Возвращаясь к самому себе
Шрифт:
"Мартовские иды" Уайлдера дважды "вмешивались" в нашу советскую жизнь: первый раз в виде романа - его публиковал журнал "Новый мир", и в те, шестидесятые годы он был страшно моден, справедливее сказать - злободневен.
В изощренной литературной форме романа в письмах открывалась страшная картина руша-щейся, гибнущей великой Римской республики. Гибнущей не в боях с врагами или от революции, нет, тут не грохот канонады, не Фермопилы, а обычная гражданская жизнь. Жизнь женщин и мужчин, их отношения: любовь и дружба, амбиции и зависть, ссоры и примирения. И в этом обнажении частной жизни мы, современные российские мужчины и женщины, узнавали те же кислоты, что разъедали, подтачивали основу основ и нашего
Да, приметы злокачественной болезни всех великих государств, предшествующие гибели этих государств, - похожи. Потому-то и читали "Мартовские иды" в нашем Союзе Республик свободных, становясь в очередь за очередной книжкой журнала, торопя друг друга и проглатывая очередной кусок за ночь: в романе прослеживалось, или намекалось, или само собой проглядывало то, что происходило в те годы в нашей державе.
Один из телевизионных режиссеров, Орлов, загорелся мыслью сделать телеспектакль по "Мартовским идам", и роль Цезаря он предлагал мне, но дело не вышло: власти предержащие советской империи не желали отразиться в историческом зеркале. Император Юлий Цезарь, у которого при виде всего, что происходило в его государстве, руки опускались, не должен был, не мог, не смел рождать какие-то ассоциации с нашим "императором", у которого не только руки, а и все на свете опускалось. Тогда у нас не проходили даже и элегантно-литературные намеки.
И долго с этим спектаклем тянулось: то вдруг опять начинали о нем разговор, то бросали на годы.
Но вот и времена стали поживей с началом перестройки, и у нас, в Вахтанговском театре, стал работать такой интересный режиссер из провинции Аркадий Фридрихович Кац; мы с ним искали пьесу, я и вспомнил об Уайлдере, о той телевизионной инсценировке, и предложил ее Кацу. И он увлекся, сделал свою инсценировку - для театра, и вот теперь уже который год идет у нас спектакль "Мартовские иды".
Так Цезарь и его время в исполнении писателя Уайлдера еще раз вошли в реку нашей дейст-вительности, но река, как ей и полагается, была уже несколько иной. И если в годы шестидесятые мы ярче видели черты нравственного упадка последней Римской республики, то теперь в дрожь ввергало "предчувствие гражданской войны", как пел один наш рок-певец. Вот тут опять и заду-маешься...
Сам я играю Цезаря, и мне судить о качестве спектакля невозможно. Но о сути, о сердцевине спектакля я могу размышлять и говорить, потому что я им занимался много и вплотную.
Это спектакль о трагической одинокой фигуре человека, которому Бог дал страшный дар предвиденья будущего.
Ведь "слава Богу!" скажешь, что подавляющее большинство человечества не знает, что его ждет впереди, иначе - всеобщее помешательство от ужаса. Но все мы надеемся на лучшее, тем и живы. Как лошадь, что бежит за клочком сена, привязанного к оглобле. Ну, и мы бежим. А есть люди - их единицы, которые предвидят или предчувствуют грядущие годы, как тот кудесник, любимец богов у Пушкина, предсказавший смерть князю Олегу... А для нас всех одинаково - "грядущие годы таятся во мгле", и мы очень похожи на страусов: надеемся, что пронесет, и пря-чем голову в песок. Надеемся и прячемся, надеемся и прячемся... Или, как дети, закрываем глаза и думаем, что раз закрыли глаза, может, нас по заднице не хлопнут. Но, оказывается, все равно - хлопают, да так, что ноги в разные стороны отлетают, а жить становится довольно трудно.
