Шрифт:
1
Знойное красное светило скрылось за плотной кисеей деревьев-исполинов, тянущих свои еловые макушки к небесной бесконечности. Пышные ветви их упоительно складывались в молитвенный жест и, казалось, что многовековые деревья, смиренно достигавшие духовного просветления долгие века, готовятся вознестись в объятия к чарующей неизвестности, продолжив свой путь в другой, незримой для земных обывателей, форме бытия.
Так для себя обозначил смысл существования деревьев маленький Григорий. Устало развалившись на огромном куске коры, он томно глядел на их еловые лапы и размышлял о том, что когда-нибудь сможет духовно вознестись вместе с этими чарующими исполинами.
Но вскоре Григорию
– Сейчас будет неприятно, – невнятно пропищала она и, не предоставив Григорию возможности осмыслить сказанное, два раза вывернула ему руку в месте перелома.
Вместо болезненного крика послышался громкий вздох. Григорий почувствовал сильное головокружение, и милое личико медсестры лениво растеклось перед его взором, неспешно растворяясь в темном пространстве. Тупая боль упорно толкала его разум в пучину беспамятства, но Григорий смог найти в себе силы, чтобы остаться в сознаний. Образ склонившейся над ним миловидной девушки вновь обрел знакомые черты. Он увидел сосредоточенное личико этой чудной особы, которая с материнской заботой обрабатывала место перелома. Щемящая сердце благодарность охватила Григория. Бегло оглядев лицо девушки, её уши и лоб, и, не подбирая слов, он решительно плеснул в неё комплимент:
– Красивые усики , – слабо промямлил Григорий не отрывая взгляд от лба девушки.
Девушка в недоумении замерла. Повисло коварное молчание. Болевой шок постепенно отпускал Григория и когда он осознал, какую в итоге произнес пошлость, возмущенная неприкрытым хамством девушка, в спешке обвязав его травмированную руку, ушла помогать остальным раненым.
– Во дела, – пробурчал Григорий и поднялся на ноги. – Хотел же комплимент сделать, а вырвалось чёрт пойми что…
С головой погруженный в свой позор, он медленно побрел по небольшой опушке, на которой были щедро разбросаны бездыханные тела павших товарищей и врагов.
«Никогда не смей говорить в приличном обществе о самом интимном: про кислое брюхо и усики, – прокручивал в голове давнее наставление отца Григорий. – Иначе заклеймят развратником и быдлом».
Бичуя себя за унижение достоинства девушки, Григорий, свесив голову, добрел до крепости. Ко входу в крепость стягивались оставшиеся в живых солдаты. Для подавляющего большинства воинов, эта битва была не первой и они уже знали, что через пару часов после сражения, выступает генеральский глашатай (прошедший не одну войну) донося важные известия и планы на предстоящий день.
Кривой, собранный наспех пьедестал для глашатая был пуст. Григорий выругался, что поспешил подойти к крепости, когда мог ещё полежать на прогретом лучами солнца куске коры. Оглядевшись по сторонам в поисках седалища для отдыха, в пяти шагах от места сбора, он увидел толстую ветку на которой сидел одинокий солдат, обреченно смотревший на поле прошедшей баталии. Тяжело волоча ноги, Григорий подошёл к ветке и сел на её противоположную сторону, подальше от сослуживца, дабы не нарушать его беспокойные думы. Но стоило Григорию вспомнить недавний конфуз с медсестрой, как он сразу же позабыл о своём соседе. За самоуничижающими мыслями последовали вздохи. Поначалу они были едва слышны, но чем дольше совестливый плужок Григория вспахивал одно и то же воспоминание, тем чаще и громче из его маленького клешнеобразного рта вылетал тёплый воздух наполненный презрением к самому себе.
–Ты замечал, что они выглядят так, будто и не умирали? – Кивнув на поле боя, обратился к страдальцу сосед по ветке.
Совестливый Григорий не сразу понял, что обращаются к нему. Свесив голову, он продолжал смотреть себе под ноги, краем уха прислушиваясь к солдату на другом конце ветки. Но, когда в затянувшемся безмолвии не прозвучал ответ, Григорий робко обратился к соседу:
–Меня спрашиваете?
