Возможные миры и виртуальные реальности
Шрифт:
15. Сеанс гипноза. Тут и впрямь почти достигается эта местность. Оболочка становится почти прозрачной - но в одну сторону. Cлышит, даже отвечает,двигается, слушается. Но сомнамбула не может приказать нам сделать нечто, включить нас в свою цель. Это - если о н а и заговорит - будет совсем иное веление или просьба. И если сомнамбула движется на нас, то это страшно потому, что, глядя на нас, она не видит нас (еще страшнее: видит ненас) и идет не на нас, а сквозь. Наяву мы вот чему не удивляемся: то и дело обьект остается за кадром, предложение - без дополнения. Мальчик бежит. Девочка рисует. Старик играет. Но стоит слегка усилить нажим - и становится не по себе. Что-то притягивает идущего, влечет. Что? Дверь раскачивается сама по себе. Дерево сгибается под невидимой рукой. Кусты ходят ходуном. Страницы книги начинают перелистываться. Адресованность этих речевых актов теряется в иной реальности.
16. Мы обнаруживаем сновидение, вносим его в эту действительность. Тогда в ней возникает местность, называемая "явь", а правильнее "несон". Но это уже не та действительность, которая была до того . И сказать: ?Я нахожусь в несне?
– это не то же, что сказать "Я нахожусь не в сне". Но это уже другой вопрос - почему мы не решаемся именовать вещи и существа с помощью отрицания, разве оно не имеет оттенка атрибутивности? "Ко мне подбежала не собака, а только тень". Но почему нельзя так: ?Ко мне подбежала несобака?. ?В степи дул неветер?. Это уже о другом: о снах языка.
Шемас МакАнны Скользкие камушки моего Майка
(Роман) Шемас МакАнны - ирландский (и, что более существенно, - ирландскоговорящий) писатель и музыкант (родился в 1958 году в Белфасте). В своей прозе МакАнны продолжает традицию Джойса, а в контексте более современного искусства Кортасара. МакАнны - яркий представитель современного постмодернизма: роман, начало которого публикуется ниже, - характерный для этого направления в литературе образец жанра культурологического детектива (классический текст - "Имя розы" Умберто Эко). Особенностями этого жанра является сочетание показа акцентуированной социальной среды (в романе МакАнны это жизнь университетского кампуса) с не имеющим, на первый взгляд, прямого отношения к сюжету авантюрно- виртуальным началом (в романе МакАнны это полулегендарная история жизни Паганини). Проза МакАнны известна в России благодаря переводам Т. Михайловой - см. его первый роман "Мой рыжий дрозд", вышедший в 1989 году в Москве в издательстве "Молодая гвардия". Конец Волны... Они лежали на краю поросшего бурым мхом утеса и смотрели в воду. Ветер доносил до них блеянье овец и горький запах водорослей, и вкус их дешевых сигарет тоже был грубым и горьким, они старались отбить его не менее грубыми шутками, но это как-то плохо получалось. Этот утес они облюбовали давно. Впрочем, он был знаком, наверное, почти каждому поколению учеников этой традиционной летней школы: здесь можно было покурить, позагорать, поболтать и просто отдохнуть от вечных понуканий и требований говорить поирландски даже между собой. Они замолчали. Тяжелое облако над морем было похоже на вражеский корвет, и обоим стало казаться, что остров осажден, сейчас начнется штурм, их хотят захватить в рабство, и отстоять свою свободу они смогут только в битве. Сегодня утром была история. Им рассказывали о том, что происходило на этом острове, и получалось, что он весь буквально кишит трупами. Выходило, что у этих берегов нашли себе могилу тысячи солдат, и это было почему-то очень приятно. На этом островке, на соседнем или еще где-нибудь неподалеку, их тут много, этих островков, но и людей тут гибло тоже много. Так что, получается, это не просто острова, а целое кладбище. Да если еще посчитать утонувших рыбаков... Да, эти острова много видели и много пережили. Но и сейчас тут было не скучно, особенно летом. В июле сюда обычно приезжали янки на белых яхтах. Они нарочно приплывали из своих далеких Соединенных Штатов, чтобы наполнить берега криками и громкой музыкой, и считали при этом, что обретают тут покой и уединение. А в августе становилось еще более людно. Но до августа еще далеко. Сейчас на островке была только их школа, и на их уединенный утес, они это твердо знали, сейчас не мог посягнуть никто чужой. Джемми лег на живот и, протянув руку, послал окурок ловким щелчком в бирюзовую прозрачную гладь. Окурок закачался на волнах, пронизанных солнцем, как поплавок или маленькая лодочка. Джемми лениво проводил его взглядом и вдруг заметил еще что-то. "Что-то" - именно так он мысленно назвал это сначала, но почему-то сразу понял, что это "что-то" здесь лишнее, постороннее и очень странное. Под водой что-то белело. Бутылка? Нет, это было крупнее. Панцирь какого-нибудь огромного краба? Они оба всмотрелись в прозрачную глубину и оба как по команде вдруг вскочили на ноги: из воды на них смотрело человеческое лицо. Они молчали. Потом, заметив невдалеке одного из преподавателей - не их ли он искал?
– они замахали ему руками и закричали радостно и тревожно: - Эй, сюда! Идите сюда! Учитель быстро подошел к ним; еще полный гнева, он был несколько озадачен их тоном. Он приготовился открыть рот и задать какой-нибудь резкий вопрос, но Джемми опередил его.
– Смотрите, что мы тут нашли, - сказал он.
– Оно там в воде. Учитель повернул голову туда, куда указывала рука мальчика, и невольно замер.
– Но это... это труп...
– прошептал он. Мальчики радостно переглянулись. Найти труп! Первыми обнаружить тело убитого! Такое достается не каждому, как теперь все будут им завидовать! Полицейские, журналисты, экспертиза, допросы, интервью! Радио, телевидение, газеты, и всюду - их фотографии, их показания, да и вообще, жизнь тут будет гораздо интересней. Какая уж тут грамматика и история, если на берегу валяются трупы? А уж сами они, ясное дело, до самого конца курсов будут вообще свободны от занятий. Учитель положил Джемми руку на плечо и протяжно вздохнул. Интересно, о чем он думал? Может быть, о том же? Может, и взрослым в душе тоже до смерти хочется найти труп или стать свидетелем какого-нибудь другого преступления, чтобы жизнь вдруг стала хоть немного веселее? Просто они никогда не решатся признаться в
– Какой ужас!
– тихо сказал он.
– Не смотрите туда! Но что же теперь делать? В ответ на его слова другой мальчик сбежал с утеса вниз и бросился прямо через футбольное поле к стоящей у входа в школьное здание телефонной будке.
