Война (сборник)
Шрифт:
Через несколько секунд до Обнорского дошло, что десантник был все-таки слишком далеко, чтобы зацепить его автоматом, потом Андрею почудилось, что по его левой щеке ползают какие-то мухи, щекоча кожу… Не прекращая бега, он провел пальцами по щеке, сгоняя мух, пальцы попали во что-то липкое. Обнорский глянул – на руке была кровь… Боль почти не чувствовалась – видимо, осколок был очень острым и ударил по голове вскользь, лишь рассек кожу под волосами, не добравшись совсем чуть-чуть до кости черепной коробки…
Страх пришел потом, когда Андрей с Громовым и Абду Салихом уже устроились с удобством за крупной скалой, куда не долетали осколки, – там Обнорского вдруг затошнило и затрясло… В батальоне был лейтенант-фельдшер, точнее даже не лейтенант, а «кандидат в лейтенанты» – было в Южном Йемене такое звание. Этого коновала
– Вы что хотите делать, Дмитрий Геннадиевич? – занервничал Андрей, поглядывая на эти приготовления.
– Не дрейфь, Андрюха, все будет, как доктор выписал… заштопаем тебя сейчас, будешь как новый…
– Да вы что?!! – рванулся из рук державших его солдат Обнорский, но Громов так гаркнул на них, что десантники просто не дали переводчику пошевелиться.
Подполковник склонился к голове Андрея и абсолютно безо всякого волнения буквально за пару минут сделал несколько аккуратных стежков – как только Обнорский почувствовал, что игла протыкает ему кожу на голове, он уже и сам боялся пошевелиться… Громов полюбовался своей работой – словно лопнувшую фуражку заштопал, – промыл все еще раз перекисью, наложил марлевый тампон со стрептоцидовой мазью и аккуратно перебинтовал Андрею голову. Самое невероятное заключалось в том, что Обнорскому за все время операции было почти не больно – видимо, не только из-за шока, но и из-за безмерного удивления хирургическими навыками советника.
– Где вы этому научились, Дмитрий Геннадиевич? – спросил Андрей, осторожно ощупывая пальцами плотную повязку.
Подполковник хмыкнул и наставительно сказал серьезным тоном:
– Плох тот офицер, который не умеет починить вверенное ему родиной имущество!
У Обнорского вытянулось лицо, а Абду Салих с Громовым захохотали так, что на мгновение перекрыли грохот от разрывов мин…
Это было нервное веселье. Маамура они так и не достали – пока батальон собирал убитых и раненых (двенадцать «холодных», десять тяжелых и двадцать шесть легких), банда растворилась, пользуясь спустившейся темнотой. Прибывшие лишь под утро вертолеты в три захода перебросили батальон на аэродром Гураф, куда через сутки пришел из Адена «Ан-12». Однако, как выяснилось, самолет хоть и вылетал действительно из Адена, но до Гурафа забирал еще с оманской границы персонал разгромленного наемниками кубинского госпиталя, а также раненых из бригады народной милиции [58] , поэтому летчики согласились взять на борт только раненых – самолет и так был перегружен. Посовещавшись с Абду Салихом, остававшимся с батальоном ждать следующего борта, Громов решил лететь с Обнорским – каждый лишний час в пустыне был настоящей мукой даже для здорового человека.
58
Народная милиция – нерегулярные вооруженные формирования Южного Йемена, нечто вроде русских казаков. Советниками в частях народной милиции были в основном кубинцы.
Этот перелет Андрей запомнил надолго – мест не было вообще, раненые лежали вповалку прямо на полу, и переводчику с советником пришлось примоститься в хвосте прямо на закрытых створках люка. Перед взлетом в салон протиснулся русский летчик с безумным лицом – он оглядел мешанину человеческих тел, скептически цыкнул зубом и, видимо считая, что его все равно никто не поймет (Обнорского с Громовым он, похоже, принял то ли за кубинцев, то ли за палестинцев, но уж не за русских – это точно), сказал вслух:
– Ни хуя не взлетим… А если взлетим, то ебнемся.
И спокойно ушел в кабину. Стоит ли описывать после этого настроение Андрея и Дмитрия Геннадиевича за все время полета? «Ан-12» все же взлетел, но большой высоты набрать уже не мог, тащился метрах на восьмистах, скрипя крыльями и завывая моторами. Створки люка противно покачивались под Обнорским и Громовым, мокрыми как мыши, – Андрей впервые видел, что советник по-настоящему испугался.
