Возраст зрелости
Шрифт:
Руки он ему не подал, а внимательно, сурово и с беспощадным удивлением посмотрел на него вчерашним взглядом Марсель.
Матье был обнажен под этими взглядами: высокий голый парень, хлебный мякиш. Растяпа. «Кто я такой, чтобы давать советы?» Он сощурился: Брюне казался уверенным и узловатым. «А на моем лице написано поражение». Брюне заговорил; у него был совсем не тот тон, какого Матье ожидал.
– У тебя удрученный вид, – мягко сказал он. – Что-то случилось?
Матье тоже встал.
– Я… у меня неприятности. Но это пустяки.
Брюне положил руку ему на плечо. Взгляд его потерял уверенность.
– Какое идиотство. Все время мотаешься взад-вперед, и
– Ну, я так скоро не загнусь, – рассмеялся Матье.
Он чувствовал хватку Брюне на своем плече, подумал: «Он меня не осуждает», – и проникся к нему смиренной благодарностью.
Брюне остался серьезным.
– Конечно, – сказал он. – Не так скоро. Но…
Наконец он, казалось, решился.
– Ты свободен около двух? У меня есть немного времени, и я мог бы ненадолго заскочить к тебе: сможем малость поболтать, как в прежние времена.
– Как в прежние времена. Я абсолютно свободен, буду ждать тебя, – сказал Матье.
Брюне дружески ему улыбнулся. Он сохранил свою простодушную веселую улыбку. Затем повернулся и направился к лестнице.
– Я провожу вас, – сказала Сара.
Матье взглядом проследил за ними: Брюне поднимался по ступенькам с поразительной гибкостью. «Не все потеряно», – сказал себе Матье. И что-то шевельнулось в его груди, что-то теплое и тихое, похожее на надежду. Он прошелся по мастерской. Над его головой хлопнула дверь. Малыш Пабло серьезно смотрел на него. Матье подошел к столу и взял резец. Сидевшая на медной пластине муха улетела. Пабло продолжал на него смотреть. Матье чувствовал себя смущенным, не зная почему. Казалось, что глаза ребенка его поглощают. «Дети, – подумал он, – маленькие обжоры, все их чувства сосредоточены в прожорливых ртах». Взгляд Пабло не был еще вполне человеческим, однако это уже была жизнь: недавно это дитя вышло из чрева, а уже кое-что собой представляло; оно было здесь, неуверенное, совсем махонькое, еще хранящее нездоровую бархатистость чего-то извергнутого; но за мутной влагой, заполняющей его глаза, засело маленькое жадное сознание. Матье играл с резцом. «Тепло», – подумал он. Вокруг него жужжала муха, а в розовой комнате в глубине другого чрева продолжал набухать пузырь.
– Знаешь, какой я видел сон? – спросил Пабло.
– Ну расскажи.
– Я видел сон, как будто я был пушинкой.
«Ведь оно думает!» – сказал себе Матье.
Он спросил:
– И что ты делал, когда был пушинкой?
– Ничего. Я спал.
Матье резко бросил резец на стол: испуганная муха закружилась, потом села на медную пластину между двумя бороздками, изображавшими женскую руку. Нужно действовать быстро, так как пузырь все это время надувался, он делал потаенные усилия оторваться, вырваться из мрака и стать подобным этому, маленькой бледной присоской, всасывающей окружающий мир.
Матье сделал несколько шагов к лестнице. Он слышал голос Сары. «Вот она открыла входную дверь, стоит на пороге и улыбается Брюне. Почему она медлит и не спускается?» Он повернул назад, посмотрел на ребенка, посмотрел на муху. «Ребенок. Мыслящая плоть, которая кричит и кровоточит, когда ее убивают. Муху убить легче, чем ребенка». Он пожал плечами: «Я никого не собираюсь убивать. Я только хочу помешать ребенку родиться». Пабло снова принялся играть в кубики, о Матье он уже забыл. Матье протянул руку, коснулся пальцем стола и удивленно повторил про себя: «Помешать родиться…» Как будто где-то был готовый ребенок, ждущий своего часа, чтобы выпрыгнуть по другую сторону декораций в эту пьесу жизни, под солнце, а Матье
– Вот и я, – сказала Сара, – простите, что заставила вас ждать.
Матье поднял голову и почувствовал облегчение: она склонилась над перилами, тяжелая и уродливая; то была зрелая женщина, со старой плотью, которая, казалось, вышла из солености и никогда не была рождена. Сара ему улыбнулась и быстро спустилась по лестнице, кимоно развевалось вокруг коротеньких ног.
– Ну что? Что случилось? – жадно спросила она.
Большие тусклые глаза настойчиво рассматривали его. Он отвернулся и сухо сказал:
– Марсель беременна.
– Вот как!
Вид у Сары был скорее обрадованный. Она застенчиво начала:
– Итак… вы скоро…
– Нет, нет, – живо перебил ее Матье, – мы не хотим детей.
– А! Да, – сказала она, – понимаю.
Она опустила голову и умолкла. Матье не смог вынести эту печаль, которая не была даже упреком.
– Помнится, и с вами такое когда-то случалось. Гомес мне говорил, – грубовато возразил он ее мыслям.
– Да. Когда-то…
И вдруг она подняла глаза и порывисто добавила:
– Знаете, это пустяк, если не упустишь время.
Она запрещала себе осуждать его, она отбросила осуждение и упреки, у нее было только одно желание – утешить.
– Это пустяк…
Он попытался улыбнуться, посмотреть в будущее с надеждой. Теперь по этой крошечной и тайной смерти будет носить траур только она.
– Послушайте, Сара, – сказал Матье раздраженно, – попытайтесь меня понять. Я не хочу жениться. И это не из эгоизма: по-моему, брак…
Он остановился: Сара была замужем, она вышла за Гомеса пять лет назад. Немного погодя он добавил:
– К тому же Марсель тоже не хочет ребенка.
– Она что, не любит детей?
– Они ее не интересуют.
Сара казалась озадаченной.
– Да, – проговорила она, – да… Тогда действительно…
Она взяла его за руки.
– Мой бедный Матье, как вы должны быть огорчены! Я хотела бы вам помочь.
– Именно об этом и речь, – сказал Матье. – Когда у вас были… эти затруднения, вы к кому-то обращались, кажется, к какому-то русскому.
– Да, – сказала Сара и переменилась в лице. – Это было ужасно.
– Да? – спросил Матье дрогнувшим голосом. – А что… это очень больно?
– Нет, не очень, но… – жалобно сказала она. – Я думала о маленьком. Знаете, так хотел Гомес. А в то время, когда он чего-то хотел… Но это был ужас, я никогда… Сейчас он мог бы умолять меня на коленях, но я бы этого снова не сделала.
Она растерянно посмотрела на Матье.
– После операции мне дали пакетик и сказали: «Бросьте в сточную канаву». В сточную канаву! Точно дохлую крысу! Матье, – сказала она, сильно сжимая ему руку, – вы даже не знаете, что собираетесь сделать!