Война (сборник)
Шрифт:
С патронами-то легче было, я ж два цинка взял. Ну сначала… Потом тоже стал поджиматься. А когда стемнело, Мухтар – он тоже дембель, как Сигиздинов, – он всех нас пересчитал и патроны разделил. А там и считать-то нечего уж было – с ранеными четверо: Мухтар, Герат, Гусь и я. Как остальные погибли, я не видел. С утра «духи» из-за бочки по-«духовски» кричать стали, что все мусульманы – герои. Ну чтоб не боялись, а русских сдали. То есть меня. Я ж один русский остался. Мухтар, он таджик, он понимал по-«духовски», он перевёл, а потом поднялся и очередь по бабаям всадил. Весь рожок. Герат – ну Гейрат Алиев, из Баку, он после Сигиздинова пулемёт взял. Но тоже уже – одиночными или по два патрона… А потом вертолёт послышался. Гарик Гусейнов, ну который Гусь, – он поднялся, стал руками махать, ну и всё… Очередью его прочертило. А вертолёт пролетел по ту сторону дороги. Бэтээры пришли только к обеду. Капитан Смольников сказал, что они сами в засаду попали. Ну и наши «духи», короче, разбежались. Даже не всех своих дохлых забрали. Штук десять трупов валялось. Так что я сейчас на заставе – старейшина. Лейтенанта и остальных потом уже прислали… «Литер» на ЗБЗ на меня отправил. Но, думаю, контрики не пропустят… [211]
211
Воспроизведен сходный по описанию эпизод боестолкновения, в котором погибли одиннадцать из двенадцати шурави. Семь из погибших – мусульмане по происхождению, а в живых остался один русский. – Прим. авт.
Глинский не заметил, как заснул под жуткий рассказ последнего из прежнего состава заставы. Его такого рода истории уже так не трогали, как в первые дни Афгана. Теперь Борис и сам мог рассказать много страшного – то, свидетелем чему пришлось быть самому, или то, что слышал от других. Он привык и к солдатским историям и уже не очень им удивлялся. Гораздо больше бы Глинский удивился, если бы узнал, что «старейшина» заставы – Олег Шилов, родной брат его Людмилы. Можно сказать – родственник. Но Борис этого не знал, да и не мог знать – он ведь брата Людмилы никогда не видел, даже на фотокарточках. Глинский вообще совсем не интересовался тарусской, так сказать, роднёй. Скорее, он её стыдился, что ли. Если вообще о ней думал.
Нет, теоретически, останься группа Ермакова на заставе подольше – глядишь, может, и признали бы друг друга Борис с Олегом… Но уже ранним утром прилетел вертолёт и забрал группу в Кабул, где Глинский очень быстро забыл белобрысого русского солдата с его невесёлой историей. Откуда ему было знать, что вскоре их жизни снова пересекутся…
Эх, если бы знать заранее, то… Но так не бывает. История не знает сослагательного наклонения…
…Проклятый для шурави 1984 год был как раз в самом разгаре, и казалось, он никогда не кончится. Впрочем, эта напряжённость в Афгане отдавалась и в Москве: там в серьёзных кабинетах политический барометр показывал на «сумрачно». Доживал свои дни ныне почти забытый Кучер – недолго «царствовавший» Константин Устинович Черненко. Его сын, Альберт Константинович, ректор новосибирской партшколы, уже полгода безвыездно сидел в Москве. А под ковром у постели умирающего разворачивалась нешуточная борьба не на жизнь, а за власть! В такой борьбе жизнь одного конкретного человека вообще ничего не значила…
За власть боролись люди, но за ними-то стояли конкретные планы, порой просто революционные по оценке «текущего момента», а порой и реакционные. Планов было много, и развитие страны на вершине пирамиды власти представлялось по-разному. Ладно ещё, когда мнения расходились по поводу экономики, которая сначала никак не хотела быть экономной, а потом не пожелала ускоряться. Но на этом фоне всё громче звучали голоса тех, кто главной проблемой страны считал затянувшуюся глобальную конфронтацию. Крамольная тема неизбежности уступок Западу или, по меньшей мере, поиска с ним компромисса по Афганистану постепенно получала своё развитие, по крайней мере в записках МИДа в ЦК. Там эти веяния наталкивались на чугунные вопросы «несгибаемых ленинцев»: а что же тогда станет с Советским Союзом и социалистической системой? Как же тогда «мы наш, мы новый мир построим»? И вообще, за что же тогда столько крови пролили?
Если бы на место Черненко пришёл очередной «верный ленинец», страну могло ждать «интересное» будущее. И так чуть было и не случилось. Обеспокоенные приверженцы «пролетарского интернационализма» (а они пока пребывали в большинстве) видели в спецслужбистах главную опору в борьбе с внутренними врагами Отечества всех мастей. Эта борьба ещё не выплёскивалась на страницы газет, но уже чувствовалась в кабинетах на Старой площади, а следовательно, и на Лубянке, и на Полежаевке… В один из летних дней 1984 года «хозяин» Полежаевки генерал армии Ивашутин [212] вернулся из Кремля, долго один пил чай в своём кабинете, а потом вызвал нескольких замов. Когда они собрались, Пётр Иванович подошёл к столу для совещаний и сказал без обиняков:
212
Кстати, его настоящая фамилия была Ивашутич. – Прим. авт.