Учитель проводил его взглядом и опять повернулся и посмотрел в воду. Лежащий на дне человек теперь стал как-то ближе, или просто так казалось, потому что теперь он знал, куда надо смотреть. На какое-то мгновение они встретились глазами, но учитель сразу испуганно отвернулся. Интересно, сколько он тут пролежал? Аранская трагедия, как ее тогда назвали, случилась в ноябре 1935 года. Девятнадцать молодых людей, возвращавшихся на катере из Шотландии, пошли ко дну около скал, гряда которых тянется к западу от острова Иниш-Мор. Их тела тогда нашли не сразу. Некоторые разбились о скалы, другие - прибило потом к маленьким островкам, а какие и вовсе унесло в океан. Об этом тогда много писали. Интересно, что примерно тогда же в небе заметили комету, которая вот уже больше семидесяти лет не была видна. Считалось, что ее появление всегда предвещало беду, но стоит ли в это верить? Меня гораздо больше интересует другое совпадение: именно тогда, в ноябре 1935 года, знаменитый ирландский романист Джозеф Мак Грианна, писавший под псевдонимом "Мойра", публично заявил в одном интервью, что намерен прекратить заниматься литературной деятельностью, потому что понял, что исписался или, как выразился он сам, понял, что исчерпал свой источник вдохновения. Теперь бы мы сказали, что у него началась депрессия, но тогда у нас это было еще не принято. Это был человек блестящий, и книги его всегда пользовались бешеным успехом. Когда у нас началась эта неразбериха, он продолжал писать и написал так много, что его романы, как утверждали некоторые, сделали для нашей страны больше, чем вся армия республиканцев вместе взятая. И вот вдруг он заявляет, что прекращает писать, что язык, на котором он писал, это мертвый язык, а его книги - трупы, написанные для мертвецов... Мрачное сравнение, правда? Ну, вот, опять заговорили о трупах! Правильно, начал писать про труп на острове, так и нечего делать историко- литературные отступления. Но, извините, для начала я должен представиться: меня зовут О'Браен, хотя мне больше по душе - просто Браен, и в этой истории я должен буду выполнять функции детектива-любителя. Хотя, конечно, на самом деле никакой я не детектив, но просто так уж сложились обстоятельства. Итак, в субботу вечером я, как обычно, вышел пройтись и, как обычно, купил себе "Айриш таймс". Уже сидя у себя на кухне, я, опять же - как обычно, стал просматривать разделы, где пишут про разные спектакли, книги, художественные выставки, потому что я себя считаю человеком интеллигентным и люблю быть в курсе культурной жизни. Итак, я просматривал там разные объявления, про выставки, про новые фильмы, спектакли, и вдруг наткнулся на маленькую заметку, которая, признаюсь, меня просто поразила. Вообще-то я, наверное, не должен был ее читать, потому что она на эту страницу попала как будто случайно, ей бы надо было сидеть себе тихонько в разделе "Полицейская хроника", я бы ее там вообще не заметил. Но тут она сразу попалась мне на глаза: в ней говорилось, что на одном из западных островков два мальчика с летних ирландских курсов нашли в воде труп. Труп этот так и остался неопознанным, документов у него при себе, ясное дело, не было. На вид это был молодой человек лет двадцати- двадцати пяти, в джинсах, старых ботинках, в шерстяном свитере. В общем, уцепиться не за что. Вот раньше, я знаю, у каждой деревни был свой узор вязки, и если к берегу прибивало труп утонувшего рыбака, люди сразу знали, куда его надо везти. По свитеру определяли. А теперь эти свитера продаются всюду как сувениры, а если находят настоящий труп, он, конечно же, оказывается одет так, что его родная мать опознать не сможет. Но меня заинтересовало не только это. Они писали, так у них выходило, что вся проблема - в том, чтобы определить, кому этот труп принадлежит, а что это несчастный случай - это у них почему-то сомнений не вызывало. В этой заметке говорилось, что в затылочной части череп был поврежден, видимо, в результате удара о что-то твердое в момент падения. Но обо что он ударился?! И откуда он падал?! Им это все равно! Я прочел заметку несколько раз и меня просто затрясло от гнева: парня убили, это яcно, как Божий день, а до этого никому и дела нет. Несчастный случай! И еще мне почему-то показалось, что все это имеет отношение ко мне. То, что я случайно увидел эту заметку там, где ей не полагалось быть, что я прочел ее как раз в начале отпуска, когда я соображал, как бы поинтересней мне его провести, натолкнуло меня на мысль лично заняться всем этим и найти убийцу. Смешно, скажете вы? Пусть, может быть и смешно. Но не так уж глупо. Эти летние школы, по-моему, просто созданы для убийства: люди уезжают на уединенный остров, живут там, как осы в банке, конечно, возникают конфликты. А места там такие, что голову сломать - пара пустяков. Вот и решайте потом, случайно человек оступился или его кто-то специально толкнул. У нас, конечно, про это писать не любят, по причинам, вполне понятным. А я считаю, что случайного в жизни ничего не бывает, и если парню суждено было утонуть, на это есть своя причина. Да и мне эта заметка, наверное, подвернулась тоже не случайно. Если бы она была напечатана на другой странице, я бы вообще ее не заметил и спокойно продолжал бы свой законный отдых. Но что есть, то есть, и что случилось, то, значит, должно было случиться. Так что запомните мое имя, вы про меня еще услышите. И раз уж нам придется расследовать преступление, я считаю, лучше с самого начала указать: Место действия: Острова на западе Ирландии Какой-то университет в Ольстере Дублин (время от времени) и Италия и Европа, 1782-1840 гг. Действующие лица: Магон, Майк, студент Малахия Каттерн, преподаватель Пеппиат, Соварле, неизвестно кто О'Браен, Паскуале, детектив Пейдж, Мерль-Мебиус, известный писатель второстепенные персонажи, вымышленные и нет, а также Паганини, Никколо, итальянский скрипач. Вот. А пока: тсссс! Мы их всех еще выведем на чистую воду! Далее: протокол допроса, который назван почему-то планом-проспектом экзамена по ирландскому языку, рекомендуемым для выпускников традиционных летних курсов (так они хотят сбить нас со следа): "От испытуемых требуется ознакомиться со списком предложенных им вопросов. Испытуемый не должен отвечать на все вопросы, но имеет право избрать лишь пять из них. Испытуемые не имеют права писать свои ответы более чем на двух сторонах одного листа. Испытуемые имеют право в ходе подготовки к ответу консультироваться между собой, но обязаны при этом прекратить переговоры по первому требованию экзаменатора. Вопросы: 1. Кто его убил? 2. Кто был убит? 3. Не предпочтительнее ли ответить на вопрос N 2 прежде, чем на вопрос N 1?
4. Кому было выгодно это убийство? 5. Чем обязан истинный художник своему народу? 6. Докажите, что стиль должен соответствовать предмету описания. 7. Тождественно ли художественное творчество личности самого художника или это миф? 8. Существует ли ничто? 9. Т.С.Элиоту приписываются слова: "Исход наших переживаний находится в их начале, и это дает нам возможность каждый раз по-новому осмыслять нашу жизнь". Опровергните их. 10. Что вам известно об этом человеке? 11. Если вам самим захочется задать какой-нибудь вопрос, запишите его, а потом поместите рядом ваш предполагаемый ответ". Далее: необходимая информация содержится в нижеследующих пунктах А - Я. Итак: А. Мерль М.Пейдж едет на машине по улицам Дублина Все произошло в одно мгновение: что-то скрипнуло, взвизгнуло, ударилось о правое крыло, и уже после того, как отхрустели кости, Мерль понял, что задавил собаку. Как это получилось? Он ее даже не успел заметить. Он с омерзением поежился и вдруг почувствовал, что его грудь, руки, ноги, голова налились небывалой энергией. Он непроизвольно нажал на газ и на скорости восемьдесят миль в час полетел вперед по темным и пустынным улицам. Его старенькая машина превратилась в самолет, тоже, наверное, старенький такой самолет времен войны, этакий аккуратненький Фоккер, который старательно разбегается, прежде чем взлететь. И он разбегался, разбегался и ждал, что тоже сейчас взлетит, полный странным чувством горечи и радости, на нем был кожаный шлем и защитные очки, он торопился подняться в воздух, пока не кончилась взлетная полоса. Он почти летел, герой-камикадзе, на стареньком Фоккере, и огонь бушевал в его груди. Вдали мелькнула решетка Оленьего Парка. Что это было? Что произошло с ним? Или это чужая смерть дала ему вдруг эту странную энергию, эта уходящая жизнь поделилась с ним своей силой? Ему стало мерзко и противно, но он не мог ничего поделать с радостной бурей, бушевавшей у него в груди. Он понял, что лишь движение может спасти от смерти. Б. Фрагмент произведения, которое в тот момент лежало у Мерля М.Пейджа на заднем сиденье (набросок) "В самой старой и живописной части города был расположен знаменитый Институт поминальной музыки, или Похоронная Академия, как принято было его называть. Это уникальное в своем роде заведение готовило музыкантов, которые специализировались на исполнении траурной музыки и достигали в этом неслыханного совершенства. Поступить туда не просто. Мальчику, который разучивал гаммы под присмотром унылой старой девы, или даже стер себе пальцы, пощипывая струны скрипки, подражая Судзуки, там делать нечего. Туда принимают людей с опытом и, к тому же, одаренных особым типом сердечной тоски, который встречается не часто. Но поступить в Институт - это еще не все. Принятый должен немедленно забыть обо всем, что он знал до этого, и начать учиться воплощать в музыке всю мировую скорбь. Начинают обычно с одной какой-нибудь ноты. Учащийся старается прикоснуться к одной клавише или струне так, что при этом у окружающих начинает щемить сердце и слезы непроизвольно льются из глаз. Один звук - но он должен выразить горе родных и близких, страх перед отверзтой могилой и надежду на новую, вечную жизнь. Выпускники Института овладевают этим мастерством в совершенстве, и любое музыкальное произведение под их искусными пальцами начинает дышать скорбью. В этом им нет равных, и спрос на них всегда очень велик. Говорят, что эти скорбные трели были впервые открыты Никколо Паганини. Именно они создали ему такую инфернальную популярность и способствовали созданию целого мифа вокруг его имени. В Институте очень ценят Паганини и ежегодно устраивают в его честь нечто вроде фестиваля, на котором не только исполняются его произведения, но и выслушиваются легенды о его жизни и творчестве. Поощряется приглашение иностранных ученых и музыкантов. В этом году сообщить слушателям новые факты из биографии Паганини должен был известный американский музыковед Гектор Тирон Форд... (зачеркнуто). Смерть. Тюрьма. П. в тюрьме. П.
