Возвращение Айши
Шрифт:
Сквозь темноту, покачиваясь, как парящая птица, поплыл большой сгусток огня. В ту ночь мы уже видели много подобных огненных сгустков; как я уже описывал, ветер срывал их с верхнего края пылающей завесы. Но… но…
– Хорейс, – шепнул Лео, стуча зубами, – этот огонь плывет против ветра.
Ближе и ближе подлетал огненный сгусток – он был странной формы: два огромных крыла, и между ними что-то темное. Вот он достиг выступа скалы. Крылья подплыли к карлице, которая там стояла, ярко осветив се на мгновение. Затем они вдруг померкли и растворились во мгле – все исчезло.
Прошла минута,
Итак, подумал я, Айша бросилась в пропасть. Трагедия закончена.
И вдруг полилась изумительная мелодия. Это могло быть пение жрецов у нас за спиной, хотя и навряд ли, потому что ни до, ни после этого я никогда не слышал ничего подобного, и не только в храме, но и вообще где-либо на земле.
Описать ее не в моих силах, могу лишь сказать, что мелодия внушала непонятный ужас – и в то же время была необыкновенно упоительна. Она струилась из черной дымящейся бездны, где еще недавно висела огненная завеса, и все росла, ширилась, умножая отголоски, – то слышался отдельный, небесно-прекрасный голос, то согласный хор, то воздух сотрясался от громовых звуков, будто одновременно играла целая сотня органов.
Разнообразная, величественная мелодия вобрала в себя и выражала всю гамму человеческих чувств; впоследствии я часто думал, что этот гимн, пеан возрождения, в своем всеобъемлющем богатстве, широте порывов вполне мог бы символизировать бесконечную изменчивость, многоликость духа Айши. Но были в этой мелодии, как и в ее духе, преобладающие темы: могущество, страсть, страдание, тайна и красота. Не вызывало сомнений и основное содержание этого песнопения, кто бы его ни исполнял. Это была история великой души во всех ее превращениях: поклонение, поклонение, поклонение божественной владычице.
Звуки неземного песнопения постепенно слабели – так слабеет аромат курений, возносясь к высоким расписным сводам собора, – и наконец с печальными всхлипами они замерли где-то в глубинах пропасти внизу.
На востоке блеснул первый луч восходящего солнца.
– Занимается заря. Смотрите! – сказал спокойный голос Ороса.
Луч пламенным мечом рассек небо у нас над головой. Затем стал быстро снижаться. И вдруг упал – но не нас, ибо мы находились в укрытии, а на выступ скалы с самого края.
И там – о чудо из чудес! – нашим глазам предстало небесное видение: фигура женщины в одном-единственном одеянии. Женщина, казалось, спала, глаза ее были закрыты. Или, может быть, она была мертва – ее лицо напоминало маску смерти. Но вот на ней заплясал солнечный свет: под тонким покрывалом засияли большие, точно у изумленного дитяти, глаза; на белой, цвета слоновой кости груди, а затем и на бледных щеках заиграли алые краски жизни; на ветру затрепетали черные вьющиеся волосы, которые облекали ее наподобие одеяния; сверкнула голова драгоценной змеи, что обхватывала ее стан, вместе с волосами.
Что это – иллюзия или же сама Айша – точно такая, какой она вошла в крутящийся Столп Пламени в пещерах Кора? У меня и у Лео подкосились колени; обняв друг друга за шею, мы бессильно опустились на каменный пол. И тогда заговорил голос,
– Иди ко мне, о Калликрат, я хочу возвратить тебе искупительный поцелуй веры и любви, который ты мне только что подарил .
Лео с трудом поднялся на ноги. Пошатываясь, точно пьяный, он подошел к Айше и в избытке чувств пал перед ней на колени.
– Встань, – сказала она, – это я должна стоять перед тобой на коленях. – И протянула руку, чтобы помочь ему встать, все время что-то нашептывая ему на ухо.
А он все никак не вставал: то ли не хотел, то ли не мог. Она медленно нагнулась и притронулась губами к его лбу. Потом поманила меня. Я тоже хотел опуститься на колени, но она не позволила.
– Нет, – сказала Айша своим мелодичным, так хорошо памятным мне голосом, – тебе ли стоять в позе смиренного просителя? В обожателях и поклонниках у меня никогда не было недостатка. Но где я найду себе другого такого друга, как ты, Холли? Приветствую тебя. – И, склонившись, она коснулась губами и моего лба, только коснулась, чуть-чуть ощутимо.
Ее дыхание было напоено ароматом роз, ароматом роз веяло от прекрасных локонов; стройное тело мерцало, словно жемчуг; голова была увенчана слабым, но хорошо заметным сиянием; ни один ваятель не создал ничего более прекрасного, чем рука, поддерживающая покрывало; ни одна звезда в небе не сияла более чистым и ярким светом, чем ее задумчивые, спокойные глаза.
И все же, даже когда ее губы прикоснулись к моему лбу, я не ощутил ничего, кроме божественной любви, где не было места человеческим страстям. Не без стыда признаюсь, что это не всегда было так, но теперь я старый человек, чуждый плотских соблазнов. К тому же Айша назвала меня своим Хранителем, Защитником, Другом, поклялась, что вместе с ней и Лео я буду обитать там, где умирают все земные страсти. Повторяю: чего же мне еще желать?
Айша взяла Лео за руку и увела его с открытой площадки под каменный навес; оказавшись в тени, она вздрогнула, как будто ей стало холодно. Помню, что, заметив это, я обрадовался: значит, она все же земная женщина, хотя и в божественном облике. Жрецы и жрицы простерлись ниц перед ее новообретенным великолепием, но она жестом велела всем встать и благословила их всех, возлагая руку на голову каждому.
– Мне холодно, – сказала она. – Дайте мне мантию. – И Папаве набросила ей на плечи расшитое пурпурными узорами, истинно царское одеяние – такое надевают во время коронации.
– Нет, – продолжала она, – на холодном ветру дрожит не моя прежняя плоть, которую мой господин вернул мне своим поцелуем, – дрожит мой дух, овеянный суровым дыханием Судьбы. О мой любимый, мой любимый, не так легко умиротворяются разгневанные горные Силы, даже если и кажется, будто они смилостивились и простили; и хотя отныне никто не посмеет насмехаться надо мной в твоем присутствии, я не знаю, долго ли нам быть вместе в этом мире, может быть, лишь короткий час. Но пока мы не покинули мир, будем наслаждаться жизнью, осушим до дна кубок радости, как испили чашу горя и позора. Это место мне ненавистно: здесь я перенесла более тяжкие муки, чем любая женщина на земле или призрак в самом глубоком аду. Оно не только мне ненавистно, но порождает недобрые предчувствия. Я хотела бы никогда больше его не видеть.