Вожди в законе
Шрифт:
"На самом деле [левые] эсеры не были виновны. Когда я однажды вернулась домой, Отто был у себя в кабинете с высоким бородатым молодым человеком, который был представлен мне как товарищ Сафир. После того, как он ушел, Отто сообщил мне, что я только что видела убийцу графа Мирбаха, настоящее имя которого -- Блюмкин. Он был сотрудником ЧК и вот-вот собирался ехать за границу с важным поручением от Коминтерна. Когда я заметила, что Мирбах был убит [левыми] эсерами, Отто разразился громким смехом. Несомненно, убийство было только поводом для того, чтобы убрать [левых] эсеров с пути, поскольку они были самыми серьезными оппонентами Ленина"(42).
Настолько серьезными, что в местных советах летом 1918 года большевиков по сравнению с мартом снизилось с 66 до 44,8%(43), а
В первые пятнадцать минут после убийства в посольстве царила неразбериха. Полковник Шуберт, глава комиссии по репатриации военнопленных, взял на себя организацию защиты здания, которое довольно скоро превратили в небольшую крепость (немцы не исключали, что покушение на Мирбаха -- начало намеченного революционерами разгрома посольства). Попытки сообщить представителям советской власти о случившемся остались безрезультатными: телефон посольства почему-то не работал (и это вряд ли показалось случайностью). Затем, в начале четвертого, сотрудник посольства Карл фон Ботмер и переводчик Мюллер на посольской машине поехали в наркомат иностранных дел, в гостиницу "Метрополь", к Карахану.
При виде германских дипломатов Карахан вскочил со своего кресла и выбежал в комнату секретаря(44). Предупрежденный немцами о возможном покушении на германского посла, Карахан по возбужденному виду вошедших понял, что что-то случилось. Вскоре он вернулся в свой кабинет, выслушал пришедших и заверил их, что представители советского правительства немедленно прибудут в германское посольство. Карахан позвонил Чичерину, тот -- управляющему делами СНК В. Д. Бонч-Бруевичу. Последний спросил, известны ли подробности. Чичерин ответил, что нет(45). Бонч-Бруевич телефонировал о случившемся Ленину и получил приказ поехать с отрядом латышей в германское посольство и обо всем, что узнает, сообщить по телефону. Тем временем Ленин позвонил Дзержинскому и сообщил ему о начавшемся "мятеже"(46).
Затем Ленин вызвал к себе Свердлова; позвонил Троцкому в военный комиссариат и уже по телефону сказал ему, что "левые эсеры бросили бомбу в Мирбаха"(47). Откуда же Ленин узнал, что к террористическому акты причастны левые эсеры? О постановлении ЦК ПЛСР от 24 июня большевики могли не знать (поскольку об этом постановлении не имели представления даже такие левые эсеры, не члены ЦК, как Саблин)(48). О партийной принадлежности и именах террористов мог знать только Дзержинский (и лишь в том случае, если он был соучастником покушения и самолично подписывал мандат Блюмкина и Андреева). Можно предположить, что и в этом случае Дзержинский вряд ли раскрыл бы имя Блюмкина и тем выдал собственное участие в заговоре Ленину. Из подробностей покушения Ленину могло быть известно единственно то, что Мирбах ранен смертельно.
Через несколько минут к Ленину приехали Троцкий и Свердлов(49). А еще через какое-то время пришло сообщение, что Мирбах умер. Важно было "повлиять на характер немецкого донесения в Берлин"(50), поэтому Ленин, Свердлов и Чичерин отправились в германское посольство для выражения соболезнования по поводу убийства посла. Ленин при этом пошутил: ,,Я уж с Радеком об этом сговаривался. Хотел сказать "Mitleid", а надо сказать "Beileid"''(51). И "чуть-чуть засмеялся, вполтона", собственной шутке; потом "оделся и твердо сказал Свердлову: "Идем". Лицо Ленина "изменилось, стало каменно-серым, -вспоминал Троцкий.
– - Недешево давалась эта поездка в гогенцоллернское посольство с выражением соболезнования по поводу гибели графа Мирбаха. В смысле внутренних переживаний это был, вероятно, один из самых тяжелых моментов" в жизни Ленина(52) -- очередная плата за передышку (Троцкий, противник ленинской политики, в посольство ехать отказался -- формула "ни мира, ни войны" этого и не требовала).
