Возмездие

Горизонт простирался бесконечной идеально ровной полосой. Чёрная твердь промёрзлой земли и серая застиранная занавеска предрассветного неба. Где-то там, на границе двух этих миров, скакал златогривый в яблоках конь, цокая копытами с железным противным лязганьем.

Камински заворочался, недовольно замычал, буркнул что-то вроде: "Ну, это не дело" и открыл глаза. На него смотрел знакомый потолок спальни с пыльной люстрой в виде трех стеклянных лилий на деревянных гнутых стеблях, и трещиной, делящей его ровно пополам. Она (трещина) появилась вместе с новыми соседями. Три года назад они купили квартиру

Каждое утро, просыпаясь в своей холостяцкой постели, и видя эту трещину над головой, Камински размышлял о том, что хорошо бы вытащить из пыльной кладовки стремянку, вооружиться шпаклёвкой и стереть трещину с потолка. Так было бы и сегодня, если бы не лязгающий железный звук, неприятно ворвавшийся в это утро.

Камински тихо ругнулся – шумели соседи и неизвестно сколько ещё это терпеть.

Может, пора уже подняться к ним и потребовать?…

Может, это само мироздание говорит: – Хватит, Герхардт! Пора что-то менять! Соберись и прекрати уже это!

Но стоило перевести взгляд на часы на прикроватной тумбочке, чтобы забыть обо всем. Забыть, и подпрыгнуть. И откинуть одеяло. И сунуть тонкие белые ноги в домашние шлепанцы, вскочив в панике с кровати.

Камински заметался по квартире, как испуганная мышь, пойманная в банку.

"Кофе! Бриться!Чемодан! Билеты!.." – мысли скакали в голове, как разбушевавшаяся толпа орущих первоклашек.

Каждый день Камински смотрел на беспокойную стайку школьников, шумно сыпавшихся из ворот через дорогу. Смотрел, попивая поздний кофе и размышляя о том, что вот это и есть "частицы бестолкового Броуновского движения". Иллюстрации лучше не придумать.

Сейчас Камински и сам в некотором роде был этой частицей.

Он ставил на плиту кофейник, и спешно брился, и бросал вещи в чемодан, бегая из одного угла темноватой квартиры в другой, громко шлепая тапками по паркетному полу.

Смена белья, носки, пара сорочек, брюки, галстук, туфли, фланелевая пижама в мелкую клетку, запасные очки в твёрдом футляре, книжка для записей и блокнот для набросков, пенал с карандашами и мягкая пачка растворимого кофе. Три плитки шоколада, пакет жареного миндаля и книжка "1000 и одна головоломка". Внушительных размеров аптечка, в которой все – начиная пастилками от кашля и таблетками от изжоги и заканчивая берушами, пластырями и набором для перевязки.

Наскоро побрившись и заклеив порезы наслюнявленными обрывками туалетной бумаги, Камински утрамбовал в чемодан дорожную косметичку, что хранила в своих раздувшихся от содержимого недрах бритву, зубную пасту, зубную щётку, лосьон после бритья, зубную нить, шампунь и гель для душа в крохотных флаконах, дезодорант без запаха и пену для бритья. После короткого размышления над чемоданом, уверен в бока руки, Камински добавил тонкий флакон пижонски поблескивающий золотой крышкой – туалетная вода с теплым сладковатым ароматом сандала и табака.

После этого чемодан был аккуратно застегнут и на него легла небольшая затертая сумка из коричневой кожи, с паспортом, бумажником и билетом. А также мобильным телефоном, проводом зарядного устройства и наушниками.

Герхардт Камински был из тех суеверных людей, что никогда не собирают чемодан заранее. Только в день отъезда. И сейчас, когда после всех сборов оставалось ещё пятнадцать минут до такси, он был чертовски доволен собой – есть время не спеша выпить кофе.

Камински застегнул на запястье ремешок старых механических часов, с ремешком из рыжей кожи, поправил манжет голубой рубашки в тонкую полоску, одернул свитер и прошёл в кухню – по его расчётам кофе достиг той самой температуры, когда его приятно пить, не обжигая при этом губы.

В такси удушливо пахло кокосом и, по случаю дождя, окна были наглухо закрыты. Таксист хмурый пузатый мужик с красным лицом, выдававшим вспыльчивого любителя горячительных, так бросил чемодан в багажник, что Камински сразу понял – беседы не будет. Не то чтобы он сильно любил болтать с незнакомыми людьми, но если ты ведешь замкнутый образ жизни, порой это развлекает.

Ну, нет так нет.

Камински устроился на заднем сидении, на уточняющий вопрос "В аэропорт?" кивнул и достал из сумки наушники. Вставил в уши, открыл приложение в смартфоне и погрузился в Тома Йорка, наблюдая, как за окном проплывает город в жёлтых пятнах осени.

Он никогда не думал о "деле" заранее, настойчиво отгоняя все мысли примерно до тех пор, пока не окажется на месте и ему не раскроют всех подробностей. Во-первых это позволяло сохранить трезвый взгляд, лишённый всяких предположений и фантазий.

Во-вторых – помогало не сбежать. Потому что всегда первой реакцией было дикое желание бросить все на хрен и удрать. Спрятаться. Исчезнуть, стерев из мира все свои следы. От школьных альбомов, до упоминаний в государственной системе. Камински частенько предавался размышлениям о том, как это могло бы быть. И находил это вполне осуществимым.

Но всякий раз, будто в ответ на трусливые мысли, в голове всплывал образ бабушки, которая строго говорила: "Помни о предках, Герхардт". И он помнил. Набирал в грудь побольше воздуха и зажмурившись прыгал в новое дело, как в ледяную воду.

Когда Герхардту было пятнадцать, он, конечно, пробовал бунтовать. Проколол ухо, чтобы носить в нем несколько серебряных сережек и одну булавку. Слушал тяжёлый рок и оклеил стены комнаты постерами с любимыми музыкантами – "Kiss" и "M"otley Cr"ue". Впрочем, его железную бабушку этим было не пронять. Хотя он всячески показывал норов и учился отстаивать свою позицию. Вырезал дырки на новых джинсах, обвесил куртку цепями и булавками, отпустил волосы, желая шокировать строгую бабушку Гертруду Олафовну. Ему не хотелось "помнить о предках". Ему хотелось быть самим собой и прожить другую жизнь. Какую, Камински и сам не знал.

Но бабушка была всегда ровна с внуком независимо от того, как он вёл себя.

"Это просто период, Герхардт", – говорила она, на его жалкие попытки бунта. —"Ты перебесишься, выбросишь свои рваные портки и булавки, как тухлую требуху. Ты перебесишься и станешь таким, как все."

Становится "как все" отчаянно не хотелось и однажды юный Камински предпринял достаточно смелый план бегства. Он выбросил из школьного рюкзака учебники, сложил в него вещи первой необходимости – деньги из копилки, остатки яблочного пирога и плеер с любимыми треками и отправился в путь. Выпрыгнул из окна спальни на мягкий зелёный газон и, стараясь держаться в тени старых садовых деревьев, на которых уже появилась молодая сочная листва, побежал к заранее выломанной в заборе дыре. Конечно, можно было бы воспользоваться калиткой – окна маленькой гостинной, в которой Гертруда Олафовна дремала в кресле после обеда, под мерное бормотание из телевизора, выходили на другую сторону. Но тогда в чем же здесь протест?!