Возрождение Феникса
Шрифт:
А вот своих ожиданий я не оправдал. И было мучительно стыдно перед самим собой за бездарно прожитые годы.
Успею ли исправить? Вряд ли. Стоит ли пытаться? Возможно. Чего я хочу от жизни теперь? Надо подумать.
Тот образ жизни, который я вёл предыдущие тридцать лет, успел наскучить мне двадцать восемь лет и четыре месяца назад. Тогда почему я так и влачил это существование? Ради престижа? Не сказал бы. Тогда зачем?
Я задавал себе простые вопросы и не находил на них ответов.
Тридцать лет.
Чёрт побери, да я за эти годы не удосужился даже съездить к родителям!
Мне стало интересным, а знают ли сами фениксы, какая эйфория накрывает того человека, который несёт в себе эту частицу огня? Я думаю, знают. Мы настолько слабы и предсказуемы в своих желаниях, что помани пальчиком, обещая минимум блага, и мы пойдем следом, как стадо баранов.
Господи, противно-то как. И стыдно. Этот жгучий стыд испепеляет изнутри. Только от него никуда не деться, как и от совести, которая дремлет где-то, незнамо где, лет тридцать, а потом — прыг-скок! — и выскакивает в неподходящий момент, как чёрт из табакерки. И ума не приложишь, что теперь с ней делать.
Вот и я не знал. И нарисовалась же — не сотрешь.
Как назло, на ум приходили какие-то воспоминания из далёкого детства, как то: однажды я забыл сказать маме, что у нас на следующий день будет маскарад в школе, классе во втором-третьем. Естественно, ни костюма, ни маски у меня не было, и покупать было поздно, в девять-то часов вечера.
Лёг я спать в расстроенных чувствах, но почти примирившись, что пойду завтра «при параде» — белый верх, тёмный низ. И каковы были мои радость и восторг пополам с удивлением, когда утром мама выдала мне костюм черепашки ниндзя.
Красные глаза, уставший взгляд и потухший вид говорили о том, что мама совсем не спала сегодня ночью.
Но… Панцирь из круглой диванной подушки, обшитой желто-зеленой клетчатой тканью из искусственного меха, который одевался как рюкзак и дополнительно фиксировался завязками на животе. Коричневые наколенники и налокотники на резинке. Зелёная рубашка и такие же тонкие джинсы, и — коронная фишка! — красная полумаска из искусственной кожи. Я был абсолютно счастлив.
Вот такие вот мелочи и вспоминались.
И сестра младшая говорила, что у неё внучка родилась. А я просто перевёл ей денег. Где я был, что не смог приехать? У чёрта на куличиках на очередной вечеринке?
Я схватился за голову.
Тридцать лет!
Пролетели, и не заметил как.
Я взял телефон и позвонил маме.
— Привет, мам. Можно я приеду к тебе?
Эх, мама-мама. Ни слова упрёка. Как будто сын и не пропадал на тридцать лет. Только удивление в голосе: «У тебя все нормально?» и «Конечно приезжай, это же и твой дом тоже».
Я разрезал и выкинул старую симку и купил новую, даже не озаботившись копированием номеров. Те, которые мне были нужны, я помнил наизусть. Собрал вещи и уехал к родителям.
Небольшой двухэтажный домик за высоким забором ничуть не изменился. Большой алабай на входе сурово глянул на меня, обнажая стальные зубы в оскале.
— Тихо, малыш, — я присел рядом с псом на корточки. — Я с добром. Блудный сын вернулся домой.
— Карай! Нельзя! Свой! — послышался голос матери из окна. — Сынок, проходи, не бойся, он не тронет. Ты голодный? Я пирожков напекла.
Мама есть мама, и всё равно, сколько лет её ребёнку — пять или пятьдесят — она всегда будет заботиться о нём.
Одинокая слеза скатилась по щеке. Чёрт возьми, я плачу? Я стоял, опираясь на колени в дорогущих белых джинсах, на которых оставались зелёные следы от травы, и обнимал могучую шею пса, зарываясь лицом в короткую, светлую шерсть.
Я не плакал давно. Класса с третьего. А, учитывая мою сущность, и вовсе был сдержан на эмоции. А тут. Ну, чисто беременная баба. И я рассмеялся хриплым, каркающим смехом, чувствуя, как с меня сползает негативная пелена, впитываясь в родную землю, помнящую еще мое рождение.
Хорошо-то как! Хорошо! Я встал, подняв руки кверху и улыбаясь солнцу. Так и простоял, пока меня не окликнула мама:
— Ну, чего застыл статуей самому себе? А ну в дом да руки мыть, с дороги-то. А тощий, ну что твоя доска. Эй, дед, глянь-кось, сына приехал.
Где-то в глубине дома послышался говор отца.
Я дома.
Меня здесь ждут всегда. И любят.
С этого дня я помнил и наслаждался каждым прожитым моментом.
Продал свои квартиры-дачи-машины.
Часто приезжал к родителям. Помочь или даже просто так. Уговорил сделать их ремонт, и они на два месяца перебрались ко мне, в город, вместе с Караем. Чёртова собака погрызла все мои кожаные модельные туфли, куда бы я их не прятал. Поэтому два месяца я ходил в шортах и сланцах, благо погода позволяла. Резиновые сланцы он не грыз.
Проехался с контролем по своим компаниям, наведя там порядок. Ворующих уволил, работающих повысил.
Повидался с Арсением Пантелеймоновичем. Поговорили мы тогда знатно. За тремя бутылочками коньяка да закусками в полстола. Благо, похмелье нас не берёт. Бывший мой шеф стесняться не стал и после второй распитой бутылки объяснил мне, где и в чём проявлялось моё свинство. Было стыдно. Обещал исправиться.
За год до назначенного фениксами срока я задумался, что же делать с моим накопленным благосостоянием. В итоге, решил разделить все поровну между сестрой, племянниками и благотворительностью. Родителям открыл депозитный счет в нормальном банке, ухнул туда денег под проценты с условием, что с него можно снимать через год. Как раз за год набежит нормально.
Всё. И нужно как-то объяснить своё исчезновение. Родителям под восемьдесят, они могут прожить ещё с десяток лет и будут интересоваться судьбой сына.
Надо было с фениксами это обговорить. Во дурак. Всё узнал, кроме самого главного. Ну ладно, думаю, в конце концов, буду числиться пропавшим без вести. Это лучше, чем мертвым. Дает надежду. Маленькую, но всё же. Яма 2,3*1*2 метров и деревянный гроб и того не обещает.
И за две недели до своего шестидесятилетия я ушёл. Заявил, что чувствую признание своё в путешествиях, объявил о принятых мною решениях по части своего благосостояния, попрощался со всеми, «на всякий пожарный» — сказал я. И ушёл.