Война никогда не кончается (Рассказы, документальная проза, стихи)
Шрифт:
– А броня как? – Говно. Чуть толще, чем жесть банок со свиной тушенкой. Лучше бы они прислали нам свиную тушенку в таком весе, как этот танк.
Я рассмеялся. Тертычко смачно матюгнулся и приказал механику-водителю завести мотор.
– Включи заднюю передачу и сползай потихоньку. И уматывайте отседова к… матери. А колею пересечете на переезде.
Сержант с довольной улыбкой пожал мою руку и вскочил в башню. Завелся мотор. Младший лейтенант виновато поблагодарил Тертычко и сел на левое крыло танка, медленно сползающего с насыпи. Мы забрались в броневичок и поехали. Воентехник еще долго материл незадачливых танкистов.
Примерно спустя полгода в Баку, после выписки из госпиталя, с командой направлявшихся в училище, я пытался попасть на борт корабля «Туркменистан». Тщетно.
– Выходит, не только воентехник, но и ты соображаешь, – сказал сержант. – Это что же, все в вашей части головастые? Кстати, будем знакомы. Михаил Стребков.
– Ион Деген. Михаил посмотрел на меня внимательно и ничего не сказал. С этого дня и до окончания училища мы были неразлучны. А где-то посредине этой неразлучности произошло событие, имевшее непосредственное отношение к противостоянию курсантов-авиаторов и курсантов-танкистов.
В тот день наш взвод выполнял стрельбу из танка с места. Каждый курсант должен был выстрелить три снаряда по мишени-пушке в восьмистах метрах от танка. Я уже отстрелялся и изнывал от среднеазиатской жары в группе выполнивших упражнение. Рядом с нами стояли курсанты, которым еще только предстояло стрелять. Подошла очередь Мишки Стребкова. Он моргнул мне и забрался в башню. Командир роты капитан Федин и командир взвода лейтенант Осипов, как и мы, доходили от зноя. Блестели они не только от пота, но и от гордости за свое подразделение. Такие стрельбы вполне можно было сделать показательными. Почти каждый курсант сносил мишень первым снарядом. Удивляться этому не следовало. Ведь все мы на фронте были танкистами.
На флагштоке поднялся зеленый флаг, разрешающий стрельбу.
И тут началось нечто невероятное. Танк стоял точно направленным на мишень. Для поражения ее следовало только прицелить пушку. Но башня «тридцатьчетверки» стала быстро разворачиваться вправо, в сторону ближнего аэродрома авиационного училища. До самого левого в ряду самолета Р-5, который стоял ближе всего к стрельбищу, как и до мишени, было восемьсот метров. Раздался выстрел. Снаряд взорвался метрах в тридцати от самолета. На флагштоке тут же взвился красный флаг, а капитан Федин взвился на корму танка. Следом за ним – лейтенант Осипов. Из башни выглянула невинно-удивленная морда Мишки Стребкова. Поверьте мне: из пушки он стрелял не хуже, вероятно, даже лучше любого из нас.
Я вынужден упустить неуставную, более того, непечатную лексику речи капитана Федина и утомить читателя несколькими техническими подробностями, без которых будет непонятно объяснение Мишки Стребкова.
В танке Т-34-76 были два прицела, ТМФД-7, спаренный с пушкой (танковый Марона-Финкельштейна длинный. В ту пору я еще не обращал внимания на фамилии создателей этого замечательного прибора), и ПТ-7 – перископический, верхняя часть которого находилась над башней. Если командир танка стрелял с помощью ТМФД-7, башня и пушка двигались точно вместе с прицелом. Но нередко командиру приходилось искать цель перископом. Найдя цель, он включал фиксатор, удерживал цель в перекрестье прицела и поворачивал башню до щелчка стопора, то есть пока ось пушки не совмещалась с направлением перископа.
Мишка показал командирам, что ПТ-7 нацелен точно на мишень-пушку. Он только не показал, что вывинтил стопор прицела, а ТМФД-7 направил именно туда, где взорвался снаряд. Так вот почему он моргнул мне, залезая в танк!
