Война с плесенью
Шрифт:
Потом оказалось, что я был прав, когда заподозрил неладное. Слишком уж самоуверенно вели себя дылды, несмотря на эти их штучки: мерси и пожалуйста, только не упадите, мне будет очень жаль, – мне казалось, что они смотрят на хохотников свысока и участвуют в охоте больше для приличия, чем из необходимости. Когда дылда выдернул меня из-под лестницы, я почувствовал какой он сильный и подумал, что добром это не кончится. Я вспомнил, что по роботу-телевизору никогда не показывали хохотников после удачной охоты, зато перед охотой – сколько угодно. Все хвастаются, как один – так почему же они не хвастаются после охоты? И куда же они деваются после охоты?
– Эй, дылда! – спросил я робота-мужчину, – что будет с нами
– Не могу сказать точно, – ответил он, – я ведь умру.
– А если не точно?
– По-моему, вас должен съесть робот-кобольд. Но мне очень жаль, я не совсем уверен.
После этого разговора мне вообще перехотелось подниматься, но спуститься сам я бы не смог.
Где-то на половине подъема я заметил свою обезьянку. Она, глупая, лезла по наружной стене за нами и заглядывала в окна. Все-таки обезьяна, лазить умеет. А сейчас она примостилась за окном и стала стучать пальцем в стекло и корчить рожи. Хохотник пальнул в нее, но дылдинские заряды на нее не действовали.
– Что ей надо? – спросил я дылду.
– Боится подниматься дальше.
– Так пусть спускается.
– Не может. Она не расчитана на высоту более километра. Мы на тысяча двенадцати метрах. У нее начинается разлад цепей.
Дылда выбил стекло и втащил обезьянку внутрь. Она была вся мокрая и дрожала. За разбитым окном лежал голубой, под толщей робота-воздуха, робот-мегаполис и это выглядело так, будто пространство включило дополнительное измерение, и мне захотелось расправить крылья и полететь. Было очень хорошо видно, каждого человечка внизу. Они казались маленькими, как сахарные крошки.
А поверхность стены, выложенная зеркально-кремовой плиткой, была такой просторной, что казалась горизонтальной пустыней, просто глаз не мог поверить в такую громадную вертикаль. Было видно, как колышутся и трепещут потоки воздуха у границы света и тени – робот-солнце уже начинал опускаться.
Дылда отстранил меня от окна и сказал, что опасно так высовываться.
Обезьянка вцепилась в его рукав.
Дальше лестницы стали шире и быстрее. Одна провезла нас целых двадцать этажей. Вобщем, я конечно устал, но силы еще оставались, когда мы поднялись наверх. Крыша склада вся уставлена огромными скульптурными фигурами и дылды сразу побежали и попытались спрятаться за ними, но хохотники быстро и со знанием дела их выкурили.
Склады и все высокие дома делают с обратной перспективой – так, что на глаз они не сужаются и не уменьшаются кверху. Поэтому каждый следующий этаж больше и выше предыдущего. На средних этажах живут богачи, у которых даже туалет величиной с футбольный зал. А верхние этажи на самых высоких домах по двести метров высотой, там оконные ручки – как вагоны электровозов. Все это просто для красоты, там никто не живет из-за сквозняков.
Скульптур на крыше стояло полно, просто сюда каждый раз свозят все то, что остается после роботов-вождей. Каждый вождь старается возвести себе побольше памятников высокого роста, а каждый памятник делает очень долговечным. Надо же их куда-то складывать. Вот и используют крыши складов. Я подумал, что в постаментах этих фигур спокойно могут жить полчища роботов-кобольдов, о которых сказал дылда, они могут обитать там как тараканы за плинтусом, вполне могут.
Однажды я был в цирке и видел бой двух кобольдов. Эти роботы не очень умные и не очень большие, больше меня раза в два всего лишь. Но у них очень прочный скелет, а на скелете мягкие и сильные мышцы. Секрет силы кобольда в быстроте реакции. Если в кобольда бросить горсть мелких камешков, он успеет поймать их все до одного. Его конечности движутся быстрее, чем лопасти вентилятора. А точность его движений просто потрясает. Я видет трюк, когда на мраморной плите ставили двести монет на ребро, а потом кобольд танцевал на ребрах этих монет: он так четко опирался ногами, что ни одна из монет не упала. Из-за скорости движений кобольд может пробежать по потолку так быстро, что не успеет свалиться.