– убил другого скрипача. (зачеркнуто). Сд. с д.? Можно ли действительно обрести славу и талант, продав душу? Неужели душа так дорого стоит? Имеет ли право художник совершить убийство?" (конец наброска). В. Размышления экзаменующего над листом чистой бумаги во время экзамена Пора написать что-нибудь. Но что? Автор романа, много ли от него зависит? Или сюжет уже существует сам по себе? Кто убит? Кто убийца? Но почему они не спрашивают: зачем? Или это и так ясно? Наша жизнь мертва. Все мы - трупы, мы привыкли к этому и уже этого не замечаем. Но, если так, что же тогда смерть? Г. Очередное вмешательство О'Браена, детектива-любителя Да, я любитель, детектив-любитель или любитель детективов, мне все равно. И не надо над этим смеяться. Я только не могу понять, зачем нам этот кусок из его портфеля про Институт поминальной музыки? Надеюсь, читатель быстро про это забудет. И не надо забивать голову биографией Паганини. Если, конечно, тут нет разгадки. Тссс... Пока об этом не будем! Для меня главное узнать: личность убитого, мотивы убийства, способ, которым убийство было совершено и, конечно, кто убийца. А пока в этом направлении мы что-то не продвинулись. Вот, еще какой-то фрагмент, надеюсь, это будет продолжение нашего детектива, а не очередной дрянной роман из университетской жизни, каких теперь много расплодилось. Д. После экзамена В тот вечер они договорились поиграть с ребятами из Политехнического института, и у Майка Магона по этому случаю уже с утра было весело на душе. Не дождавшись лифта, он слетел вниз по лестнице и быстро вышел на улицу. Майк Магон - студент выпускного курса так называемого Нового Британского университета, в котором нового было довольно мало, да и британское потихоньку вытеснялось унылым ирландским духом. Он огляделся, да, фасад уже здорово пообтрепался, и вряд ли кому-нибудь в ближайшие двадцать лет придет в голову делать тут ремонт. Пять лет он провел тут, но любви к своей "Альма матер" так и не успел ощутить. Он бы, пожалуй, никому не посоветовал поступать сюда, хотя, почему тут так скучно, сказать бы вряд ли сумел. Впрочем, не стоит решать за других... Сбегая с лестницы, он чуть было не сбил с ног преподавателя английского отделения, но вспомнил об этом только сейчас. Как его звали? Майк задумался. Нет, вспомнить не удалось. А, может быть, он его с кем-то спутал, и этого человека он вообще видел впервые? Ладно, ну его! Он опять быстро пошел вперед. Лето уже начинало свое триумфальное шествие, хотя настоящей жары еще не было. Через несколько дней должны были уже начаться выпускные экзамены, но Майк их совершенно не боялся, он чувствовал себя во всеоружии. Другое дело выпускной реферат, тут он почему-то волновался и все никак не мог заставить себя сесть и написать окончательный вариант. Тема была ему хорошо знакома, и речь шла всего о десяти тысячах слов, но что-то внутри него самого мешало кончить работу. На их факультете было принято писать выпускные рефераты, так сказать, о самих себе. Исполнители народной музыки писали о народной музыкальной традиции, любители хоккея на траве посвящали свои рефераты этой благородной игре, и даже игроки в баскетбол пытались, правда - тщетно, вскрыть его народные ирландские корни. Так что Майк тут не был исключением и выбор темы для его реферата ни у кого не вызвал удивления. Но сегодня ему было не до занятий. И он был этому скорее рад. Сегодня предстояла игра в баскетбол и он знал, что просто обязан сделать все, чтобы их команда выиграла. Он считал, что баскетбол - самая благородная игра, какую только можно было придумать. Некоторые думают, что тут важен высокий рост, но Майк хорошо понимал, что это не так. Самое важное в баскетболе техника. И еще ему нравилось красиво прыгать, зависая в воздухе, парить над мягкими досками пола, а потом мягко, как их учили, неслышно опускаться на полусогнутые напружиненные ноги, чтобы в любую секунду быть готовым опять взмыть вверх. Пол был отполирован сотнями ног и от него звучно отскакивало эхо. Это тоже ему нравилось. А еще ему нравилось после игры стоять в душе с закрытыми глазами и чувствовать, как пот и мягкая пыль стекают с него на кафельные плитки и его тело опять становится розовым и упругим, как у какого-нибудь цветущего юноши с американского плаката. Он закрывал глаза, чтобы не видеть голых тел своих товарищей. Их белесая беззащитность вызывала в нем странно неприязненное смущение. Ребята из Политехнического играли грубо. Было несколько удалений, крики, скандалы, но к концу игры им все-таки удалось собраться и обойти их. Потом в душе под струями горячей воды многие расцвели малиновыми следами ударов, которые они с гордостью показывали друг другу как знаки боевого отличия. У одного под ребрами была даже кровавая ссадина. Не проявив к ней особого интереса, Майк поспешил растереться полотенцем, собрать свои вещи и выйти на воздух. Ему почему-то совсем не хотелось продолжать обсуждать игру, хотя он, наверное, не меньше других был рад победе. Закинув сумку за плечо, он медленно побрел в сторону университетского парка. На одной из площадок какие-то незнакомые ребята играли в футбол, и Майк решил было присоединиться к ним. Он бросил сумку на землю и даже несколько раз ударил по мячу, но потом вдруг почему-то отошел в сторону и прислонился к дереву. Он чувствовал себя пустым и усталым, а сама игра показалась ему скучной и глупой. Взяв сумку, он побрел в библиотеку. Надо ведь готовиться к экзаменам. Сидящая у входа девушка с тупым шотландским лицом отказалась пропустить его внутрь из-за того, что у него не было с собой читательского билета. Напрасно он называл ей номер, который за эти годы, конечно, успел запомнить наизусть, напрасно уверял ее, что книги у него уже заказаны и ждут его на полке, она даже слушать его не стала. Мысленно пожелав ей принять этой ночью несколько лишних таблеток снотворного, он повернулся и мрачно пошел домой. Вроде бы - ерунда, все равно они скоро закрывают и он просидел бы от силы часа два, но на душе почему-то стало как-то тревожно. По дороге он зашел в столовую и купил себе пластмассовый стаканчик жидкости, которую тут обозначали словом "кофе", и сэндвич с салатом, который угрожающе высовывался из-под хлеба и так и норовил выпасть. Майк благополучно справился с ним и успел быстро поставить картонную тарелочку на шаткий столик, однако, потянувшись за сахаром, опрокинул пластмассовый стаканчик, и бурая жидкость тут же залила светлый пол. Он испуганно оглянулся: хорошо хоть никого знакомого рядом не было. Мысленно проклиная все на свете, он вылез из-за