Война среди осени
Шрифт:
Он медлил, потому что осознавал свою гордыню. В истории было немало людей, считавших, что уж их-то чистую душу ни за что не погубят могущество и власть. Баласар не хотел стать одним из них, а что в итоге? Он завладел тайнами, которые могут изменить мир. Человек простой на его месте обратился бы за советом к мудрым или, по крайней мере, остерегался бы использовать эту силу. А Баласару уже казалось, что расставаться с книгами так же глупо, как и подвергать их опасности. Он не доверил бы сумку даже Юстину или Коулу, даже тем, кто отдал жизнь за его дело. Баласар прекрасно понимал, что
Он взял перо, чтобы начать доклад и в некоем роде исповедь.
Юстин сломался на третью неделю плавания.
Их окружал пустынный, бескрайний, как небо, водный простор. Корабль ушел далеко на юг. В этих широтах вода оставалась чистой, а воздух — теплым, даже несмотря на то, что дни становились все короче. Птицы, провожавшие их из Парриншела, исчезли. Из представителей животного мира остался один пес без лапы, которого моряки взяли с собой на счастье. Не было на борту и женщин. Только пропахшие потом матросы и море вокруг.
Скрип и стон снастей выводил Баласара из себя. Морские путешествия ему никогда не нравились. В сухопутных кампаниях удобства было не больше, но там он хотя бы каждый день останавливался на ночлег в новом селении, а дерево, под которым он спал, росло на склоне нового холма. Здесь, посреди водной пустыни, ему казалось, что корабль стоит на месте.
Движение судна отмечал только пенный след за бортом, единственное доказательство того, что плавание когда-нибудь закончится. Баласар часто сидел на корме, утешаясь видом этой белой дорожки. Время от времени он принимался орудовать перочинным ножом, вырезая фигурки из брусков воска. Ум его притупился от безделья и скуки, мысли блуждали где-то далеко.
То, что Юстин и Коул не справятся с этим гнетом, не должно было стать неожиданностью. И все же Баласар не догадался, в чем дело, когда однажды ночью к нему прибежал перепуганный матрос. Тараща глаза, моряк затараторил, что Юстин сидит в каюте с ножом наголо и угрожает убить не то себя, не то несчастную собаку. В обычной ситуации его бы избили палками до беспамятства и выкинули за борт, но поскольку Юстин оплатил путешествие, команда решила обратиться к старшему, чтобы тот сам уладил дело. Баласар отложил в сторону незаконченную восковую рыбку, сунул нож за пояс и кивнул, как будто речь шла о чем-то совершенно обычном.
Все оказалось не так страшно, как он думал. Юстин сидел на лавке. В одной руке у него был конец веревочной петли, накинутой на шею собаки, в другой — походный кинжал. Вокруг в напряженном молчании замер десяток матросов, вооруженных дубинами и ножами. Не обращая на них внимания, Баласар взял низкую табуретку, поставил ее точно напротив Юстина и сел.
— Генерал, — произнес тот. Голос был тихий, безжизненный, как у смертельно раненого.
— Мне сказали, ты что-то с псом не поладил.
— Он съел мой суп.
Один из матросов многозначительно кашлянул. Юстин прищурился и стрельнул глазами в ту сторону, откуда раздался звук. Баласар поспешил продолжить.
— Коул на днях стащил у тебя полбутылки вина. Ты же не стал его убивать.
— Пес не крал мой суп, генерал. Я ему отдал.
— Отдал?
— Так точно.
В
— На что ему такая жизнь, генерал? — промолвил тот. — Он калека, тварь несчастная. Нехорошо, что он так мается. Пусть умрет достойно. Хотя бы достоинство должно быть, если уж ничего больше не осталось.
Собака заскулила и потянулась к Юстину. Баласар видел в ее глазах страдание, но не страх. Животное чувствовало в голосе Юстина боль, которую не замечали матросы. Все вокруг были на взводе, готовы ринуться в драку. Все, кроме Юстина. Он не сжимал в руке нож, просто держал. Его мышцы окаменели, но это было совсем не то напряжение, которое сковывает тела в горячем бешенстве боя. Он скорее оцепенел, как мальчишка в ожидании оплеухи или смертник при виде виселицы.
— Оставьте нас. Выйдите все, — приказал Баласар.
— Пускай Треножника отпустит! — отозвался один из матросов.
Баласар посмотрел Юстину в глаза и с удивлением осознал, что сделал это впервые с тех пор, как они выбрались из пустошей. Наверное, он стыдился того, что мог увидеть в этих глазах. Возможно, стыд и стал причиной того, что происходило сейчас. Он был в ответе за Юстина, а значит, и за страдания, которые тот испытывал. Делать вид, что ничего не замечаешь, — слабость и глупость, а за слабость и глупость всегда приходится платить.
— Отпусти собаку. Она тут ни при чем, и матросы тоже, — предложил Баласар. — Давай поговорим. Если потом захочешь смерти, я тебе помогу.
Юстин вгляделся ему в глаза, как будто хотел проверить, нет ли тут подвоха, сможет ли Баласар действительно его убить. Когда Юстин прочел ответ, его широкие плечи поникли. Он выпустил из рук веревку, и пес растерянно закружился по комнате.
— Забирайте его. Уходите, — сказал Баласар, не глядя на матросов.
Они попятились и один за другим покинули каюту, не сводя глаз с Юстина и кинжала в его руке. Баласар подождал, пока за ними не закроется низкая дверь. Корабль скрипел, с палубы доносились голоса. Масляный светильник покачивался на цепи. Теперь Баласар молчал намеренно. Он ждал. Юстин вопросительно посмотрел на него, потом невидящим взглядом уставился куда-то в пространство — и вдруг тихонько заплакал. Баласар придвинулся ближе и положил руку ему на плечо.
— Они приходят ко мне, командир.
— Знаю.
— Я ведь тысячу раз видел, как люди гибнут, по-всякому бывало, но… то на войне, в бою.
— Это разные вещи, — сказал Баласар. — Ты поэтому хотел, чтобы тебя за борт вышвырнули?
Юстин медленно поворачивал кинжал, ловя отблески лампы на лезвие. Слезы еще катились у него по щекам, лицо помертвело и осунулось. Баласар попытался представить, кого из погибших он видит сейчас, кто из них стоит рядом, и почувствовал на себе застывшие взгляды. Они все были в комнате, столпились в ней, как до этого — матросы.