский историк А. Н. Попов, после смерти которого интерес к исследовательской разработке данной, весьма деликатной темы постепенно заглох. Что же касается советских историков, то они, понятное дело, отрицали причастность Ростопчина к сожжению Москвы или обходили этот вопрос вниманием.
А. Г. Тартаковский по поводу высказываний самого Ростопчина пишет:
«В зависимости от общей политической конъюнктуры, от колебаний общественного мнения в России и Франции, а также в угоду своим честолюбивым устремлениям, он то объявлял Наполеона — в унисон с правительственной пропагандой — виновником пожара, то изображал себя его вдохновителем, в пылу патриотического самопожертвования готовым предать пламени древнюю столицу, то отрекался от славы поджигателя, возлагая всю ответственность на местных жителей, паливших без разбора городские строения».
Подобная противоречивость слов графа Ростопчина стала причиной разноголосицы мнений среди историков: слова эти вырывали из контекста, подкрепляя ими любые, порою даже диаметрально противоположные, версии.
На самом деле в самом начале войны, когда русские войска только начали отступление, мало кто в Москве мог подумать, что не пройдет и пары месяцев, как город станет ареной вторжения армии Наполеона. Что же касается вести о падении Смоленска, то она, по образному выражению С. Н. Глинки, просто «огромила Москву».
Лишь после этого угроза обозначилась достаточно очевидно. И только тогда в переписке Ф. В. Ростопчина возникла тема сожжения древней столицы.
Например, 12 (24) августа 1812 года граф Ростопчин написал князю Багратиону:
«Я не могу себе представить, чтобы неприятель мог прийти в Москву <.. > Народ здешний, по верности к государю и любви к Отечеству, решительно умрет у стен московских, а если Бог ему не поможет в его благом предприятии, то, следуя русскому правилу „не доставайся злодею“, обратит город в пепел. И Наполеон получит вместо добычи место, где была столица. О сем недурно и ему дать знать, чтобы он не считал на миллионы и магазины хлеба, ибо он найдет уголь и золу».