столика, взял себе еще один стакан и начал уныло пить его, смакуя свою тоску и одиночество. Желто-белый кусок яйца из его салата предательски выскочил из-под пальцев и отскочил к двери, разбившись вдребезги о ботинок входившего в зал Малахии Каттерна. Собственно говоря, это еще не было поводом для начала разговора, но Майк сразу понял, что теперь ему не отвертеться. К тому же, теперь он сразу понял: это именно его он сегодня чуть было не сбил с ног на лестнице. И как это он сразу не вспомнил, как его зовут: Малахия, такое не забывается. Это имя дала ему его мать, наверное, чтобы досадить своему мужу-полицейскому. Когда Малахия был маленьким, они жили в городке на границе, и место там было очень неспокойным. Он помнил, как отца часто поднимали среди ночи и он, чертыхаясь, собирался и уходил куда-то. Где-то далеко в темноте слышались выстрелы, и мать стояла у окна, кутаясь в клетчатую шаль, и беззвучно шевелила губами. Малахия тихо лежал под одеялом и мысленно молился вместе с ней, как он тогда думал, чтобы папа вернулся живым и его не ранили эти подонки. Потом, когда она все-таки решилась уйти от мужа, Малахия понял, что в те ночи она просила Бога совсем о другом. Теперь она жила в дорогом пансионе и ее взрослый и благополучный сын часто навещал ее, каждый раз не решаясь спросить о чем-то очень важном для них обоих, впрочем, он, наверное, сам уже забыл - о чем именно. Он всегда любил задавать вопросы. Наверное, именно поэтому он посвятил свою жизнь изучению истории английской литературы, так он мог безнаказанно задавать их себе и окружающим, не рискуя оказаться бестактным. Впрочем, это было лишь его мнение. Окружающие, и Майк в их числе, считали иначе. Сейчас он мучительно оглядывался по сторонам, пытаясь как-то избежать нудных расспросов этого липучки. Малахия придвинул стул и беспощадно сел за его столик. Он сдержанно кивнул Майку, на что тот жалко улыбнулся. Положив свой сэндвич с сыром на одно колено, Малахия раскрыл его и начал выковыривать его содержимое. Майк отвернулся. Расправившись с сыром, Малахия хлебнул кофе и обратился к своему соседу: - Ну, как у вас дела?
– мрачно спросил он.
– Как реферат? Небось, уже все написали, вам-то это было не слишком сложно, я имею в виду сбор материала?
– он злобно усмехнулся и подумал, что такие вот бездельники, благодаря своим сомнительным связям, сразу получают хорошую работу, а ему приходилось в свое время начинать с нуля. Его бы воля, им бы выше лаборанта должности не видать, в первое время. Пусть посидят, поработают на других, а там видно будет, кто что собой представляет.
– Нет, я еще не все написал, - ответил Майк.
– Наверное, это по тому, что вы с ним давно не видались? Так ведь?
– губы Каттерна растянулись в улыбке. Майк удивился. Он, конечно, знал, что отец этого Каттерна был полицейским, и слышал, что и сам он в юности тоже служил в полиции, но его способность знать все обо всех не могла не озадачить. Или он до сих пор работал на Скотленд Ярд?
– Это вы с ним говорили?
– спросил он наконец.
– Я с ним почти не знаком. Все сведения о сем предмете я почерпнул из газет. Там пишут, что он лежит в какой-то клинике в Дублине. Как выразилась наша знаменитость: его посетила тоска и творческая усталость.
– И вы, конечно, считаете, что этим он хочет завоевать себе популярность? не выдержал Майк.
– Не знаю уж, чего, - сказал Малахия, - но вряд ли это у него получится. По крайней мере, газеты ему популярности не прибавят. Ты видел его фотографию?
Майк отрицательно качнул головой. Малахия открыл портфель и начал обстоятельно рыться в нем. Наконец, он извлек помятый газетный лист и торжественно положил его на столик перед Майком. Фотография была отвратительной. Если бы не подпись, вообще нельзя было бы понять, кто изображен на ней. Какой-то мужчина в длинном пальто и шляпе садился в такси, судя по всему - в аэропорту. Лица вообще не было видно. Мерля сняли, когда он возвращался из двухнедельной поездки с лекциями по Соединенным Штатам. Он тогда жутко вымотался, а после перелета ему было совсем плохо. Сославшись на это, он отказался давать интервью, но снять его все-таки успели. Подпись под фотографией гласила: "Известный писатель Мерль Мебиус Пейдж садится в такси после изматывающего турне по Америке". В общем, так оно и было. Он смертельно устал. Даже на этой плохой фотографии это было заметно. Но, глядя на это скверное изображение, на эту унылую длинную фигуру в нелепом пальто, склонившуюся, чтобы влезть в машину, Майк вдруг понял, что реферат у него выйдет просто прекрасный, что он правильно выбрал тему, что Мерль достоин славы, которой обладает, что он очень к нему привязан и очень без него соскучился. Он невольно улыбнулся той глупой радостной улыбкой, которая неизбежно появляется при виде изображения близкого человека, каким бы плохим это изображение ни было. Спохватившись, он поспешил стереть улыбку со своего лица, но Каттерн со своим нюхом полицейской ищейки уже успел заметить его радость и ехидно усмехнулся. Конечно, Майк не скрывал своей дружбы с этой очередной гордостью национальной культуры, но особенно распространяться об этом не любил. Они познакомились восемь лет назад на одном из маленьких западных островков, где обычно проходят летние школы. Тогда они сразу понравились друг другу и много времени проводили вместе, но потом стали встречаться реже, Мерль часто уезжал, писем он не любил, как истинный прозаик, и даже открытки Майка порой оставлял без ответа. Скоро самому Майку предстоит, как в свое время Мерлю, попробовать свои силы в роли преподавателя и воспитателя, в такой же летней школе, на таком же маленьком тихом островке. Хорошо бы заманить туда Мерля, хоть ненадолго, он ведь любил общаться с подростками. И тогда опять в его жизни будут теплые вечера на берегу, ночные купания, долгие разговоры с исполненными глубоким смыслом паузами. Он осторожно покосился на Каттерна. Скорее всего, он не рассказывал Каттерну о том, как он познакомился с Мерлем, но, можно было не сомневаться: тому это хорошо известно. К тому же история их знакомства, правда в несколько измененном виде, была неоднократно описана в многочисленных повестях Мерля, но сделано это было так тактично и ненавязчиво, что мало кому могло придти в голову, что у всех описанных героев есть реальные прототипы.
– Тебе бы надо с ним опять повидаться, пока он не уедет в очередное турне, - сказал Каттерн и хлебнул кофе. Майку никогда не удавалось делать таких больших глотков: для него кофе всегда оказывался слишком горячим.
– Ага, надо бы, - рассеянно кивнул он.
