Вознесение
Шрифт:
Грейсон знал, что он никак не смог бы повлиять на судьбу, но все же, ему оказалось тяжело расстаться с ней. Целых десять лет она была неотъемлемой частью его жизни. Он привык видеть ее по утрам и укрывать одеялом по вечерам. Ему не хватало этого. Ему не хватало тех редких моментов, когда исчезали невидимые стены, которые отделяли ее от окружающего мира, и она проявляла истинную любовь и привязанность к нему. Но, как и любой другой отец, он должен был ставить ее благополучие выше своего собственного.
Занятия шли на пользу Джиллиан. Ученые Академии сумели раздвинуть границы
Отправив свою дочь в Академию, он, тем самым, послужил высшей цели. Для «Цербера» это было лучшим способом узнать пределы возможностей людей-биотиков — мощного оружия, которое однажды понадобится им в неизбежной борьбе за возвышение Земли и человечества над прочими инопланетными расами. Джиллиан должна была сыграть свою роль в планах Призрака, также как и сам Грейсон. И он надеялся, что придет день, когда люди станут смотреть на его дочь как на героя всего человечества.
Грейсон понимал все это. Он принимал это. Также как он принимал и тот факт, что теперь он является не более чем посредником, передаточным звеном, позволяющим исследователям «Цербера» получать доступ к Джиллиан в любое время, когда они того пожелают. К сожалению, понимание нисколько не помогало ему пережить это.
Если бы на то была его воля, он навещал бы ее каждую неделю. Но он знал, что Джиллиан тяжело переносила частые визиты. Ей требовалась стабильность в жизни — она плохо справлялась с неожиданностями и сюрпризами. Поэтому он держался от нее подальше и изо всех сил старался не думать о ней. Это помогало ему побороть одиночество, превращало постоянную горечь разлуки в тупую боль, прячущуюся где-то на задворках мыслей.
Однако иногда он ничего не мог с собой поделать и начинал думать о ней — как сейчас. Зная, что скоро увидит ее, он начинал остро осознавать, как трудно ему будет снова расстаться с ней, когда закончится встреча. В такие минуты он не мог ослабить свою боль. Во всяком случае, самостоятельно.
Наклонившись вперед, Грейсон поднес левую ноздрю к одной из дорожек красного песка и вдохнул его. Затем он сменил ноздрю и вдохнул оставшуюся дорожку. Порошок обжег носоглотку, на глазах выступили слезы. Выпрямившись на стуле, он сморгнул слезы и схватился руками за подлокотники кресла, сжав их с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Он почувствовал, как колотится его сердце — тяжело и медленно: бум… бум… бум. Всего три удара потребовалось, чтобы волна эйфории захлестнула его.
В течение нескольких следующих минут он несся на этой волне наслаждения, закрыв глаза и раскачивая головой взад-вперед. Время от времени в его горле возникал тихий невнятный стон чистого удовольствия.
Первый кайф начал быстро пропадать, но он поборол в себе желание принять еще одну дозу. Он чувствовал, что страх, паранойя и одиночество прячутся в темных уголках его сознания, что они все еще там, просто на время заглушены теплым сиянием наркотика.
Грейсон открыл глаза, отмечая про себя, что всё в комнате приобрело розоватый оттенок. Это было одним из побочных эффектов красного песка… но не самым значительным.
Тихо посмеиваясь, он откинулся на спинку стула, покачнулся назад, балансируя на двух задних ножках. Его глаза пробегали по комнате, ища подходящую цель, и, наконец, остановились на документах, которые он разбросал по полу.
Стараясь не опрокинуться на стуле, он протянул левую руку и покрутил пальцами. Бумаги зашуршали, будто на них подул легкий ветерок. Он попытался сосредоточиться — это всегда было нелегко, когда он плавал в красных облаках. Через мгновение он ударил рукой по пустому воздуху, и листы бумаги подскочили с пола и завертелись по всей комнате.
Он держал их в воздухе столько, сколько мог. Его временные биотические способности, вызванные наркотиком, заставляли бумагу кружиться в воздухе, словно листья перед бурей.
К тому времени, как Эллин постучала в дверь семь часов спустя, Грейсон уже был трезв. Он поспал пару часов, принял душ и побрился, убрал комнату, убедившись, что не оставил ни малейших следов красного песка.
— До прибытия остался один час, мистер Грейсон, — напомнила она, отдавая ему вычищенный и выглаженный костюм.
Он с благодарным кивком принял его и закрыл дверь. Оставшись опять в одиночестве, он еще раз проверил, не оставил ли каких-нибудь следов.
В этом и заключается различие между просто зависимым человеком и наркоманом, напомнил он себе, начав одеваться. Когда он застегивал пуговицы рубашки, его руки больше не дрожали. И тому и другому требуется доза, но зависимый все еще пытается скрыть свое пристрастие.
Глава 6
Кали не могла заснуть. Возможно, отчасти из-за того, что она предпочитала спать в своей собственной постели, а отчасти из-за того, что Джиро громко храпел ей в ухо. Она не стала его будить — уже привыкла к этому. Они часто оказывались вместе в одной постели, несмотря на то, что он был почти на двадцать лет моложе. Он, пылая страстью, всегда яростно набрасывался на нее, но не умел еще соизмерять свои силы.
— В конце концов, ты научишься, — прошептала она, легонько похлопав его по голому бедру. — И все твои будущие подружки будут благодарить меня за это.
Двигаясь осторожно, чтобы не разбудить его, она выбралась из-под одеял и поднялась, нагая, встав около кровати. Теперь, когда охватывавшее их тела любовное возбуждение прошло, ее пробрала легкая дрожь от соприкосновения с прохладным воздухом комнаты.
Она принялась искать свои вещи. Это оказалось непростой задачей. В порыве страсти Джиро обычно срывал с нее одежду и хаотично разбрасывал по всей комнате. Она обнаружила свою рубашку и натянула ее на голову. Джиро неразборчиво произнес что-то. Взглянув на него, она увидела, что он все еще спит; это было лишь сонное бормотание. Кали долго и пристально смотрела на него — он выглядел столь юным, свернувшись в постели, и она почувствовала укол совести и кратковременное смущение.