Война
Шрифт:
Глинского удивило и несколько развеселило, что простая деревенская баба может быть матерью генерала. От нечего делать и чтоб подкрепить свои мысли о невысоких, наверное, достоинствах мужика-генерала, он разговорился со старой женщиной и чуть не выдал себя возгласом удивления, когда услышал, что она надеется добраться с внучкой к себе домой в Воронежскую область, в село Глинское, бывшее поместное селение его отца…
Женщина была крупной, чуть сутулой от прожитых лет, с широким, исполосованным морщинами лицом и широко поставленными впалыми глазами, смотревшими со строгим и мудрым спокойствием. Ничего особенного в ее облике не было, разве только неестественные для ее возраста черные, без седины, волосы, выбивавшиеся из-под тонкого синего платка в белый горошек, которым она по-деревенски повязывала голову. На старухе была надета полинялая гимнастерка, заправленная в длинную черную юбку, спадавшую к земле бесчисленными складками.
Как ни всматривался в лицо землячки Владимир Глинский, ничего знакомого не воскресила его память. Справившись со своим волнением и стараясь не смотреть на женщину, он с притворно-праздным любопытством спросил:
– Почему так странно называется село?.. Глинское…
– Обыкновенное название. У нас есть и урочище Глинское, и старая мельница Глинской называется.
– Глинистые места у вас, что ли?
– Да, есть и глинистые, – грустно ответила женщина и вздохнула, видимо вспоминая село.
– Отсюда и название села? – допытывался Глинский.
– Может, и отсюда. – Женщина шевельнула сутулыми плечами. – А может, и нет… У нас помещик, царство ему небесное, тоже Глинским прозывался. Графом был.
– Неужели до сих пор помните?
– А почему не помнить? – удивилась женщина, скользнув безразличным взглядом по собеседнику. – Двадцать годков с гаком – это совсем недавно… Наработалась на их светлость… И графиню помню, и двух сыночков помню… Все на орловских скакунах носились по полям.
Глинский мысленно молил бога, чтобы старуха, поправлявшая в это время подушку под головой внучки, не взглянула на него. Он ощутил, как от его лица отхлынула кровь, а перед глазами стали расходиться черные круги. Старуха же, не отрывая печального взгляда от лица внучки, между тем продолжала:
– В революцию разлетелись кто куда… Только старший сын объявлялся при нэпе. – Она опять подняла глаза на своего собеседника – грустные, изучающие.
– Как объявлялся?! – Глинский, кажется, начинал терять над собой контроль.
– Обыкновенно, – бесстрастно ответила старуха, вновь кинув взгляд на Глинского. – Приехал, побродил вокруг бывшего отцовского имения, а на следующее утро только следы коляски увидели. В Ростове, говорили, миллионами ворочал.
– И больше не слышно о нем?
– Нет, не слыхать.
– А почему же село не переименовали? – Избегая встретиться глазами, Глинский смотрел поверх головы женщины. – Зачем селу носить графскую фамилию?
– А она не графская! – Старуха нахмурилась. – Народная это фамилия, а пращур нашего графа прилип к ней, присвоил значит…
– Странно. – Глинский снисходительно улыбнулся, искусно скрыв досаду.
– Можно подумать, что она отлита из благородных металлов.
Не поняв иронии собеседника, старуха молчала. Но, видать, слова эти не прошли мимо ее внимания, и после продолжительной паузы она заговорила:
– Простые люди придумали эту фамилию для хорошего человека, а благородным она пришлась по душе. Вот и взяли.
– Может, расскажите, как это случилось?
– Давняя бывальщина… Не знаю даже, при каком царе. – Старуха придвинулась ближе к изголовью задремавшей внучки, чтобы отгонять комаров.
– Дед мой сказывал. Народ тогда жил по хуторам, при своих нивах. И мои пращуры были хуторскими. Так вот, на нашем хуторе был один слепой солдат: с царевой службы без глаз воротился. И случись к той поре – опять ворог на Русь напал. Не помню кто, басурман какой-то, много их разевало рот на наши земли… Вот всех парней да мужиков с конями на военщину и позабирали. И слепой солдат опять захотел, пока живой, Руси послужить. Знал он близ наших мест самое лучшее глинище с белой, как перья лебедя, глиной… А белая глина – это чистые деньги. Без хлеба еще можно на картошке перебиться, а без белой глины нельзя, потому как хаты свои мы внутри и снаружи в белом колере и по сей день держим… Ну так вот, – продолжала старуха, прогоняя веточкой комаров от бледного личика и худеньких рук внучки, – слепой солдат смастерил себе тележку, впрягся в нее и поехал за белой глиной… Каждый день-деньской развозил он ее и продавал за копейки да за пятаки. Копил так деньги, а потом сдавал в казну. Вот люди и прозвали солдата Глинским… Однажды опять появляется он на нашем хуторе и, как всегда, подает голос: «Белая глина!.. Кому белой глины?!» Люди выбегают к нему с цебарками, с мешками и вдруг видят, что в тележке солдата не белая, а обыкновенная желтая глина, какой сколько хочешь рядом, в нашем яру над речкой. «Берите, селяне, белую глину! – с такой радостью умоляет солдат, что женщины слезами залились. – Новое глинище показал мне один добрый человек, – говорит. – Старое обвалилось…» Люди переглянулись между собой и стали брать желтую глину, а солдату бросать в фуражку медяки… Слух о желтой глине побежал впереди слепого солдата по всем хуторам… Так и развозил он ее, пока наши ворога не разбили…
В небе послышался рокот моторов, и женщина умолкла, насторожившись. Но самолеты прошли стороной. Глинский, со скрытым волнением ждавший продолжения ее рассказа, хрипло спросил:
– А что было дальше?
– Дальше случилась беда. Солдат как-то доведался, что продавал желтую глину заместо белой, и пошел искать того человека, который обманул его, может, по доброте своей сердечной. Нашел и поджег его хату… Присудили солдату каторгу, а люди осерчали, отбили солдата у стражников. И покатился слух об этом по землям русским, пока до царевой столицы не дошел. Узнал царь про верность отставного солдата и велел миловать его. А потом прислал бумагу, в которой солдат Глинский был жалован деньгами, землями и лесами.
– Ну, а кто же отнял эту фамилию у солдата? – добирался до главного для себя Глинский.
– По-разному баяли люди, – ответила старуха. – Вроде после смерти солдата его землями и лесами завладел какой-то панич, а чтоб никто это богатство не отсудил, приписал он себе и фамилию солдата.
– А дворянский титул откуда? – не терпелось Глинскому.
– Дворянство уже потом было пожаловано. – Старуха открыто посмотрела на Глинского и загадочно усмехнулась. – Ты-то, Владимир Святославович, должон лучше меня, полуграмотной бабы, знать, из каких колен пришло графство к твоему прадеду.
По жилам Глинского вдруг пролилась волна ужаса, с чудовищной силой пронзив сердце. Кажется, он был не в состоянии сказать хоть какое-нибудь разумное слово. Окаменело сидел над щелью в земле и, чувствуя, как лоб его покрывается липкой, холодной росой, безмолвно смотрел на старуху. А она улыбалась ему одними глазами и спокойно, с добрым смешком говорила:
– Я еще вчера тебя приметила… Вижу: вылитый сынок нашей графинюшки, как две капли воды. Но подумала, что, может, обозналась. Мало ли похожих обличий бывает на свете?.. А вот начали говорить мы с тобой, и совсем признала… Только никак не пойму: мой Потап на два или на три годика моложе тебя, а уже до генерала дошел, а ты только в майоры выбился.