Война магов
Шрифт:
– Соломон… Соломон… Господи, сокол мой ненаглядный! – Она наконец-то стала просто женщиной, сомкнула руки у него за спиной, изогнулась навстречу, вместе с мужем стремясь к чудеснейшим глубинам наслаждений, допустимых для смертного человека. – Милый мой, счастье мое, радость единственная, соколик долгожданный…
Напряжение заставило Андрея с силой прижать ее к себе – словно судорога прошла по всему телу, чтобы оборваться горячим сладострастным взрывом… И он вытянулся рядом с молодой женщиной, медленно приходя в себя после пережитого наслаждения. Полина пару минут не двигалась, потом резко встрепенулась, нащупала в изголовье
Князь тоже поднялся, подошел к столу, налил себе полный стакан слабенького сухого вина, выпил, оглянулся на супругу.
– Горло смочить не хочешь?
– Благодарствую, батюшка, сыта я ныне.
– Значит, и курицу не станешь?
– Нет, не хочу.
– Ну как знаешь…
Он налил себе еще вина, выпил, отломал от тушки ногу, съел, вытер пальцы об рушник. Снова наполнил стакан, подошел к окну, провел пальцем по слюдяной пластине, оставляя длинный гладкий след. Дом был хорошо протоплен, окна запотели, а понизу даже покрылись пушистой коркой изморози. Зима…
«Стекла бы вставить, – подумалось Звереву. – А то ведь ничего за окном не видно. Вроде бы из песка его выплавляют. Только вот температура высокая нужна. А где ее тут возьмешь?»
От перины уже доносилось ровное посапывание. Князь опрокинул в рот вино, потушил все четыре светильника и, сбив в темноте попавшие под ноги валенки, забрался в постель, в жаркую мягкую перину.
– Спокойной ночи, Поля.
Жена не ответила. Спала. Андрей вытянулся рядом и закрыл глаза. А когда открыл – спальня, словно от новогодней мишуры, сверкала сотнями разноцветных зайчиков, разбросанных по стенам, полу и потолку неровными слюдяными «стеклами». Княгини рядом не было – хлопотала где-то, хозяюшка. Курицы и вина на столе – тоже.
– Не очень-то и хотелось, – хмыкнул Зверев.
Он выбрался из глубокой перины – не самая простая задача, между прочим. Натянул чистые атласные порты, завязал узел на животе, потом надел рубаху из грубого домотканого полотна, но зато с вышитым женой воротом, затем еще одни штаны, снова соорудил узел на завязках… – Проклятие… Памятник тому, кто резинку для штанов изобретет!
Жизнь в шестнадцатом веке в корне перевернула его представление о прогрессе. Теперь он считал гениями не изобретателей синхрофазотронов – а создателей обычной бельевой резинки; не строителей небоскребов – а авторов обычного унитаза; не проектировщиков космических кораблей – а «родителей» обычного пластикового пакета. Разве могут люди двадцать первого века понять, какое это счастье: не спутывать и распутывать ежедневно по десятку завязок на своей одежде, не покупать кожаный мешок, чтобы донести пару фунтов овса, не высекать искру огнивом на мох, а потом раздувать, запаливать бересту, от нее лучину – только ради того, чтобы зажечь тусклую масляную лампу? Разве они знают, что прожить без компьютера, телевизора и Интернета намного проще, чем без банального куска мыла и тюбика зубной пасты? А без зеркала? Без одеколона?
– Зато здесь не существует будильников…
Князь Сакульский натянул мягкие замшевые сапоги, поднял с сундука скромную темно-малиновую ферязь, подбитую горностаем и украшенную янтарными пуговицами, опоясался драгоценной булатной саблей, снял со стены колчан с лайковым луком, тут же привычно накрутил золотое кольцо с фаской посредине на большой палец правой руки, застегнул серебряный браслет на запястье левой. Боевые стрелы оставил на
После теплого дома на крыльце перехватило дух от нещадного мороза. Небо было чистым, как нарисованным, в лучах солнца искрились, словно горы драгоценных самоцветов, сугробы, деревья стояли одетыми в тонкие пушистые костюмчики изморози. Среди всего этого великолепия расхристанный рыжий Феофан в драном тулупе тянул сани, нагруженные конским навозом вперемешку с сеном, к выгребной яме, что лежала аккурат между княжеским домом и деревней, пускающей в небо слабые сизые дымки из черных труб. До весны – туда, а как снег сойдет – в поля навоз поедет, на пашни, что под пар в этом году оставлены.
– Проза жизни. Навоз и солнце, день чудесный… – хмыкнул Зверев, сбежал по ступеням вниз и повернул вправо, за угол, на пустырь между дворцом и обрывом у затона, отведенный для занятий его скромной дружины.
Разумеется, холопы были уже здесь. Под грозные окрики Пахома они отрабатывали работу саблей в пешем строю. Морозный день – лучшее время и для битвы, и для тренировки. Без брони ведь в драку не сунешься. А железо надевать – хочешь не хочешь, поддоспешник нужен. То есть: либо на два пальца плотного войлока, либо набитая ватой стеганка. Летом в полном доспехе просто на месте стоишь – и то сдохнуть хочется. Зимой же ничего, тепло. С саблей пару часов попрыгать – только согреешься в свое удовольствие.
– Здрав будь, батюшка Андрей Васильевич, – поклонился дядька, непокорные лохмы которого на холоде встали дыбом, отчего голова княжеского воспитателя казалась шире его немаленьких плеч. Прочие холопы, кланяясь, торопливо сдергивали шапки.
– И вам крепкого здоровья, служивые, – окинул взглядом полтора десятка ратников Зверев. – Занимайтесь, на меня не смотрите.
– Ну че рты раззявили?! – моментально прикрикнул на отроков Пахом. – Щиты сомкнули, левое плечо вперед, товарища подпирай!
Холопов было мало. По разряду князь Сакульский должен был выводить в поход пятьдесят полностью снаряженных бойцов: на трех лошадях каждый, в железных доспехах и с оружием. Всего несколько месяцев назад у Андрея такой отряд и был. Как вернулись Илья с Изольдом из похода в порубежье с Казанью с полными карманами серебра – так со всех окрестностей молодежь потянулась к князю на службу продаваться. Однако осенью из недолгого путешествия до реки Свияги живыми вернулись только половина удальцов, почти все – раненые, да еще и с пустыми руками. После этого добровольцев сильно поубавилось. И ничего не сделать – силой ведь смердов в холопы не забреешь. Чай, не двадцатый век, до военного призыва никто не додумался. Умирать на поле брани или нести тягло – каждый выбирает сам.
Колчан со стрелами висел на подрубленной почти у самого ствола ветке молодого вяза. Оперение тонких деревянных палочек походило
на крыло воробья, с которым полдня развлекалась сытая кошка. Лохматое, грязное, местами выдранное с мясом. Но лучше истрепать в хлам стрелы учебные, нежели испортить боевые, от которых иной раз жизнь зависит. Зверев снял колчан, повесил через плечо. Из своего достал лук, легкий кожух из бересты бросил под дерево, проверил тетиву – и тут же ощутил, как за спиной притихли холопы. Ожидали, как господин себя на стрельбище покажет. Попробуй теперь промахнись. Засмеять не посмеют, но шептаться за спиной начнут.