Но кожа у него мягкая и при малейшем повреждении кожи кобольд умирает. Это сделано специально, чтобы бои между ними были интереснее. Кобольды, как я слышал, размножаются почкованием, поэтому они очень дешевы и не нуждаются в ремонте, поломаных сразу убивают.
Хохотники приказали дылдам драться и сбрасывать друг друга с крыши.
Сначала дылды не хотели, но потом пришлось. Бой стал сразу неравным, потому что мужчина был сильнее и поддавался, чтобы не столкнуть женщину. Тогда хохотники посовещались и приказали ему сломать себе правую руку, в запястье. Он сломал и теперь борьба стала честной. Время от времени хохотники постреливали, чтобы не остыл боевой пыл. А может быть, им просто нравилось стрелять. Минут через десять мужчина свалился вниз и почти сразу за ним прыгнула женщина. Ее не пришлось долго уговаривать. Я свесил голову через парапет и смотрел как она таяла в синей глубине воздуха – ну по всему видно, что тяжеленная, а ведь упадет и никого не прихлонет. Умеют делать вещи. А обезьянка моя совсем скисла на такой высоте. Вцепилась в крышу когтями и искрит. Полный разлад цепей.
Никаких кобольдов не было видно и я начал успокаиваться. Дылда ведь не знал точно. А может быть, он просто так пошутил.
Охотники пошли к грузовому лифту и приказали двери открываться. Робот-дверь не ответила. Они приказали еще раз и снова без результата. Теперь придется опускаться по лестницам, а это долго. Они сели, достали провизию, разложили робот-костер и стали делать робот-шашлык. Я остался побродить по крыше. Не часто удается забраться так далеко. Воздух здесь был так холоден и чист, что пах свежими простынями, пока не понесло шашлыком, сквозь него виднелись первые роботы-звезды. Но город оставался все еще светлым – я даже видел свой квартал, тот, где ночую, там дома в виде кирпичных пирамид этажей на сто в среднем и кирпич совсем черный от старости. Убогие места. Все поросло мохом и травой, особенно крыши, потолки и стены. Робот-трава растет и на потолках, головой вниз. Если в окнах остались стекла, то маленькие и склизкие от столетней копоти, выдохнутой из легких, но в основном их выбивают вместе с рамами – чтобы было больше света.
Самой большой статуей на крыше был робот-сфинкс, на одном мизинце которого могла бы разместиться вертолетсая посадочная площаддка. Я попробовал с ним поговорить, он понимал, но не отвечал. Он умеет только загадывать загадки и съедать всякого, кто не отгадает. На этой крыше проводятся ежегодные конкурсы знатоков и отгадывателей. До сих пор всех участников съедали, еще никто не уцелел. На меня он даже и бровью не повел. В самом зените виднелся робот-судьба. Он всегда в зените, откуда ни посмотри. Таких вешают прямо в небе, над каждым мегаполисом. Он устроен в виде двух ладоней, пересыпающих песок. Но это только снизу кажется что песок, на самом деле это живые головы.
Отсюда головы уже видно, но не различишь лиц. Каждая голова соответствует человеку внизу. Я видел фотографию, щелкнутую с аэростата: все головы смеются, улыбаются, разговаривают или ссорятся, некоторые целуются или обжорствуют, вобщем, нормально себя ведут. И никакая из голов не знает своей судьбы. Но ладони без остановки пересыпают их – с левой на правую, с правой на левую и так все время. Они изо всех сил стараются никого не уронить, но от стараний пальцы вздрагивают, и все равно кто-то сыплется между пальцев. Те головы, которые просыпались, становятся черепами, а потом просто сгорают в атмосфере и оседают пеплом на утренние роботы-поля. Падающие кричат и этот крик слышен здесь, на крыше, как далекий неравномерный гул. Когда голова падает ее владелец на земле умирает.