– Да, да, лучше не терять времени. Это надо сделать именно сейчас, повторил Каттерн, и Майку показалось, что он говорит не просто так, а намекает на что-то, что ему, Майку, пока не известно. Но на что? Он не решился спросить. Е. Из дневника, август 1984 Первое, что мне бросилось в глаза на остановке, была разница во внешнем виде автобусов двух фирм: автобусы Лох- Сули были старенькими и обшарпанными, и у их водителей не было такой лихой выправки, как у тех, кто гордо восседал за рулем Ольстербасов. Утро было солнечным, но холодным, мы еще тащились по шоссе в сторону Летир-Кьянана, потому что через каждую милю автобус останавливался, чтобы впустить или выпустить очередного старика. Входящий тут же начинал шумно здороваться с пассажирами, видимо, тут все были знакомы друг с другом. Стало теплеть. Я снял плащ, положил его на сиденье рядом с собой и стал старательно смотреть в окно. На площади в Летир-Кьянан, которую назвать площадью можно было лишь условно, автобус остановился и опустел. Вот тут бы и ехать, но, к сожалению, мне тоже надо было выходить. Закинув сумку за плечо, я направился в сторону санатория. Увидев по дороге продуктовую лавку, я зашел и купил несколько яблок и большой пакет слив. Как это я заранее не сообразил, что неудобно приходить с пустыми руками? В лавке противно пахло гнилыми мандаринами, и я поспешил выйти на улицу. Санаторий я увидел еще издалека и беспрепятственно вошел в ворота. У нас в Шести Графствах тут непременно стоял бы полицейский. А тут даже ворота не были заперты. Но, с другой стороны, так ли уж это было хорошо: это ведь санаторий для душевнобольных? Я шел по посыпанной гравием дорожке и думал о том, что совершенно не знаю, как мне держать себя с ним, о чем спрашивать, что говорить. Я и сам не понимал, зачем приехал сюда. В приемной меня попросили подождать, а потом провели в пустой бар. Я сел за столик и стал ждать. Вскоре в бар вошла высокая женщина с сухим жестким лицом. Я нерешительно встал.
– Вы кого-то ждете?
– спросила она тоном классной наставницы.
– Да, - пролепетал я, - я приехал навестить мистера Мак Грианна, но мне сказали, что сейчас у него обед. Мне сказали, чтобы я ждал здесь.
– Я почему-то испуганно оправдывался. Она кивнула и вышла. Прошло еще минуть десять. Я поставил сумку на пол, достал пакет со сливами и положил его на столик перед собой. Прошло еще минут десять. Я подошел к стойке бара и купил себе чашку чая с молоком. Когда я уже допивал его, в бар вошла пожилая женщина в белом халате, за ней уныло брел какой-то старик. Она махнула рукой в мою сторону и вышла. Старик сел за мой столик. На вид он был еще вполне ничего, даже трудно было поверить, что ему уже столько лет. Я откашлялся и почему-то покраснел.
– Я просто счастлив... познакомиться... я рад видеть... я давно мечтал познакомиться (чертов этот ирландский, как надо сказать: "с вами" или "на вас"?), - пролепетал я.
– Ну, в общем, мне очень приятно... Я привстал и поклонился. Он сухо кивнул мне. Я опять сел. Я не знал, как начать разговор.
– Могу я вам что-нибудь предложить, - спросил я наконец, - кофе, чай, сок, кока-кола?
– Нет.
– Как ваши дела?
– Хорошо. Видимо, он тоже боялся сделать ошибку в ирландском. Но и мне надо тоже не попасть впросак.
– Меня зовут Шемас МакАнны, - тщательно произнес я, но, по-моему, эти слова произвели на него мало впечатления. Он неопределенно кивнул.
– Я посылал вам мой роман "Мой рыжий дрозд", - продолжал я, - получили ли вы эту книгу?
– Да.
– Вы читали ее?
– Да, - неуверенно ответил он.
– И что же вы мне скажете?
– Хорошая книга...
– Вам, наверное, не очень нравится новая литература?
– Нет.
– И, конечно же, то, что сейчас выходит по-ирландски, вам вообще не нравится?
– Ну, - он помялся, - иногда бывает ничего... Я подумал вдруг, что веду себя бестактно. Наверное, все его спрашивают об одном и том же и никому не приходит в голову поинтересоваться его собственными проблемами.
– У вас часто бывают посетители?
– спросил я.
– Много.
– Здесь не так уж плохо, красивый парк. Вы довольны, что вы здесь, вам нравится?
– Да, я доволен.
– И вам совсем не хочется вернуться домой?
– Зачем? Я оторвал глаза от стрелок больших настенных часов и посмотрел ему прямо в глаза. Он был гладко выбрит и акуратно подстрижен. На нем была светлосерая фланелевая рубашка с бледно-голубым галстуком. И глаза его, в которые я осмелился наконец заглянуть, тоже были светлые, серо-голубые. Его лицо дышало мягким уютом, в нем не было и тени истерической неряшливости, которая обычно отличает стариков после восьмидесяти. Но при этом казалось, что ему самому совершенно безразлично, как он выглядит и какое впечатление производит. Я вдруг понял, что ему просто скучно со мной.
– Вот, - засуетился я, - вот я тут принес вам яблоки и сливы. Вы любите сливы? Я очень люблю сливы.
– Я достал из пакета сливу и быстро съел ее в доказательство моих слов.
– Может быть, вам еще что-нибудь нужно?
– Сигареты, - быстро сказал он и в его голосе впервые зазвучал интерес ко мне.
– Вы какие любите?
– Покрепче, - сказал он, но голос его опять угас.
– Я вам пришлю, - сказал я, - или привезу. Но в общем вы довольны жизнью?
– Да, - сказал он, глядя в сторону. Я встал.
– Это прекрасно, - сказал я торжественно, - вы имеете полное право быть довольным жизнью, потому что вы сделали для культуры нашей страны очень много, неизмеримо больше, чем... чем многие другие. Вы писали прекрасные книги, их читали, их продолжают читать и сейчас. Ваши романы проходят в школах и университетах, и это правильно. Это прекрасные книги! Я всегда мечтал сказать вам это...
– Он медленно поднялся.
– И я... я обязательно привезу вам сигарет или пришлю по почте, я обещаю...
–
– Ну, посмотрите, - сказал Каттерн, - что я говорил? Я знал, что кончится чем-нибудь таким.
– Он протянул Майку свежую газету. На первой странице красовалась очередная фотография Мерля, настолько странная, что Майк невольно открыл рот. Писатель, с растрепанными волосами, диким взглядом и испуганно сжатыми губами, стоял в обрамлении двух дюжих полицейских. Казалось, он хочет вырваться от них и делает какие-то знаки стоящему поодаль журналисту с видеокамерой.
– Это... это что?
– прошептал Майк.
– Когда это случилось? Почему? Что он сделал? Схватив газету, он жадно впился глазами в подпись под фотографией: "Известный писатель Мерль Мебиус Пейдж беседует с полицейскими". Майк тупо уставился на Каттерна, а потом снова взял в руки газету. Только теперь он заметил заголовок, набранный жирными буквами: "Трое юношей погибли под колесами поезда!". Теперь он понял: Мерль просто стоял в толпе любопытных, и его случайно, или не совсем случайно, снял кто-то из журналистов. Он с облегчением бросил газету на столик.
– А он и раньше любил смотреть на такие вещи?
– неожиданно спросил Каттерн.
Майк пожал плечами.
– Не знаю. Я как-то не замечал...
– он вдруг рассердился.
– Да вы что имеете ввиду? Он просто проходил мимо, тут, я думаю, каждый бы остановился. Да только не каждого станут снимать журналисты, - добавил он, немного помолчав. Майк снова взглянул на заголовок: "Трое юношей..." - А почему они погибли?
– спросил он, - вы прочли?