– От нас с вами сейчас зависит очень многое. Скажу прямо: будущее Союза решается в Афганистане. Уйдем мы – придут американцы, и что тогда?
Ивашутин отхлебнул чаю, заместители сидели молча, риторический вопрос не требовал ответа. Между тем Пётр Иванович продолжил:
– Посему никакого компромисса с Западом… Они всё время врут и изворачиваются. Если сдадим Афган – всё посыплется…
Генерал армии подошёл к окну, кивнул в сторону центра Москвы и жёстко усмехнулся:
– Ладно, что нам не все помогать будут. Главное, чтоб не мешали…
Ивашутин явно опирался на чьи-то установки, видимо только что полученные в Кремле:
– Почему нас треплют за Афган? И правильно, кстати говоря, делают… Да… Иванникова надо менять, устал… Так вот, за что треплют? За отсутствие политического результата? Да! Но политический результат – дело наживное, вон с басмачами сколько воевали и добились же! За потери? Да! Но потери сократить тоже можно! Как ещё Юрий Владимирыч [213] предлагал: всё движение только по маршрутам с блоками, по караванным путям, – работать с воздуха, а «землю» перепоручить Бабраку с нашими советниками.
213
Имеется в виду авторитетный в советских спецслужбах и после смерти Юрий Владимирович Андропов. – Прим. авт.
Пётр Иванович вернулся к столу и вновь цепко оглядел своих молчащих замов:
– …И давить, давить на Пакистан… Давить, а не так, как… – Ивашутин явно хотел кого-то обвинить, но всё же сдержался… – А в Пакистане всё больше наших пленных… Скажу прямо – не нравятся мне эти пленные. Информация поступает: не просто так их там держат. Кого-то из них готовят, чтобы «выстрелить» в нужный момент. А если их готовят к заброске? Диверсантами в контингент или исламскими «комиссарами» в Союз? Опа-асно… Не знаю, что на этот счёт Чебриков [214] думает… Так вот, я сегодня звонил Иванникову… К сожалению, работа по пленным в Пакистане продвигается медленно… Но продвигается. И всё указывает на Пакистан. Так вот, я с Виктором Прохоровичем в чём согласен? В том, что и у западников, и у кое-кого здесь, у нас внутри, самое слабое звено – Пакистан. Если возьмём там наших ребят, если докажем, что в Пакистане содержатся советские военнопленные – даже неважно, сколько, – никакого примирения с Рейганом не будет… Это поймут все! Не только по Пакистану руки развяжем. От нас нужна грамотная операция. Чтоб лет «дцать» потом вспоминали… Ведь там, в Пакистане, сидят наши люди, в конце концов.
214
На тот момент председатель КГБ СССР. – Прим. авт.
Хотите гуманизации? Вот, пожалуйста, мы о наших пленных не забываем. Я скажу больше: такая операция сегодня – это острая политическая необходимость! Другое дело – кто эту операцию проведёт? Мы или Чебриков? Если проведёт Чебриков – с армией считаться не будут. А Сергей Леонидович… он ведь не просто так – министр с портрета. Он ещё замом в Афган войска вводил… Стало быть, до последнего дня и до последнего солдата отвечает… Вот так. Думаю, всем ясно. Прошу высказать свои предложения.
Заместители некоторое время молчали, переваривая услышанное. Затем, обведя коллег острым, хоть и медленным, взглядом, руку поднял главный агентурный начальник. В отличие от остальных, он был в гражданском костюме и массивных роговых очках, которые делали его похожим на академика. Он, кстати, на самом деле был академиком и автором серьезнейших научных работ. К его мнению прислушивались в первую очередь, и от его «почина» во многом зависело, кто за предложенную операцию будет отвечать. Как всегда, благоухая заморским одеколоном, он негромко спросил:
– Разрешите, Пётр Иванович? – главный агентурщик снял очки и, протирая их кусочком замши, сказал: – Дело, конечно, ответственное. И, как вы верно, Пётр Иванович, заметили, прежде всего гуманитарное и политическое. Тут необходима всесторонняя мидовская проработка.
Главный агентурщик открыто назвал тех, кого не упомянул начальник ГРУ. Потом и добавил:
– Если по Пакистану МИД будет с нами, значит, и по другим направлениям тоже. Ну а по нашей части… Думаю, будет правильно, если вы поручите нашу часть операции всё-таки начальнику разведки сороковой армии. У него и прохождение службы в основном «восточное», кстати по всему «кусту», а это в нашем случае многое значит. И на месте ему виднее. Да и стимул у него есть – после того неприятного казуса со «стингером» и американским инструктором, который, как я вам уже докладывал, мог быть из Израиля – нашим эмигрантом… Ну а мы всячески поддержим. И по линии атташата, и по другим линиям – я сегодня же дам поручение…