–Тебя, – повернув голову в сторону собеседника, ответил солдат. Григорию в глаза бросился огромный шрам, рассекавший лицо соседа пополам. Солдат продолжил:– Вот битва кончилась, а я, уже который час сижу и всматриваюсь в глаза погибших. Кажется мне, что плещется внутри у них до сих пор что-то живое. А знаешь, что самое поразительное? Вот это чувство, – он несколько раз ударил себя в грудь рукой. – Овладевает мной после каждой битвы. Соплеменники и враги, факт чьей смерти очевиден и неопровержим, печальным взором мечтательно всматриваются куда-то вдаль… А казалось, вон лежат перекрученные и разорванные друг другом. Конечно, этот эффект тут же пропадает, стоит подойти к телами и почувствовать противный кислый смрад разлагающихся трупов, но это ощущение раз за разом охватывает меня… Вот я и решил поинтересоваться, может, кто-то переживает то же самое.
«Вот балбес, – раздосадовано подумал Григорий. – И нужно было тебе своими вздохами привлекать внимание этого странного парня? Ответь коротко и закрой разговор».
– Не замечал такого, – робко, сказал он, надеясь, что такой ответ поставит точку в этой непродолжительной беседе. Но стоило ему поймать на себе тяжелый взгляд соседа со шрамом, он тут же смалодушничал и спросил: – А почему вы так их видите?
«Точно балбес».
– Что ты почувствуешь, если пройдешь мимо сородича, который в одиночку тащит тяжелый материал для укрепления стен общины?
– Мне будет неловко и совестливо, – Призадумавшись, ответил Григорий. – Я буду чувствовать вину перед ним и вернусь, чтобы помочь дотащить ношу.
– Вот тебе ответ.
Григорий молча посмотрел на соседа, ожидая, что он продолжит начатую мысль, но тот упорно молчал.
– Так просто значит, – произнёс Григорий. – Вина. Думаешь, что вина за то, что кто-то погиб, а не ты, являет ложное ощущение жизни в мертвых?
–Это самое близкое объяснение того, что я чувствую.
– Не серчай, но это чушь какая-то, – неожиданно для себя встрепенулся Григорий. – Почему ты вообще должен чувствовать вину за то, что твой товарищ оказался слабее или нерасторопнее, поплатившись за это жизнью? Знаешь, есть в этом мире проблемы гораздо серьезнее, чем страдания из-за того, что ты жив.
Во взгляде соседа вспыхнула презрительная искра. Посмотрев по сторонам, он пододвинулся к Григорию и, склонив голову, еле слышно произнес:
– Да, такова моя натура. Не нравится мне каждый раз идти в бой, переживая не только за себя, но и за моих близким, большая часть которых пала в этих бесконечных битвах. Я остался почти один. Может быть не зря они все… – солдат со шрамом указал рукой на тела погибших. – … не зря погибли? Что для нас эти битвы, если мы сегодня, перебив каждого недруга, захватим его крепость, а завтра, брызжа слюной, будем отстаивать ее от нападок других захватчиков? Это не наш дом. Здесь не будет сидеть наша королева. Повылупляются ещё миллионы нам подобных воинов и их отправят сюда, а может быть в другие части этого необъятного мира, чтобы захватить больше территорий. И я понимаю, что тут либо мы обезопасим свою общину, либо кто-то другой превентивно защитит свою, уничтожив нас. Ты вникаешь в суть вообще? – Сосед Григория начал говорить громче. – Проблема глобальнее! Что за бессмысленная резня? Откуда взялось это недоверия к таким же как мы? Почему мы всю жизнь деремся и деремся? Почему я раз за разом виню себя за смерть друга или брата, а она…? Кхм… Грибок вины должен раздирать ее голову на части, а не нашу понимаешь? Вон, твоя рука изломана, у меня шрам на всё лицо, в земле – товарищи, а она сидит в нашей крепости на безопасном расстоянии и единственное, что ее беспокоит, это еда и потомство. Что там с солдатами, кто погиб и в каком количестве – ей не интересно…