– Да, - вздохнул Каттерн, - бедняги... Они, кажется, играли в футбол на рельсах и не слышали сигналов. Вот поезд их и задавил. М. Воспоминания "Постарайтесь вспомнить, какое ваше первое детское воспоминание", - так сказал ему тот психотерапевт, и добавил: "Это очень важно!". А почему это так важно, не объяснил. Мерль откинулся на подушку и честно старался вспомнить. Вот он в школе, бежит по коридору, опаздывает и боится, что его не пустят. Нет, надо пораньше. Плюшевый медведь, почему-то красный. Когда это было? Да, медведь. Они с красным плюшевым медведем сидят в машине, почему-то одни. Лето. Какое-то пустынное шоссе, поле. Рядом с машиной кто-то стоит, но Мерль не помнит, кто именно. Он смотрит прямо перед собой на дорогу, держит медведя за красную плюшевую лапу и почему-то очень боится. Мерль закрыл глаза. Ерунда какая-то. Почему это важно? И куда это его везли тогда? А, неважно... Красный плюшевый медведь вдруг вылез из машины и подошел к стоящему рядом молодому мужчине. Его лица Мерль не видел, но почему-то знал, что это его дядя, младший брат его матери. Медведь неслышно подкрался к нему сзади и вдруг резким движением обхватил за шею и впился зубами в затылок. Дядя вскрикнул. Яркая кровь залила стекло... Мерль вскрикнул и открыл глаза. Дядя, красный плюшевый медведь, кровь, все это еще стояло у него перед глазами и по всему телу разливалось приятное спокойное тепло. Он вздохнул, повернулся на другой бок и блаженно уснул. Н. Очередная эякуляция О'Браена Ага! Теперь я понял! Этот МакАнны подсовывает нам очередную фантастику. В первом романе у него было про трансплантацию мозга, потом - про раздвоение личности, а теперь он пытается подсунуть нам этих мертвых мальчиков и психа в башне из слоновой кости. И, мол, давайте, сами разбирайтесь во всяких там психоаналитических штучках. Нет уж, это у вас не пройдет. Сон - это сон, а труп - это труп, нечего путать! Все это, наверное, ему нужно для того, чтобы мы забыли, с чего все началось: с того жмурика в воде. Он, небось, и сам не знает, кто это был и почему его убили, вот и пытается навести тень на плетень. Зря надеется, я это дело так не оставлю. Кстати, этот Каттерн мне как-то очень не нравится. У него с совестью не все в порядке, помяните мое слово! О. Мерль Бебиус Пейдж прогуливается по дублинским улицам Полицейские разрешили ему подойти поближе и взглянуть на трупы. Именно в этот момент его и снял кто-то из фоторепортеров. Теперь эта жуткая фотография пялилась на него со всех газет, лежащих на уличных лотках. Он купил в киоске бритву, зашел в какую-то уборную и побрил голову. Потом поднял воротник плаща, нашел в кармане шелковый шарф и замотался им до бровей. Вид получился странный, это он понимал, но так его хоть никто не узнавал. Так он был похож то ли на кришнаита, то ли на наркомана, но лучше уж это, чем то жуткое лицо в газете. Мерль сосредоточенно шел по улице. Все, десять минут, и никто на него не обернулся. Кажется можно расслабиться и снять с лица этот шарф. Он сел на скамейку возле какой-то школы и блаженно вздохнул. Проходящие мимо девушки в ярко-зеленых форменных свитерах остановились невдалеке и стали, хихикая, подталкивать друг друга локтями. Его узнали. У одной из них даже нашелся журнал с его рассказом, который он с готовностью подписал. На душе стало как-то приятней. Ну и что, что такая фотография, не единственная же она у него. Его узнают на улицах, взрослые и дети... Он пытался психотерапевтически задержаться на этой приятной мысли, но хватило ее не надолго. Ну и что, что его все знают? Какой в этом смысл? Какой смысл вообще в его жизни и в жизни вообще? Хорошо бы куда- нибудь уехать, но вот только куда? Можно было бы съездить на Красное озеро, но он сейчас чувствовал в себе мало религиозного духа, чтобы совершать паломничества, к тому же он читал, что там начались раскопки, так что для простых посетителей там, наверное, все закрыто. Он понимал, что все ждут от него новой книги, и план ее был у него уже готов. Это будет, конечно, сборник рассказов, роман он сейчас не потянет, но рассказы будут тщательно подобраны так, что окажутся разными воплощениями одной и той же идеи, но какой именно - он сам еще не решил. Некоторые рассказы уже выходили в журналах по обе стороны Атлантического океана, но это ничего не меняло. Главное - правильно их расположить и придать всей книге необходимую тональность. Да, он обязан сделать это, и это будет его последняя книга, лебединая песня, последний сноп, радостный, но требующий жертвы. Всю жизнь он писал о себе самом. Конечно, не совсем в прямом смысле слова. Но все изображенные им персонажи воплощали в той или иной степени его собственный внутренний мир, и все, что происходило с ним, было частью его собственной жизни, реальной или вымышленной - но его и только его. А теперь, когда жизнь его пуста и душа остыла, о чем ему писать? Жалко, что он не может заставить себя влюбиться. Или все-таки может? Вокруг столько приятных девушек, которые только и ждут, чтобы на них обратил внимание известный писатель. Мерль зажмурился... Он представил себе милое, мягкое лицо, клетчатую юбку, белый свитер, длинные пальцы... Она, конечно, читала все его книги, она от них без ума, хотя имеет и собственное мнение. Да, она не дура, с ней можно и поспорить, и посмеяться, и погрустить... Он вздохнул. Разве такие теперь есть? Вряд ли, а погрустить он может и один. Мерль кое-как доплелся до дома, сидел допоздна перед включенным телевизором и уже в постели понял, что ему надо поехать в горы. Или на море... Утром он встал относительно бодрым и решил воспользоваться этим, чтобы немедленно осуществить свой замысел. Сев в машину, он покатил на запад. Уже подъезжая к Голуэю, он понял, что все это не имеет смысла, и повернул обратно. По радио сначала тихо пел какой-то приятный женский голос, а потом низкий мужской голос грубо прервал его и сказал, что вчера было совершено нападение на памятник Патрику О'Конари. Неизвестные облили его краской и отбили кусок от шляпы. Мерль вздохнул: бедный старик! Всегда ему доставалось, и умер он как-то нескладно, в больнице для бедных... В больнице... Да, и Джозеф Мак Грианна тоже сейчас в какой-то больнице, говорят, для душевнобольных... А ведь какой был человек! Мерль продолжил мысленно этот ассоциативный ряд и содрогнулся: нет, он не поддастся! Он сделает что-нибудь и победит свою болезнь... Если это только болезнь, а не судьба, грустный удел тех, кто пытается возродить мертвую культуру этой страны-мертвеца. А что если обмануть судьбу и неожиданно покончить с собой? Он сел поудобнее и стал представлять свои похороны. Народу - тьма! Некоторые даже плачут. У многих на лицах смятение, растерянность и вина. "Кто бы мог подумать... В расцвете творческих сил... Никогда бы не сказали, что он... И почему?!.." Да, действительно, почему? И что потом? Можно ли доверять этим священникам, которые внушают нам, что после смерти нас ждет новая жизнь? А если нет? Когда он въехал в Дублин, была уже почти ночь. Он медленно ехал вдоль канала и думал, что провел день не так уж плохо. На парапете сидели два мальчика и ловили рыбу. Глядя на них, Мерль понял, что жизнь не так уж плоха и далеко еще не кончена. В душе его еще тлел слабый огонек, надо было лишь поднести к нему пучок соломы и немного подуть. П. О'Браен торжествует Ну вот, приехали! Теперь я разобрался в этом ирландском жарком, где мясо не разглядишь среди картошки и лука. Но я его разглядел! Нам нарисовали