Так вот, наш спектакль о таком человеке, который не прячется. Он понимает и принимает эту жизнь, и мало того: он понимает, что ему не под силу остановить трагический ход событий. Ибо Рим погиб не на границах. Не из-за того, что восстали галлы, что в Нижней Галлии не подчиняют-ся Риму. Рим погиб в человеке. Рим погиб в разврате, во вседозволенности, в безответственности чиновников и военачальников, в полнейшем пренебрежении
Спектакль наш не рассказывает, почему, какие исторические причины привели к гибели Римскую республику, да и невозможно вскрыть эти причины в спектакле. Мы так и заявляем во вступлении к спектаклю: "Роман в письмах "Мартовские иды" - не исторический роман, воссоз-дание подлинных событий истории не было первостепенной задачей этого произведения. Его мож-но назвать фантазией о некоторых событиях и персонажах последних дней Римской республики".
Уже из этого беглого абриса нашей с Уайлдером работы видно, насколько она созвучна ныне-шним дням, насколько современна. До ужаса. До дрожи в сердце. Безответственность, распад, эгоизм, амбиции, погоня за выгодой, толчея вокруг власть имущих, подозрения, злоба, ненависть, "реализм без берегов" - до цинизма, - все это среди нас. И сейчас даже не надо быть особым Цезарем, чтобы понять, что мы неостановимо катимся в какую-то пропасть, надеясь только, что авось да небось что-то нас остановит.
Я вспоминаю и рассказываю это сейчас так подробно потому, что на премьеру два с полови-ной года назад я пригласил М.С. Горбачева. Он вообще ходил в наш театр, любил его, посмотрел многие спектакли. А на этот, на "Мартовские иды" приходили многие члены Политбюро. Да, тогда ещё жило Политбюро. Они внимательно вслушивались в спектакль. Как бы старались рассмотреть и расслышать нечто важное для себя. Конечно, все понимали, что это не более чем спектакль, что актеры разыгрывают свои роли, а никакой там не Цезарь и не Клеопатра...
А в это время как раз шел развал, разгул развала, трещала крепежка партии коммунистов и самого ЦК. И когда Горбачев посмотрел спектакль, уже после Фороса, он пригласил меня к себе и, улыбаясь, - человек он чрезвычайно здравомыслящий - спросил: "Это что - наглядное посо-бие для понимания нашей жизни?" - "Да, - говорю, - Михаил Сергеевич, что-то в этом роде".
В спектакле действительно есть вещи настолько пронзительные, будто они написаны сегодня. Вот, к примеру, слова Цезаря: "Ты должен понять, Брут, как далеко могут завести Римскую держа-ву алчность и честолюбие. И что? И опять пойдут друг на друга братские войска? Опять мощь государства обратится против него самого, показывая этим, до чего слепа и безумна охваченная страстью человеческая натура. Гражданская война означает, что Рим уже никогда не будет респуб-ликой".
Как будто это написано для нас...
А заканчивается спектакль еще более страшными вещами, страшными для нас пророчества-ми, звучащими в свидетельстве Плутарха: "В развязанной гражданской войне не было победите-лей, в ней сгорели все персонажи этой комедии. Все. Без исключения".
Но кто прислушается к пророчеству историка древности, когда нам не в урок наша собствен-ная Гражданская война, унесшая миллионы жизней, разорившая страну и тоже не оставившая в живых никого из своих деятелей и героев. А те, кто случайно остался, добивали друг друга на протяжении последовавших за ее официальным окончанием десятилетий. И, может быть, она так и не окончилась, и то, что мы имеем сегодня - только новая вспышка ее подспудно тлеющего пла-мени? Потому что, спрашиваю я себя, возможны ли вне военных действий такие массовые казни, как лагеря уничтожения собственных граждан? А ведь они вошли в быт - в быт!
– вот что страшно - нашей страны после семнадцатого года. Десятки миллионов уничтоженных в мирное время... Да можно ли назвать мирным такое время?!