Война в небесах
Шрифт:
Агира, Агира! Дай мне мужества сделать то, что я должен сделать.
Он ждал до последнего – ждал, когда “Огнеглот” тоже пересечет последний граничный интервал. Когда это произошло, все окна в реальное пространство внезапно закрылись, отрезав путь к спасению, – остались только маршруты, ведущие в клубящуюся черноту под волной. Или в саму волну. С того момента, как Данло разглядел волну в мерцании мультиплекса, он рассматривал именно эту возможность. Маршрут в толщу самой волны казался безумием, но нырок под нее был просто самоубийством, как подсказывала математика.
Марджа Валаскес, очевидно,
Данло, проводив его взглядом, направил “Снежную сову” против приливного напора волны, и ее тяжесть рухнула на него, смешав кобальтовые и розовые цвета в пенистую лиловую круговерть.
Агира, Агира, дай мне твои золотые глаза, чтобы я мог видеть.
Данло почти сразу сбился с маршрута. Такого, пожалуй, не пережил бы ни один пилот: без четкого маршрута человек в завихрениях мультиплекса пропадает безвозвратно. Но однажды, попав в хаотическое пространство, Данло уже нашел выход из, казалось бы, смертельной топологической ловушки. Новые маршруты найдутся всегда, если пилот достаточно искусен, чтобы открыть их. И Данло, пока волна с устрашающей скоростью несла “Снежную сову” вперед, продолжал искать эти маршруты.
Не будь он ограничен во времени, он нашел бы что-нибудь очень быстро благодаря своему таланту математика, но времени оставалось в обрез. Данло фактически боролся за жизнь. Волна превращала все вокруг в малахитовую зелень, и только стремительное инерционное движение не давало ей засосать корабль в свою глубину. Данло, пользуясь этим зыбким равновесием, ввел “Снежную сову” в карман у волнового фронта, где она и держалась, повинуясь кошмарно сложной динамике волны. На помощь себе он призвал три первейших достоинства пилота: бесстрашие, безошибочный расчет и умение плыть по течению. Если он хотя бы на миг позволит себе испугаться, он попытается вырваться из волны не в том направлении, и она потопит его. Если его расчеты не будут безупречными, он потеряет свое равновесие, и страшная энергия волны раздробит его корабль, как хрупкую раковину.
Агира, Агира, я не должен бояться.
Потом настал момент. Для Данло, летящего на гребне невообразимой топологической волны вне пространства и времени, как и для любого другого, между жизнью и смертью существовал один-единственный момент, когда сознание достигает максимального напряжения. Краски клубились вокруг, распадаясь на малиновые полосы, голубые ленты, алые пунктиры и тысячи других узоров. Узор обнаруживается всегда, под поверхностным хаосом всегда скрывается порядок.
Пока волна Данлади катилась через мультиплекс, Данло различал легкие серебристые отсветы всех топологических структур на пути ее следования. Видел он и рефракцию, когда волна внезапно рассыпалась световым ливнем и тут же снова обретала форму движущегося монолита. Вскоре Данло начал подмечать кое-что в ортогональных волнах, выглядевших как серебристо-голубые параллельные линии. Они меняли направление ежесекундно, по мере того как волна искажала саму субстанцию мультиплекса, – меняли, делая маршрут в реальное пространство почти невозможным, но в этих переменах существовала система.
Данло попробовал составить математическую модель этой системы. Он
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…
Ровно на половине седьмого удара сердца Данло вычислил этот маршрут. Волна Данлади исчезла бесследно, и “Снежная сова” оказалась в космосе у холодной белой звезды. Корабль висел в нерушимой тишине, озаряемый чудесным белым светом, а Данло, паря в кабине, глотал воздух и продолжал считать: тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…
– Мы свободны, пилот! – воскликнул парящий рядом Эде. – Свободны и оторвались от погони, верно?
– Да. – Данло, морщась от боли, прижал ладонь к шраму над глазом. – Оторвались.
– Как это ты ухитрился? Я почти ничего не видел – уж очень сильные искажения создавала эта волна.
Данло рассказал Эде, как оторвался от Марджи Валаскес и “Огнеглота”. Все это время удары сердца отдавались в его глазу.
– Очень умно, – похвалил Эде. – Ты ловко ее прикончил.
– Я не убивал ее!
– Ты заманил ее в смертельную западню.
– Нет. У нее был выбор. Она могла выйти в реальное пространство до того, как пересекла последний интервал.
– Ты же знаешь: она гналась за тобой.
– Ее никто не принуждал к этому.
– И ты знал, что она нырнет под волну, так ведь?
– Откуда я мог знать, какой маршрут она выберет?
– Как же ты мог не знать?
– Она могла войти в волну и двигаться вместе с ней, как я.
– Брось, пилот.
– Это правда. У нее был выбор. Она нырнула – это ее воля, не моя.
Эде долго смотрел на Данло, а потом сказал: – Как, ты говоришь, формулируется твой обет? Никогда не причинять вреда другому, даже в мыслях?
– Я не желал Мардже смерти. Я хотел избавиться от нее, вот и все.
– И завел ее туда, где она лишилась жизни.
– Да.
– Как видно, ахимсу не так легко практиковать. Есть свои тонкости. Извини, – сказал Эде, по-прежнему не сводя с Данло глаз, – тебе, наверно, сейчас тяжело.
В глаз Данло точно выстрелили из тлолта, и боль заполнила голову. Оба глаза заслезились от жесткого света звезды за иллюминатором, и Данло моргнул.
– Да… тяжело. – Он вытер глаза и помолился за Марджу: – Марджа Евангелика ви Эште Валаскес, ми алашария ля шанти…
Немного погодя он пробудил Демоти Беде от ускоренного времени и пригласил его в кабину. Заспанный Демоти поглядел в иллюминатор, зевнул и сказал:
– Похоже на Звезду Невернеса – мы что, уже дома?
– Нет. – Данло улыбнулся вопреки головной боли. – Эта звезда белая, а не желтая. До Невернеса еще далеко.
– Как далеко? И как называется эта звезда?
– Насколько я знаю, никак, но мы где-то поблизости от Калкина.
– Калкин? – Беде, возможно, плохо разбирался спектрах звезд, но уроки астрономии помнил. – Да ведь это всего в десяти световых годах от Летнего Мира!