портреты трех мужчин и дали понять, какие между ними отношения. Но этого мало! Нужна женщина, без этого ничего не получится. И, кажется, ждать нам осталось недолго! Р. "Голод", рассказ молодого начинающего прозаика Шемаса Мак-Анны, присланный Мерлю на рецензию Если пройти пешком всю Камден-стрит, можно сэкономить пятьдесят пенсов. Как раз столько стоит билет на автобус. И тогда на эти деньги можно будет купить полдюжины апельсинов, то есть - шесть штук. Он точно знал, там апельсины продают на дюжины, а не на десятки, дюжина стоит фунт. Значит, всюду на фунт выходит десять штук, а там - двенадцать. И эти апельсины можно будет есть целый день. Ему нужны апельсины, очень нужны. Они вкусные и в них есть витамин С, ему, наверное, не хватает этого витамина, это оттого так болят ноги по ночам. Он даже спать перестал от боли. Это все от недостатка витаминов. А то два дня подряд он ел вареный рис с рыбой и зеленью. Сначала получилось даже довольно вкусно, но к концу второго дня он на него даже смотреть не мог, так и поставил в раковину. Теперь от этой кастрюли жутко воняет, и он все никак не может заставить себя ее вымыть. Да, апельсины - это другое дело. И готовить не надо, и мыть потом не надо, и витамины. Солнечный свет постепенно бледнел, потом посерел и скоро всюду зажглись тусклые фонари. Он застегнул пальто и надвинул шляпу на лоб. На углу Камден-стрит он подошел к яркому прилавку, но тут его ждало разочарование: апельсины продавали на десятки. Грубая торговка отказалась торговаться с ним, а объяснять ей, что она не права, ему было лень. Он взял пакет с пятью апельсинами и побрел обратно. Он ничего ей не сказал. Да и что тут скажешь? Что ноги болят по ночам, что по утрам его трясет от кашля, что иногда днем начинает кружиться голова? Зачем ей все это знать? Он ничего не сказал. Он перешел через улицу и сел на скамейку возле какого-то офиса. Достав из пакета апельсин, он разодрал его липкую кожу. Он медленно высасывал дольку за долькой, прежде чем проглотить очередной кусок. Главное - не спешить. Мимо него медленно проехала девушка на велосипеде. Длинные рыжие волосы, джинсы, белый аранский свитер. Сразу видно - американка. Слизывая с пальцев липкий сладкий сок, он вдруг поймал себя на мысли, что он бы от нее не отказался. И от ее велосипеда - тоже. Он усмехнулся: давно ему ничего такое не приходило в голову, вот что значит - витамины. Он встал и взял пакет. Теперь надо идти. Следующий апельсин он съест у Собора, а остальные отнесет домой. Один он съест перед сном, еще один ночью, если опять не сможет заснуть, и последний будет ждать его утром на завтрак. Приступ кашля заставил его остановиться и схватиться за грудь. Потом он снова пошел вперед. Он шел медленно и сосредоточенно, стараясь не делать лишних движений. Путь ведь предстоял неблизкий. У очередного светофора он остановился и подождал, пока зажгут зеленый. Позади себя он услышал какую-то возню и смешки, но оборачиваться не стал: зажгли зеленый, а он всегда боялся не успеть перейти. Его перегнала стайка мальчишек, он невольно сделал шаг в сторону и отмахнулся от них рукой. Пакет выпал и оранжевые шары покатились по мостовой. Он едва успел дойти до тротуара, как уже зажгли красный... С. Новое лицо Майк стоял с подносом в руках и озирался в поисках свободного столика. Кроме традиционного сэндвича с салатом и стакана кофе, он взял себе зеленый горошек и порцию кэрри. Да еще стакан какого-то желтого сока. Так что двигаться надо было осторожно. Заметив, что две маленькие японки в узких черных брюках встают из-за столика у стены, он радостно устремился туда со своим подносом. Не дойдя до столика метров двух, он испуганно остановился. У, стены, повернувшись к нему спиной сидела девушка с длинными рыжими волосами и задумчиво ковыряла ложечкой в стаканчике с мороженым. Майк постоял немного, потом сделал решительный взмах подбородком и подошел к ее столику.
– Здесь не занято? Она вскинула на него свои каре-зеленые глаза и промолчала. Майк поставил свой поднос на столик и начал разгружать его. Девушка вздохнула и переложила белый аранский свитер, лежащий на сиденье соседнего стула, себе на колени. Майк сел, поблагодарив ее кивком головы, и принялся за кэрри.
– Ну, как дела?
– спросил он наконец. Она пожала плечами.
– Никак...
– Что же ты не говоришь, как обычно - О.К.?!
– улыбнулся Майк.
– Или решила перенять все наши обычаи?
– Да, наверное...
– она слабо улыбнулась в ответ.
– Да, об обычаях...
– продолжал Майк.
– А ты знаешь, что значит узор на твоем свитере? По узору определяли, из какой деревни утонувший рыбак. Понимаешь? У каждой деревни был свой узор, и если к берегу прибивало труп, люди сразу узнавали, куда именно его надо везти. Так что, - он усмехнулся, - если ты в нем утонешь, тебя сразу отвезут на тот маленький островок, откуда родом твой свитер.
– Очень остроумно!
– сказала она.
– Я все это знаю, и про свитеры, и про кружева, и про клетчатые шали, и про обручальные кольца.
– Да, конечно, - сказал Майк, - ты же у нас этнограф, приехала изучать нашу материальную культуру. Видно, духовной у нас уже не осталось. Она прищурилась и облизала пластмассовую ложечку.
– Ты что это такой злой?
– спросила она и улыбнулась.
– Не знаю, - ответил он.
– Сам не знаю. Наверное, потому что очень рад тебя видеть. Они засмеялись.
– Ты в Дублин ездила? Она кивнула.
– Ну и как?
– Что "как"?
– она удивленно вскинула брови.
– Можно подумать, ты сам там никогда не был.
– Я имел в виду, понравилось ли там тебе? Она не ответила и почему-то покраснела.
– Джоанна...
– Что?
– спросила она, изучая узор на свитере.
– Я... Ладно, так, ничего. Они замолчали. Поворот винта. Т. Мерль Мебиус Пейдж посещает среднюю школу Он слышал по радио, что в одном маленьком городке есть музыкальная школа, при которой организована музыкальная группа, носящая название одного из его романов. В момент одного из приливов истерической бодрости он решил съездить туда, навестить эту школу и познакомиться с ее учащимися. Желание вполне естественное, не правда ли, впрочем, так, наверное, казалось только ему. Сидящая у входа маленькая старушка в черном встретила его более чем подозрительно.
– Простите, сударыня, я Мерль Мебиус Пейдж, романист...
– Не имею чести быть знакомой с вашими произведениями, мистер Мобиле, сухо ответила она.
– Что вам здесь нужно? Вы кого-нибудь ждете? Мерль смутился.
– Не совсем, - промямлил он.
– Не то чтобы я ждал кого- то конкретного. Но, понимаете, в молодости у меня вышел роман, он назывался "Свалка". А тут я услышал, что при вашей школе есть группа, которая так называется, "Свалка".
– Ну и что?
– Ну, я и хотел с ними познакомиться. Хотел спросить, случайно это получилось или нет... Она пожала плечами.
– Я не понимаю, чем вы недовольны. Да, у нас при школе есть и театральный кружок, и вокальный, и ансамбль. Ну и что? Мерль помялся.
– Скажите, может быть, я могу поговорить с руководителем этого ансамбля?
– О чем?
– О его работе.
– Он старался сохранять спокойный тон, хотя делать это было все труднее и труднее.
– Я не знаю, я не понимаю, зачем вам это нужно...
– Может быть, директор разрешит наш спор? Она пожала плечами и нажала на кнопку.
– Господин директор, - она с почтением склонилась к микрофону, - не могли бы вы подойти на минуту? Тут вас спрашивает какой-то человек, он говорит, по поводу ансамбля... Через несколько минут перед Мерлем предстал достойного вида пожилой мужчина, правда несколько полноватый.
– Что вам угодно?