Неудобства перелета частично скрасила необыкновенной красоты кубинская медсестра-мулатка, сидевшая метрах в двух от Андрея и время от времени стрелявшая в него огромными глазищами. Обнорский даже начал раскручивать в голове план знакомства, из которого, конечно, ничего не получилось. Сразу после триумфальной посадки в Адене (русского пилота долго подбрасывали на руках прямо на бетонке, а кое-кто из солдат даже пытался поцеловать ему ботинки) всех кубинцев куда-то быстренько увезли. Андрей с Громовым долго мотались по комплексу аэропорта в надежде найти попутную военную машину до Тарика, но в конце концов плюнули на это безнадежное занятие и решили ехать на такси за свои кровные – в складчину это было не так дорого.
Обнорский представлял себе, какой фурор произведет в гарнизоне его перебинтованная голова вкупе с грязной камуфляжкой и мужественно небритыми щеками: хабирши заохают, побегут с сочувствиями и предложениями помощи раненому герою – от одного вида такой помощи (чисто женского) Андрей точно не отказался бы… Потом подойдут мужики – более степенно, но все равно с любопытством начнут расспрашивать, кто-нибудь обязательно запустит какую-нибудь хохмочку типа: «В жопу раненный боец – он уже не молодец» или еще что-нибудь в этом духе… Приятно все-таки возвращаться домой, а Обнорский уже давно считал Тарик своим домом, где все знакомо, все понятно и где всегда знаешь, чего ждать от соседей…
В гарнизоне, однако, было явно не до торжественной встречи советника и переводчика Седьмой бригады. Двумя часами раньше переводчик Фархад Мирзаев привез в грузовой «тойоте» из штаба Центрального направления труп своего советника – полковника Георгия Пантелеймоновича Кордавы.
Как позже выяснилось, полковника расстреляли свои. Кордава, как истинный грузин, легко вспыхивал по любым поводам, а как настоящий советский полковник, был еще и законченным хамом – из-за этих двух обстоятельств у него постоянно происходили конфликты с подсоветными. Рассказывали, например, что однажды Кордава скомкал карту и бросил ее в лицо начальнику штаба направления. В этот раз получилось что-то похожее, только начштаба больше не стал терпеть унижения, а засадил в полковника полрожка из автомата, быстро собрал лично преданных ему солдат и офицеров и ушел к саудидам. Поскольку Кордава был мужиком огромным и сильным, как медведь, умер он, несмотря на свои девять (!) пулевых ранений (ноги, живот, грудь, руки), не сразу, а уже по дороге в Аден – истек кровью на куске поролона в грязном кузове «тойоты». В штабе направления медпомощь полковнику не оказали, а Мирзаев то ли ничего не смыслил в медицине, то ли просто перепугался до полусмерти – так или иначе в Тарик Фархад привез уже труп.
Когда Громов и Обнорский вошли в ворота гарнизона, тело Кордавы лежало на столе перед кинотеатром – комендант Струмский обмывал его из шланга при помощи двух прапорщиков-шифровальщиков. Вокруг стояла неплотная толпа хабиров, переводчиков и женщин. Все молчали, лишь жена Кордавы, статная яркая грузинка лет сорока, выла в голос, мешая русские слова с грузинскими.
– Что творится-то, Господи, – шепотом сказал Громов. – Что творится-то…
Люди, стоявшие вокруг стола, начали медленно оборачиваться – среди них была и жена Дмитрия Геннадиевича, она с криком бросилась на грудь грязному, небритому мужу и зашлась в истерике. Вдова Кордавы, увидев, как жена обнимает вернувшегося мужа, завыла еще громче, сорвалась на визг, упала на землю и начала ее грызть, царапая губы и щеки… Сцена была настолько жуткой, что все оцепенели и не сразу кинулись поднимать бившуюся в припадке вдову…
К Обнорскому протиснулся Пахоменко:
– С возвращением… А у нас тут – видишь…
– Вижу, – кивнул Андрей и полез за сигаретами.
– А с тобой что? – Референт кивнул на повязку Обнорского.
– Осколком задело под Гарисом… Легко… Мне бы в госпиталь смотаться…
Пахоменко матерно выругался и кивнул:
– Иди к «тойоте», я сейчас к генералу подойду – скажу, что машина нужна…
Андрей хотел было спросить референта, почему Сорокина нет рядом с телом Кордавы, почему он не утешает вдову, но пока Пахоменко отсутствовал, Обнорский раздумал задавать вопросы. Зачем? Что изменится? Может, у генерала действительно важные дела…