С момента взрыва снаряда до появления перед нами на «виллисе» генерал-майора авиации прошло меньше времени, чем понадобилось мне, чтобы объяснить действия моего друга. Генерал-майор приехал сам. Шофера у него не было. Буквально спустя несколько секунд приехал еще один «виллис» с генерал-майором танковых войск. Его привез шофер, а на заднем сиденьи находились еще три офицера. Мы оказались свидетелями диалога двух генералов. Молодой летчик, стройный, красивый, с орденами и Золотой Звездой на кителе чуть ли не с кулаками накинулся на пожилого танкиста, солидного, с пузом, с одной медалью «ХХ лет РККА». Танкист напомнил летчику, что тот фактически его подчиненный, и поэтому обязан соблюдать субординацию, так как именно танкист является начальником гарнизона. Кроме того, не следует забывать о присутствии курсантов и младших офицеров. Дискуссия будет перенесена в другое место, где можно будет побеседовать конфиденциально. До этого генерал-майор танковых войск намерен выяснить, что произошло и, если понадобится, наказать виновных.
– Ах, так! – закричал генерал-майор авиации. – Ну ладно! Сейчас посмотрим! – Он вскочил в «виллис» и прямо по выжженной траве умчался на ближний аэродром.
Капитан Федин доложил начальнику училища, что именно произошло. Не знаю, как прореагировал бы генерал-майор танковых войск и как был бы наказан Мишка Стребков, не взлети в этот момент Р-5. Самолет направился прямо на нас. Летел он на высоте не более ста метров. Над танком, над нами он сделал круг с очень малым радиусом, так что при вираже мы четко видели лицо генерал-майора авиации. И вдруг на нас с отвратным, таким знакомым нам фырканием полетела бомба. Шестидесятикилограммовая цементная чушка вонзилась в землю метрах в трех перед танком. Попади такая штука в танк, она пробила бы не только крышу башни или моторного отделения, но заодно даже днище.
Не знаю, был ли наш генерал знаком с фырканием, но он побелел, затрясся и чуть ли не фальцетом закричал:
– Одиннадцатая рота! Всем увольнение! Дневальных не оставлять! Их заменят курсанты десятой роты! Всем увольнение! И если сегодня вечером после двадцати часов на улице останется хоть один летчик, не важно, курсант или офицер, до окончания училища вам не видеть ни одного увольнения! – Он сел в «виллис» и уехал. Капитан Федин не промолвил и слова, махнул рукой и ушел. Взвод продолжал стрельбу тремя снарядами с места под наблюдением лейтенанта Осипова, который тоже не комментировал происшедшего.
Генерал-майору танковых войск, вероятно, понравилась вечерняя работа курсантов одиннадцатой роты. Увольнение всей роте он дал и на следующий день.
– Мишка, зачем ты это сделал? – спросил я его в тот же день. – Ведь мы с тобой до этого не очень воевали с пропеллерами.
– Ты виноват. – Я? – Помнишь, тогда, когда застрял наш «Стюарт».
Очень обидело меня пренебрежительное отношение твоего воентехника. Человек он, конечно, забавный, не лишенный чувства юмора. Но в бою вы ведь наш экипаж не видели. Мне захотелось показать тебе, что и мы кое-что умеем.
Хотя это объяснение, казалось бы, не имеет ничего общего с геном агрессивности, я все же не могу отказаться от своей гипотезы. Тем более что вечером этого дня и в следующий вечер мы с Мишкой очень усердно очищали улицы Чирчика от летчиков. Поэтому пусть ученые даже не пытаются меня переубедить.
1963 г.
Счастливое время
В роте из ста двадцати пяти курсантов не более пяти– семи призваны из гражданки. Остальные – фронтовики. Одиннадцатая рота Первого Харьковского танкового училища средних танков имени товарища Сталина в январе 1943 года стала первым набором фронтовиков. Все – с Северо-Кавказского фронта. Подавляющее большинство – танкисты. Это вовсе не значит, что все они воевали. Например, старшиной роты назначили старшину Кирюшу Градиленко, который на фронте ведал складом горюче-смазочных материалов. Зато у бывшего стреляющего Мишки Стребкова на гимнастерке сверкала медаль «За отвагу». В 1941 и 1942 годах награды были редкостью. А у Мити кроме медали «За отвагу» был еще орден Красной Звезды. Шутка ли! Как и всех курсантов, Митю на построении окликали по фамилии. Но между собой его мы почему-то называли только по имени, да еще в уменьшительном варианте. Митя значит Митя. Не буду задним числом подправлять события.