– осведомился он. Мерль объяснил. Директор школы оказался не в меру понятливей, но это мало помогло. Назвав имена участников ансамбля, он тем не менее отказался пропустить Мерля внутрь. Мерль повернулся и вышел. Старушка в черном смотрела ему вслед и глаза ее светились торжеством. У. Фраза из произведения, постепенно складывающегося в мозгу Мерля Мебиуса Пейджа Соварле Пеппиат слушал лекцию о жизни и творчестве Никколо Паганини (1782 1840). Ф. Господин Паскуале О'Браен опять чувствует себя разочарованным Этот сумасшедший Пейдж просто не знает, чем себя занять. Ехать куда-то, чтобы поговорить с участниками музыкального ансамбля? Чушь какая-то! И зачем ему эти прыщавые тинейджеры? Хочет пропитаться их юной энергией, чтобы продолжать писать свои никому не нужные излияния? Как же, дадут они ему ее! Х. Продолжение экзамена Испытуемые не должны приносить с собой никаких учебных пособий, кроме рекомендуемых, список каковых они имеют право потребовать за три дня до начала экзамена. Собственное осмысление рекомендованного текста, к которому в ходе его анализа может придти испытуемый, всячески приветствуется комиссией. Ц. Фрагмент одного из рекомендованных текстов Все в нашей жизни - игра. Все мы - карты, розданные кому-то. Или шахматные фигуры, столпившиеся над пропастью. Неосторожный шаг - и мы сыплемся вниз, вниз, вниз, прямо на острые камни... Что может удержать нас над обрывом? Любовь? Ненависть? Чувство долга? Мы сыплемся вниз, как камешки, как листья, опадающие осенью. Куда же несет нас беспощадный ветер? Что там, на дне пропасти?
– Предложите ваш вариант ответов на поставленные в тексте вопросы. Ч. Фрагмент одного из нерекомендованных текстов Статистика несчастных случаев со смертельным исходом в течение трех летних месяцев в графстве Голуэй: - обнародованию не подлежит. Ш. Фрагмент лекции, которую слушал Соварле Пеппиат ... Жизнь этого яркого человека, этого гения, этого бессмертного музыканта всегда была отмечена печатью красоты и ужаса. Да, ужас и красота - они были слиты в нем в одно целое, именно такие чувства вызывал он всегда и у слушателей, и у своих близких - восхищения и отвращения, преклонения и страха... В 1835 году над небом Европы вновь вспыхнула комета Галлея, и ее светящийся хвост казался чем-то вроде Дамоклова меча, висящего в ночном небе. Это было величественное зрелище, но оно внушало людям суеверный ужас. Комета погасла окончательно лишь к 1840 году, году смерти великого скрипача, и я не намерен считать это случайностью. Но, чтобы лучше понять таинственные связи, объединяющие земных гениев с великим духом вселенной, мы должны обратиться к истокам, к детству музыканта. Никколо родился в Генуе в 1782 году. С самого раннего детства он обучался игре на скрипке по инициативе своего отца, который, рано заметив в мальчике необычайный талант, решил, что из этого можно будет извлечь выгоду. Никколо, как вспоминал потом он сам, не разрешалось гулять и играть со сверстниками, он часами должен был упражняться у себя в комнате, и, более того, говорят, что суровый и корыстолюбивый отец лишал его не только сладкого, но и целого обеда за малейшую ошибку, за ничтожнейшее проявление лени. Говорят, что Паганини уже в возрасте восьми лет прекрасно играл на скрипке, но особенно удивляться тут нечему, если вспомнить, что Моцарт, например, уже давал концерты и дирижировал в гораздо более нежном возрасте.
У юного Никколо было много учителей, и среди них - знаменитый Джакомо Коста, однако его первым и главным учителем мы должны будем назвать его отца, не только открывшего перед ним тайны скрипичного мастерства, но и, что, возможно было не менее важно, обучившего его прилежанию и исполнительской исступленности, без чего нельзя представить себе виртуоза. Однако мы должны признать, что все это оказывало плохое влияние на здоровье мальчика. Он с детства был худым и слабым, и с годами его организм все больше оказывался пораженным неким загадочным, но тяжелым недугом. В одиннадцать лет он дебютировал перед публикой своего родного города, и сразу был признан ею. С этого дня к многочасовым репетициям прибавились выступления, и жизнь его, и без того наполненная музыкой, стала, если можно так выразиться, заполненной ею до отказа. Через какое-то время Джакомо Коста почувствовал в исполнительской манере мальчика нечто новое, чуждое ему самому. К счастью, у него хватило ума не пытаться подавить это в юном виртуозе, но всего лишь отступить в сторону и рекомендовать своего талантливого ученика другому преподавателю, а именно знаменитому в то время скрипачу Алессандро Ролла... Щ. Один из многочисленных мифов о Никколо Паганини Когда Никколо вместе со своим отцом Антонио добрались, наконец, до дома Роллы в Парме, им сказали, что тот болен и никого не принимает. Антонио настаивал. Тогда синьора Ролла провела их в гостиную, а сама пошла в спальню к мужу, чтобы рассказать ему о странных посетителях. Синьор Ролла, как она и предполагала, не выказал никакого желания принять их. Тем временем Никколо заметил на столе в гостиной забытую партитуру последнего концерта Роллы. Недолго думая, он взял лежащую тут же скрипку и начал играть. Услышав божественные звуки, больной Ролла приподнялся на локте и взволнованно спросил жену, что это за виртуоз пришел к ним и как могло получиться, что он так хорошо знает музыку, написанную всего несколько дней назад. Та ответила, что это, судя по всему, играет тот мальчик из Генуи, о котором она только что рассказывала и которого собиралась просить удалиться. Ролла не поверил ей и попросил ввести к нему посетителей. Когда он еще раз услышал, как юный музыкант исполняет его собственный концерт, он заплакал и сказал, что это гений, которого ему, Ролле, просто уже нечему обучать. Но, конечно, это были лишь высокие слова. Ролла стал учить его, познакомил со многими музыкальными знаменитостями той поры и приоткрыл перед ним дверь, ведущую к свободе духа. А свободой тогда веяло из Франции... Э. Черновик памяти Они шли вдоль канала, и он держал ее под руку. Ветер трепал ее распущенные рыжие волосы, и лица почти не было видно. Он все заглядывал, заглядывал и пытался увидеть, какого цвета у нее глаза, но она почему-то отворачивалась. Тогда он схватил ее за плечи и повернул к себе... Вместо лица у нее была красная плюшевая морда... Мерль закричал и проснулся... Ерунда какая-то... Где он видел эту девушку, и почему она имеет право сниться ему в таком виде? Они шли вдоль канала, он держал ее под руку... А дальше что? Со снами всегда так: уже через несколько минут будто кто-то губкой стирает их из памяти, остается лишь какое-то слабое воспоминание, тень тени того, что пережил во сне. А потом и это исчезает, если не расскажешь это самому себе или кому-нибудь другому. Они шли вдоль канала, он держал ее под руку... А кто это был? Откуда он знает эту девушку? Рыжие волосы, белый свитер... Кажется, она была среди тех американских студентов, которые подошли к нему тогда после лекции и пригласили выпить с ними кофе. Да, это была она... Она тогда еще как-то странно посмотрела на него и сказала: "А ведь мы с вами, можно сказать, почти знакомы...". Он тогда не понял, что она имела ввиду, но расспрашивать ее было лень. Да и слишком много народу было вокруг. Мерль усмехнулся: еще одна маленькая тайна, которой суждено остаться никогда не раскрытой. Ю. Опять О'Браен Ну, по-моему, материалов у нас уже вполне достаточно, чтобы сделать кое-какие выводы... Но пока лучше помолчать. Надеюсь, нам подбросят еще что-нибудь, главное не упустить... Конец алфавита Поскольку букв уже не осталось, испытуемые должны срочно представить варианты ответов. Поскольку это не совсем обычный экзамен, они должны будут также представить ответы на вопросы, смысла которых они так и не сумели понять. Shemas MacAnnaidh. Rabbles mo dha Mhicki. Пер. с ирландского Т. А. Михайловой (Продолжение в следующем выпуске)