Однако в июле 1918 года, когда советская власть переживала серьезнейший кризис, убийство Мирбаха, как бы это ни казалось странным, облегчало положение ленинского правительства. Со смертью Мирбаха разрубался запутаннейший узел советско-германских отношений и открывалась возможность для ликвидации ПЛСР -- разрыва второго, не менее запутанного узла большевистско-левоэсеровских связей. Подготовившись к возможной конфронтации с левыми эсерами в самые первые дни работы Пятого съезда, Ленин, Свердлов и Троцкий с первыми известиями о покушении на германского посла начали принимать "срочные меры по подавлению и ликвидации мятежа"(53), хотя никак не могли еще знать, кто стоит за убийством Мирбаха, тем более, что признаков антиправительственного восстания с чьей бы то ни было стороны не было. Так, комендант Кремля Мальков, находившийся в те часы в Большом театре, писал, что около четырех к нему "подбежал запыхавшийся Стрижак" (комендант Большого театра) и передал приказ Свердлова "немедленно явиться в Кремль". Через пять минут Мальков был в Кремле и "из отрывочных фраз", которыми успел обменяться со встретившимися сотрудниками ВЦИК и Совнаркома, понял, что "левые эсеры подняли мятеж". "Все делалось удивительно быстро, четко, слаженно, -вспоминал Мальков.
– - Владимир Ильич и Яков Михайлович тут же на листках блокнотов писали телефонограммы, распоряжения, приказы". Через пять минут в боевую готовность был приведен весь гарнизон Кремля(54). А левых эсеров, находившихся в Кремле в войсках гарнизона и среди служащих, немедленно арестовали.
Первым официальным правительственным объявлением об убийстве Мирбаха стала телефонограмма Ленина, переданная в 4.20 в организации, контролируемые большевиками: в районные комитеты РКП(б), в районные Советы депутатов города Москвы (где левых эсеров практически не было) и в штабы Красной гвардии. В этой первой телефонограмме Ленин сообщал, что "около трех часов дня брошены две бомбы в немецком посольстве, тяжело ранившие Мирбаха". Ленин указывал, что за покушением стоят "монархисты и провокаторы", пытающиеся втянуть "Россию в войну в интересах англо-французских капиталистов", и требовал "мобилизовать все силы, поднять на ноги все немедленно для поимки преступников", "задерживать все автомобили и держать до тройной проверки"(55).
Таким образом, в официальной телефонограмме Ленина не было упоминания о левых эсерах, в то время как в распоряжениях, переданных конкретным партийным руководителям "мятеж левых эсеров" фигурировал как совершившийся факт. Это расхождение кажется подозрительным и не случайным. Если считать, что Ленин не догадывался о "мятеже" левых эсеров (и указания современников в мемуарах являются недоразумением), кажется удивительным, что он не сообщил о случившемся заседавшему в Большом театре съезду Советов. Если Ленин подозревал левых эсеров, непонятно его указание на "монархистов" и безликих "провокаторов".
Смысл ленинских указаний разъясняет Бонч-Бруевич: "Здесь преследовался тактический прием, чтобы не спугнуть [левых] эсеров со своих мест и телеграммой о выступлении их в центре не подстрекнуть на периферии, в уездах их единомышленников к подобным же действиям"(56). Действительно, телеграмма Ленина должна была быть разослана по стране, но в уезды из-за грозы ее передали лишь в 5.30(57). Бонч-Бруевич, однако, не объясняет, почему Ленин не указал на восстание левых эсеров в какой-нибудь особой телефонограмме, предназначенной только для Москвы. Но очевидно -- по той же причине: нельзя было настораживать бездействовавших в Москве и за ее пределами левых эсеров(58). Пока не разработали окончательно плана военного разгрома ПЛСР, не окружили отряд Попова, не арестовали фракцию левых эсеров на съезде Советов, нельзя было говорить левым эсерам, что их рассматривают как восставшую партию. А конкретный план разгрома отряда Попова, аналогичный плану разгрома анархистов 12 апреля, был утвержден большевиками только около 5 часов вечера 6 июля.